Страница 2 из 2
— Их милиционер увел! За что, спрашивается!
Шеф испуганно отпустил меня домой. Мне это было просто необходимо. Реветь я люблю с комфортом.
К вечеру явился Владимир. На предмет выяснения отношений. Он смотрел в пол и бормотал:
— Ты не думай, я все понимаю… Но это… несолидно. Иришка…
Я молчала: не люблю оправдываться. И сцен не люблю. Володя отбыл в растрепанных чувствах, и я поняла, что пришел мой черед выяснить отношения.
Я сложила из бумаги голубя, написала на плоскости крыла: «Надо поговорить» — и запустила с балкона стремительную птицу. Голубь спикировал в лужу, а за моей спиной раздался спокойный голос:
— Кофе бы, крутого и сладкого…
Он сидел на тахте с ногами, и глаза у него были рыжие от нахальства. Ну что мне оставалось делать? Я пошла готовить кофе. Сахару я ему не положила. Положила соли. Немножко.
Разговор не получился. Мой гость начисто игнорировал вопросы вроде: кто он такой, откуда взялся и зачем издевается над совершенно незнакомыми людьми. Зато в пять минут выяснил, что я не люблю Гофмана, а люблю Гоголя, что обожаю жареную рыбу и голубой цвет, что грибов собирать не умею, что хорошо танцую, но давно не было случая. И тогда он закричал:
— Надевай наряды! Самое голубое в мире платье!
И мы вышли в город. На улице Горького падали каштаны. Я шла об руку с дерзким красивым мальчишкой и думала, что он притворяется. Совсем ему не восемнадцать — все восемьсот: самоуверен и спокоен. И глаза что-то мудрые. И хулиганит не от избытка здоровья, а с каким-то смыслом. И что-то я такое о нем слышала или читала. Вот только не вспомнить что. А он прижал мой локоть и шепнул:
— Смотри…
И я увидела.
На ярко иллюминированной площади был бал. Негромкий ситцевый балок. Южный белофрачный оркестр играл меланхолическое танго. Это было так неожиданно и хорошо, что я растерялась.
— Что это?
— Это ежегодный осенний бал текстильного комбината.
Мимо плыли, следуя причудам мелодии, юные текстильщицы в умопомрачительных сатинах. Ах, мне бы такое летучее, текучее платье и вот такие туфли, похожие на гоночную яхту! И я тоже хочу танго!
Оркестр закончил мелодию изящным росчерком и без перерыва задвинул что-то из раннего Пресли. Ситцевый бал слегка окаменел. А в сияющем ртутными лампами кругу оказались я и мой спутник. Я потеряла всякое представление о времени и пространстве. Как хорошо, что у меня сильные ноги, как хорошо, что у меня поставленное дыхание. Как хорошо!.. Танец кончился. Народ смотрел на меня слегка ошеломленно. Сильна старушка! И я сбежала под старый каштан, который немедленно выдал мне в награду хрупкий охристый лист и сияющий гладкий орех. На гранитном парапете, защищающем дерево от бурной городской жизни, стоял высокий тонкий стакан. В стакане плавала звезда. Она была зеленая и пахла мятой. Я выпила колючий напиток, отчетливо сознавая, что настоен он на приворотных травах и моей погибели.
Меня осенила тень старого дерева. Она легла на плечи ржаво-розовым атласным плащом, лунным бликом сверкнула на вороте рубашки, зашумела плюмажем на шляпе. Как гладкокожий каштан, закруглился в руке эфес шпаги.
Я кинула за плечо край плаща, чуть стукнула каблуком, чтобы услышать звон шпор. Я растворилась во мраке. Я ждала.
И тень каштана, как занавес, пала. На сцене двое — Он и Она. Она в золотом кованом платье, в короне солнечных кос — Она была Осень. Он в белых джинсах и серебристом гольфе — Он был Снег. На бледном злом лице углями цвели тонкие губы. Он снял со своих плеч ее янтарные руки. Она молила:
— Не уходи! Если ты уйдешь — я погибну…
— Глупая. Если я приду — ты погибнешь. Я сожгу тебя.
— Не уходи, я люблю тебя.
— Оставь, надоело. И лето прошло… Ты становишься невыносима. Ты заставляешь меня быть грубым.
И он оттолкнул ее! Я увидела, как на рыжие косы полосой лег снег.
Тогда я вышла на свет, и между мною и Снегом легла на асфальт узкая длинная перчатка.
Снег отпрыгнул. Выругался, хищно изогнулся, глядя на меня с ненавистью. В его руке тускло бликовал плоский пистолет. Шпага радовала руку. Я перехватила ее за клинок и метнула, как копье. И мир обрушился стеклянным грохотом.
Я долго пыталась понять, почему, чтобы быть человеком, надо быть не собой. Я звала Осень.
Утро за окнами моего дома. У разбитого зеркала лежит пистолет со знаком качества и клеймом фабрики «Малыш».
Очень болит голова, противно пахнет мятой. Звонок в дверь. У меня затряслись ноги, и, зажав сердце рукой, я побрела открывать.
На пороге стоял Владимир. Он был в бархатных штанах и тельняшке. Голова лихо повязана алым платком, в ухе жарко блестит серьга Дрейка.
— Идем! — заорал он. — Сегодня и ежедневно! Осенний маскарад! Буфет работает! Танцы до утра!
— Но ведь… это было вчера… или не было вовсе?..
— Нет уж, дудки! Как для меня, так было вчера или не было вовсе?! Я тоже человек!
— Ты тоже хочешь быть не собой?
— Что? Да надевай что-нибудь, долго я буду ждать? Ну вот хотя бы эту портьеру! Стой! У тебя есть голубое платье?