Страница 23 из 27
Скутар с мертвецами отошел уже на перестрел и уносился все дальше от берега. Его будто тянули те кони, что мчат по волнам Морского Царя – так быстро, что их копыта не успевают погружаться в воду. В той стороне, невидимый даже днем, лежал Белый остров, а под ним – заваленный обломками вход в Навь.
Мистина огляделся: пожалуй, было пора. Лодья неслась в море, и костры на берегу уже казались маленькими. Навалилась жуть – как огромна черная бездна моря и как далек уже берег!
– Давай, все за борт! – крикнул Мистина.
Двенадцать оружников попрыгали с лодьи в воду. Он остался один среди мертвецов, с пылающим факелом в руке. Лодья, с закрепленным рулем, никем не управляемая, скакала на волнах, будто дикий жеребец. Придерживаясь за снасти, переступая через конечности и пожитки мертвецов, Мистина прошел по лодье и поджег приготовленные кучи хвороста и высушенной травы. Развевались распущенные волосы, его качало и ударяло о борт, иной раз пламя факела бросало ему в лицо и на руки, но ветер мигом остужал горячую кожу. Пробирала дрожь, но не зябкая или боязливая, а чем-то схожая с приливом любовной страсти – чувство соития жизни и смерти. В какой-то мере Мистина, последний живой провожатый мертвых, сам был ключом от иного мира.
Он отчетливо сознавал, что находится в самом сердце губительной стихии – среди ночного моря, на корабле мертвых, плывущем прямо в Навь, – и видел впереди широко растворенные ворота. По привычке схватился за грудь – где с двенадцати лет носил костяного ящера, оберег от своего покровителя и собственный ключ в Нижний мир. Но там было пусто, и Мистина вспомнил Эльгу. Его жизнь осталась в ее руках. А он был один среди мира смерти, но вместо страха ощущал невиданный подъем и восторг. И вздрогнул, пронизанный жаром, – будто это она сейчас ждала его где-то рядом, чуть впереди, в нетерпении протянув обнаженные белые руки. Вспомнился вечер прощания – когда она приняла хотя бы часть его страсти, потому что и в ней это влечение одолевало разум. Ожила в крови эта горячая жажда – взять ее всю и отдать ей себя всего…
Это был опасный знак. Хозяйка Нави взглянула на него издалека и выслала навстречу образ, наиболее для него манящий. Но Мистина понимал это: он обладал способностью различать Явь и Навь даже тогда, когда видел обе одновременно. Это умение – свойство истинного волхва, которое он знал за собой, но никому в этом не сознавался. Ибо к двенадцати годам отчетливо понимал, чего хочет от жизни. Уж точно не в Перыни вокруг жертвенника подметать.
Позади него уже в двух местах пылали кучи хвороста, пламя на смолистых дровах плясало под ветром и разгоралось все сильнее. Ворота Нави надвигались. Уже заняли полнеба. Корабль несло прямо туда.
На миг мелькнула мысль – остаться. Плыть с кораблем дальше. Мистина уже видел, как его вносит в исполинские черные ворота высотой до самых туч, а за ними…
Что?
Он будет знать! Первым… Если не из живых, то из тех, о ком слышал, при жизни войдет в ворота Нави…
«Но кто же захочет это сделать добровольно – ведь выйти назад будет нельзя…» – напомнил низкий мужской голос, каким, верно, двуглавый змей разговаривал с девой.
«Ты не можешь! – зазвенел в голове девичий смех. – Твоя жизнь не при тебе!»
«Ты оставил ее дома!» – подхватил женский голос, и в нем слышался мягкий материнский упрек.
«Ну ты и растяпа! – хрипло буркнула старуха. – Убирайся вон!»
Мистина засмеялся, обдаваемый волнами жара, швырнул факел на корму и прыгнул в воду.
От холода перехватило дыхание; он вынырнул и быстро поплыл, стараясь согреться.
За спиной его пылал над волнами корабль мертвецов.
Внизу под хлябями сияли чертоги морского царя, и с их жемчужными оконцами перемигивались звезды в вышине.
Далеко впереди, за полем черноты, мерцали слабые огни на берегу.
Вскоре холод воды перестал ощущаться. Ровно дыша, уверенно загребая сильными руками, Мистина плыл от черных врат назад к живым людям, зная, что справится.
Где-то позади медленно затворялись ворота Нави…
Часть вторая
Трижды звонил Божий колокол в граде святого Константина.
Впервые прозвучал он совсем тихо.
– Послушай, честный отче! – шептала Клавдия, жена медника Иакова. – У меня беда в семье… Мой муж… Стал много пить и все, что заработает за день, несет в корчму. Помолись за меня, чтобы Бог образумил Иакова и послал мир нашему дому и детям!
– Знаю я, жена, отчего в семье вашей нелады, – кивал старец Василий, – твой муж мечтает родить сына, чтобы ему передать имение и мастерскую, а ты принесла ему четвертую дочь…
От старости Василий совсем иссох, а к тому же жизнь, отданная на служение Господу, обходилась с ним без жалости. Сколько раз он бывал избит, подвергнут истязаниям, связан, заточен! Лишь чудом Господней милости можно было объяснить то, что каждый раз он оправлялся и сейчас, когда годы его перевалили за сотню, все еще оставался жив. Полвека назад ему переломали ребра, и он остался кривобоким. Облысевшая голова тряслась. Много раз перебитые пальцы не гнулись и почти не слушались, во рту совсем не осталось зубов – впрочем, старец ел мало, и то один хлеб с водой. Речь из его запавшего тонкогубого рта звучала столь тихо и невнятно, что хорошо ее разбирали только близкие – недавно умершая старица Феодора и Григорий, духовный сын Василия, да еще Константин Варвар, домохозяин.
– Но ведь… – заикнулась смущенная просительница.
Была это уже не молодая, когда-то миловидная, а теперь измученная работой женщина с худощавым лицом и длинным носом. В волнистой черной пряди возле лба, упавшей из-под мафория, белело несколько седых волосков. Чтобы разобрать тихие слова старца, она тянула шею и напряженно вслушивалась.
– Знаю, был у тебя и мальчик, но родился мертвым…
– Но однажды…
– Да, еще один родился живым, но умер в тот же день, даже не дождавшись святого крещения…
– Все правда, отче! – Клавдия, до того крепившаяся, болезненно скривила рот, из глаз потекли слезы. – И я знаю, откуда эта беда! Это все Леонила! Она ведьма! Она проклинает людей… Колдовством наводит болезни и бесплодие… она меня невзлюбила с того случая у цистерны, и всю жизнь меня преследует!
– Все по воле Божьей творится, и никакая злоба людская волю Божью не превозможет, – покачал головой старец. Его морщинистые руки и облысевшую голову покрывали бурые старческие пятна, но глаза под красными веками изливали ровные, ясные лучи. – Испытует нас Господь и бедами земными по милости своей торит нам путь в царствие небесное. Будем молиться, дочь! Нет такого зла, что одолело бы Господню милость. Посещай храм Богородицы Халкопратийской, что в вашем квартале, молись и проси ее помощи. Не пройдет и года, как в награду за благочестие твое и за любовь к Пресвятой Богородице даст тебе Бог не одного, а сразу двух мальчиков-близнецов и сохранит их здоровыми и невредимыми. И принесут сии чада тебе много радости, ибо будут благочестивы, добронравны и трудолюбивы. Один получит в наследство мастерскую отца и прославится меж людей благодаря своему искусству, а другой, освоив книжную премудрость, сделается иноком, а потом клириком, и сохранит его Господь.
– Спасибо тебе, отче! – Клавдия упала на колени и прижала к губам потрепанный край рубища, облачавшего святого старца.
Это было не утешение – утешений она наслушалась, – но истинное пророчество и твердое обещание. Блаженный муж по имени Василий уже много лет жил в Константинополе и был широко известен благодаря своей святой жизни, дару исцеления и прорицания. Знали его и в самой царской семье: августе Елене он пять лет назад предсказал рождение сына, который воцарится, достигнув совершеннолетия. Отец Елены, василевс Роман, тогда посмеялся, сказав, что теперь знает срок своей смерти, и внука нарек тоже Романом. Виделся с Василием и сам Роман август: призванный в царские палаты, Василий кротко укорял главу христианского мира в корыстолюбии и блудодействе, но Роман и принял укоры не менее кротко и пообещал исправить жизнь свою. Многие позавидовали бы такой близости к богохранимому царскому семейству, однако к мирским благам и мирской чести Василий был равнодушен. От золотых номисм, что дарила ему царица, он отказался, назвав золото тернием, кое неприятно держать в руках, и двери кельи его по-прежнему были открыты для любого недужного или бедняка, кто просил помощи, наставления и утешения.