Страница 92 из 111
Фривольное настроение кладовладельца начисто улетучилось. Впрочем, нет худа без добра: отныне ему ясно, что большая клавиша на пульте, окрашенная в голубой цвет, включает двигатель ископаемой машины. Сверхъестественная техника! Погребенная на тысячи лет в земле, она вот так вот запросто сработала.
Павел вернулся мыслями к кладу. Расстроенно подвигал желваками. Попробовал настроиться на мажорный лад. Переживать — грех. Сумма, вырученная за первую партию драгоценных кристаллов, получилась приличной; даже с вычетом десяти кусков, отданных проклятому Валерику. А сколько добра хранится внизу, в отсеках и закоулочках удивительного сооружения? Вот и с ручным оружием загадочного, бесследно исчезнувшего экипажа он разобрался быстро. Поразительно, но факт — оружие из подземелья мало отличается от современного. Только за него можно отхватить приличный куш. Конечно, торговля боеприпасами — занятие сложное, продажа его попахивает немилосердным сроком. Это — если попадешься. Павлик попадаться не собирался. И совесть его не будет мучиться. Сколько оружия расторговано армией в конце восьмидесятых и в начале девяностых годов! Генералы обеспечивались приварком к пенсии, и без того немалой, а на скамью подсудимых залетели рядовые да лейтенанты. Шумихи-то было, шумихи: «Злонамеренные элементы обливают российскую армию грязью...», «Благородство, присущее нашей армии, которая плоть, от плоти… не допускает и мысли...» Каин и Авель тоже... наследовали одну плоть... Больше всего кричат о благородстве там, где попахивает элементарным убийством. Убийство в широких масштабах... Он не спорит: воины могут быть, каждый в отдельности, благородными личностями. Преимущественно в мирное время. Вопреки своему ремеслу. И неважно — о чьей армии идет речь. Соль — она соленая и в Тамбове. Ремесло солдата — убивать. Сочетание типа «благородный убийца» — уже соль сладкая. Он, Павлик, умом понимает: армия нужна, чтобы защищать его... от ой армии. Лучшим защитником отяжелевшего с возрастом Павлика является воин-профессионал. Все так. Только не приемлет душа разницы между тем, кто тебя заколет, пристрелит, разорвет в куски снарядом — профессионал или жалкий любитель-кустарь полузнайка всеобщей воинской обязанности. И того, и другого содержит налогоплательщик. Каковым является Павлик. Убийство, а заодно торговля оружием, — благородный удел политика но и военных, но Павел также хочет быть благородным...
Пацифистски-преступный настрой кладовладельца порушило бы вмиг, умей он видеть сквозь стены. Шли вторые сутки слежки за ним. К его счастью, обложившие двор наблюдатели никак не связывали ночное землетрясение с противозаконно деятельностью отслеживаемого. Другое его везение заключалось в том, что приборы ночного видения не проникали за слой теса, из которого состояла стенка туалета, прикрывавшего спуск в таинственное подземелье. Подчиненные Наймушина, заметив, что объект проследовал к нужнику, выждали, пока он снова возникнет в поле зрения, и на том успокоились. А в утреннем рапорте появилась лаконичная запись: «В 23 часа 48 минут подозреваемый вышел из дома по нужде. В 24.35 проследовал обратно».
Рапорт не фиксировался в журнале. Он попал прямо в руки Закурдаева. Обычно хмурый шеф, ознакомившись с вышеупомянутой записью, развеселился! Сминусовал; прикинул время, потребное объекту для удовлетворения естественной нужды, и, теша себя, наложил на рапорт краткую резолюцию: «Засранец!» Разумеется этого Павел так и не узнал.
Размалеванная, словно петрушка, старуха нагнала Ростислава уже за стоянкой.
— Постой...
Пархомцев вздрогнул, круто обернулся.
— Не спеши на тот свет, там кабаков нет. Ух! — она тяжело дышала.
— Чего вам?
— Во, все такой же. Все на «вы». Может и мне тебя, по-теперешнему, «господином» величать? Так одежонкой не вышел.
Он стоял, всматриваясь в обезображенное временем и разгульной жизнью лицо, медленно узнавая. Конечно! Это была она — Валерикова мамаша. Дважды она появлялась в его жизни, и всякий раз следом за ней приходило несчастье. Вот она вновь возникла, как черный вестник, но у него не было ненависти к ней. Чувствовала она это? Наверное. Потому без страха или смущения встала на его пути.
— Потолкуем.
Подбородок Ростиславовой спутницы дрогнул:
— Чего надо этой?..
— Не твое дело, киса. Не о тебе речь. — И к Пархомцеву. — Надо бы... без свидетелей.
— У меня нет от нее секретов.
— Ой ли? Ладно, тебе жить — тебе мучиться. Пил-Киртона засек?— Увидела по его глазам, что не ошиблась, пояснила. — Жапис — не по твою душу. А вот кто и где тебя караулит — знаю во всех подробностях. Но... за информацию, как теперь заведено, надо платить.
Разговаривая, она часто и сноровисто осматривалась.
— У меня нет денег. — Он грустно развел руками.
— Зато у барышни твоей имеются.
Не удержалась все же, подколола:
— По тебе красивше бабу следует. А эта, поди, тебе и цены настоящей не знает.
В приоткрытом рту дамы-оленя перламутрово блеснули зубы. Ростислав заспешил, предупреждая гнев спутницы:
—Напрасно вы так. Никакая она не моя — случайная попутчица. Об оплате—повторяю: у меня нет ни копейки.
Плохо скрытое недоверие пробежало волной по слою пудры, румян и крема.
— Как же. За дуру держишь?..
Взвизгнула фальцетом. — У нее на физиономии написано — хоть сейчас под тебя ляжет! Я барынек насквозь без телескопа вижу.
Дама-олень и Ростислав густо покраснели.
— Эй... — начал было он, но попутчица перебила его.
— Помолчи.
Быстро проверила карманы. Наличных оказалось негусто.
— Возьми! Здесь хватит.
Валерикова мамаша с победоносным видом приняла чековую карточку:
— Сколько?
— Пятнадцать.
— Кусков?!
— Разумеется. — Это «разумеется» было просто великолепным. — Ваша взяла.
Карточка исчезла меж складок бесформенного, платья.
— Цена что надо. За эту цену будет вам полный сервис, по классу люкс...
Через десять минут они знали все. Согласно последнему распоряжению Соратника ни их, ни Отца, о гибели которого Соратник еще не знал, не велено оставлять в живых.
— Что вы помните о письме, посланном моему отцу? — Старуха наморщила лоб.
— Кто его писал?
— Чего не знаю, того не знаю. Мне его передал Соратник... Столь же неопределенными были ее ответы на другие вопросы — К концу разговора Пархомцев убедился, что осведомленность матери Валерика исчерпывалась уже известными ему подробностями.
— Будете на могиле Змеегорыча, поклонитесь от меня.
— Поклонюсь. — Впервые размалеванная особа говорила без шутовства.
Он позволил себе проехаться на ее счёт:
— Как вы можете иметь дело с Соратникам, который убил Кадыла, извиняюсь, — Зиновия Егоровича — вашего родителя?
Реакции ее испугался не один он..
— Врешь!— Потом тише. — Разве убил не?..
— Это сделал Соратник! Я видел смерть Зиновия Егоровича собственными глазами...
— Та-а-ак. Спасибо за весточку от покойного. А теперь уходите, пока не заметил Жапис...
Ростислав и дама-олень скрылись за оградой стоянки.
Старуха проводила их остекленевшим взглядом. «Хорошо, доброе — за доброе. Пару часов форы я вам обещаю. Клянусь, что передам о встрече, с вами не раньше, чем через пару часов! И я знаю, кому передать в первую очередь... Чтобы вышло смешнее».
Камера была тесной. Треть помещения занимали, невесть зачем облицованные листами нержавеющей стали — словно то была не камера, а морг, — нары.
Валерик пересек камеру юзом. Чувствительно ударился лбом о чугунный радиатор отопления, также неуместного для спецпомещения полицейского участка. Квадратная фигура полицейского заняла собою проход. Наймушин умел подбирать кадры. «Слон» в форме работал кулаками так, как Валерику сроду не снилось.
— Раскормили тебя...
Стоять на четвереньках — унизительно, Подняться сразу не хватало сил. Ногти Валерика скребанули по скользкому, будто лед, железному полу и, сорвались.