Страница 8 из 20
Мать моя родилась в селе Шумиловка, в трех километрах от села Кирилловка и в восьми километрах от нашего поселка. По материальному положению ее родители считались крестьянами-середняками. У нее были старшая сестра Акулина (вышла замуж за Григория Притыченко и переехала жить к нему в село Березовка, что в пяти километрах от нашего поселка), старший брат Роман и младший брат Александр. Со своими семьями они жили в селе Шумиловка.
После смерти первой жены отец через какое-то время женился на моей матери. С пятью детьми они жили в поселке Шевченко. Мать иногда напоминала отцу, что она вырастила его пятерых детей. Став взрослыми, они обзавелись своими семьями и отошли от них. А 18 октября 1934 года у них родился я. Мать говорила, что я родился на Покрова (религиозный православный праздник, отмечается 14 октября), но в свидетельстве о рождении указана дата 18 октября. С самого раннего детства я рос очень хилым ребенком. Мать говорила, что у меня малокровие, давала мне настои разных трав, детское специальное питание и даже понемногу церковное вино кагор. Особенно мне нравилось приятное на вкус детское питание. Это отложилось в памяти, хотя в то время мне было примерно полтора года. С того периода – лето 1936 года – остался в моей памяти и второй эпизод жизни нашей семьи, вероятно, потому, что вызвал сильное потрясение. В наш поселок прибыли на небольшой бортовой машине сотрудники НКВД, они арестовали и увезли с собой моего отца и еще двух колхозных активистов – Никифора Романенко и Кирилла Романенко. Помню, как тогда плакала моя мать, как я вырвался из ее рук и со слезами побежал за машиной, крича: «Папенька, родненький, не бросай нас!». Но отца увезли, а домой он возвратился только через четыре года – летом 1940 года. До их ареста, по рассказам отца, произошло следующее. После коллективизации колхоз «Красное селище», председателем которого был мой отец, постепенно, как и другие колхозы, благодаря упорному труду колхозников, укреплялся и экономически развивался. Крестьяне от восхода до захода солнца целыми днями работали на колхозных полях, на сенокосе, на фермах. Ни тракторов, ни автомобилей, ни электроэнергии тогда не было. Все работы выполнялись вручную. Землю пахали плугами в упряжках лошадей или волов. Скородили боронами тоже в упряжках животных. Зерновые сеяли вручную. Насыпа́ли зерно в деревянные ящики. С помощью шлей подвешивали их себе на шеи мужчины посильнее. В полотняных штанах и рубашках, босыми они шли по вспаханному полю, одной рукой (правой) брали из этих ящиков зерно и умело, равномерно бросали его в землю. В зависимости от обстановки и возможностей сеяльщиков было на одном поле несколько или же один. Если несколько, то шли друг от друга на небольшом расстоянии, чтобы видеть, где ложилось в землю зерно, брошенное идущим впереди. За последним сеяльщиком лешил, то есть шел, мальчик-подросток и на веревке (примерно пять метров) тянул привязанное к ней бревно, длиной около метра и толщиной до двадцати сантиметров, оно оставляло свой след на границе упавшего зерна последнего сеяльщика. Благодаря этому исключались огрехи при посеве зерна. Подробности земледелия того времени описываю не со слов родителей. Я всё это видел и делал сам и хочу, чтобы об этом знали потомки. Наши дети деталей и тяжести труда такого земледелия не знают, поэтому не могут дать объективную оценку хлебу насущному. Конечно же, настоящую цену хлебу может знать только его вырастивший сельский труженик. Другие же могут только упражняться друг перед другом в своих умственных рассуждениях. После посева поле снова скородили боронами. Перед пахотой поля удобряли скопившимся за год в коровниках, конюшнях, кошарах и свинарниках навозом. Вилами его вручную грузили на деревянные возы с четырьмя деревянными колесами, обитыми металлическими шинами и надетыми на деревянные оси, и с двумя деревянными оглоблями. В них при помощи сбруи (хомута, деревянной дуги и вожжей) запрягали лошадей или волов и вывозили на поля и равномерно разбрасывали вилами навоз. При необходимости вместе с навозом поля удобряли торфом. На картофельных полях навоз вносили в землю одновременно с посадкой картофеля, загребая его в борозды деревянными граблями. Прополку от сорняков и окучивание картофеля производили вручную сапками (тяпками). Они до настоящего времени применяются на приусадебных участках в селах и на дачах горожан. Картофель выкапывали лопатами, позже – при помощи плугов. Рожь, ячмень, просо жали обычно женщины серпами, вязали снопы и складывали в копны на случай дождя, потом свозили их в гумна, где молотили цепами или молотилкой. Барабан приводили в движение специальными приводами при помощи лошадей. Приводы изготавливали колхозные кузнецы и другие умельцы. Четыре лошади в упряжке ходили по кругу. Ими всегда управляли мальчики-подростки, то есть школьники во время летних каникул.
Обмолоченное зерно очищали от песка, пыли и сорняков там же, в гумнах, с помощью веялок и сортировок. Решета и сита при помощи шестерен и ременных передач приводились в движение вручную. Очищенное и высушенное на сквозняках или на солнце зерно перевозили в амбары, сложенные из дерева или обожженного красного кирпича. Оно хранилось в закромах до посевной кампании весной следующего года или же до отправки его на ветряные мельницы для помола. В нашем колхозе мельницы не было. Поэтому крестьяне кооперировались по несколько человек и на подводах возили зерно для помола в соседние села. Из ржаной муки после ее замеса в деревянной кадушке (дежке) по народной, передаваемой из поколения в поколение, технологии каждая хозяйка примерно два раза в месяц выпекала на противнях в печи своего дома ароматный, с приятным вкусом хлеб. Он никогда не портился. Не то что теперь! Такое в определенной мере подробное описание выращивания хлеба (хотя до подробностей еще далеко) позволяет получить хотя бы общее представление о тяжелом крестьянском труде, о затратах сил и энергии, о пролитом поте (пока этот хлеб попадет к нам на стол в готовом виде) и понять, почему крестьяне так ценят и по силе возможности оберегают плоды своего труда не только от стихии, но и от нахлебников, воров, грабителей и прочих паразитов человеческого общества.
Подобный же труд затрачивается и на многих других работах при производстве сельскохозяйственных продуктов на фермах, на сенокосе, на пастбищах и т. д.
И вот за колхозным добром по ночам стали приходить воры. Отец, Никифор и Кирилл Романенко по ночам начали делать засады на ферме. В одну из ночей за очередной живностью снова пришли двое мужчин. Как потом оказалось, жители села Гута. При себе имели ружейный обрез, которым пытались воспользоваться, но не успели. Отец с двумя Романенко бросились на них. Завязалась драка. Оба грабителя получили смертельные травмы… При расследовании и рассмотрении этого дела в суде отца и обоих Романенко признали виновными в убийстве двух лиц при превышении пределов необходимой обороны и при превышении власти. Отец как председатель колхоза и организатор получил четыре года лишения свободы, Никифор и Кирилл Романенко – по два года лишения свободы каждый. Отец не рассказывал о произошедшем, вероятно, ему не хотелось вспоминать об этом, а я старался не расспрашивать его. Этот вопрос всплыл только через сорок лет, когда я в 1960 году оформился на работу в органы МВД. При советской власти судимых и детей судимых родителей в правоохранительные органы не брали. Проводились тщательные проверки каждого поступающего на службу и его родственников по месту жительства, по месту работы и по информационным центрам МВД СССР и МВД союзных республик. В своей подробной автобиографии я сообщил о судимости отца, но на работу в милицию меня приняли. В сведениях, поступивших в ходе спецпроверок, указывалось, что отец, как и другие мои родственники, не судимы. То ли он впоследствии был реабилитирован (как и многие другие), то ли его судимость не указана потому, что в соответствии с уголовным законодательством судимость погашена по истечению срока давности. Этого я не узнавал. Неудобно было, работая в органах, заниматься своими личными делами. Знаю только, что отец отбывал наказание в каком-то лагере в Сибири, работал каменщиком на какой-то стройке; из-за простуды получил воспаление седалищного нерва. Одна нога всё время постепенно усыхала и укорачивалась, поэтому он хромал и ходил с палочкой с изогнутым для удобства верхом, чтобы опираться рукой. Инвалидность для себя отец никогда не оформлял, хотя тяжелым трудом в колхозе и дома он уже заниматься не мог, к армейской службе оказался не годен.