Страница 34 из 111
Беснуясь, Много Знающий задирался с каждым, кто оказывался рядом. Зато на утро следующего дня он делался слабым, глухим бормотанием и шаткими движениями напоминая Ме-Ме. Как бы то ни было, грибные духи не могли одолеть знахаря. Напротив, когда он принимался за свою жуткую трапезу, даже могучий Пхан обходил его стороной...
Охотник передернулся. Подволакивая ноги, поднялся выше и осмотрелся еще раз. Неясное пятно у основания кучи валежника задержало его взгляд...
В небольшой выемке, среди заснеженных обломков древесины и напруженных веток дремал Большеухий. Было видно, что ночная стыль измотала грызуна. Он ничего не чуял, хотя враг находился на расстоянии вытянутой руки. Не веря, в свою удачу, Шиш размахнулся. Острие копья пронзило пушистый бок...
Свежеснятая шкурка не давала заду остыть. Он жадно поглощал сочное мясо. Нанизанное на прут, а затем обжаренное на угольях стало бы вкусней. Но если хочешь, чтобы не качались зубы и не задушила загнившая кровь, нужно, хотя бы изредка, есть парное мясо. Люди Камня заботились о своем здоровье. А когда желудок длительное время страдает от скудной нищи и вовсе глупо привередничать.
Шиш не спешил, невзирая на холод. Обрыдло сидение в продымленной пещере, на глазах у вспыльчивого Пхана. Безделье портило характер старшего охотника. Все чаще кремневые заготовки в его руках выказывали случайные сколы — Пхан злился, срывал досаду на других. Впрочем, что Пхан? Не он, так кто-нибудь другой. Стоит ли сетовать? Шиш вырос и достаточно окреп, чтобы не бояться тычков старшего охотника или брюзжания Расщепленного Кедра. Хорошо и то, что недовольные всем и вся старухи с некоторых пор остерегаются шипеть в адрес охотника, а к его голосу прислушиваются другие мужчины.
Он кончил жевать. Остатки неплохо бы передать Длинноногой. Передать незаметно от Пхана и знахаря. Которые, казалось, имели множество цепких глаз, если дело касалось еды. Подобные глаза встречались у стрекоз и пронырливых мух. Ко всему: Пхан пренебрегал долгими спорами и без лишних слов пускал в ход затрещины.
С годами плечи Шиша раздались. Впечатление мощи усиливали приплюснутый нос и выступающие скулы. Не единожды ему случалось принимать на рогатину косолапого. И все-таки он не желал ссориться с Пханом и Много Знающим. Которых поддерживало большинство мужчин, равно владеющих и копьем, и дубиной, и первым попавшимся под руку камнем, и... языком.
Средних размеров зверек не насытил охотника. Шиш мог съесть двух и даже трех большеухих за один присест. Вот Длинноногой достаточно того, что осталось — головы и передних лапок. Да и ест она... Странные люди — эти чужаки. Кто их поймет?
Они пришли издалека. Исцарапанные, выпачканные в болотной тине, они казались близнецами.
Пришельцы были беспомощней сурка, по-сорочьи болтливыми Их одежда из тонкой непрочной кожи слепила глаза и шумела на ходу, как сухая береста. Она не хранила тепла. Искры костра, блохами скачущие в разные стороны, прожигали в ней большие дыры, обнажая бледно-розовое, лишенное растительности тело. Тогда как Людей Камня покрывал упругий, темный волос. Если разобраться, соплеменники Шиша не были волосатыми с головы до пят, но грудь, конечности, а то и спина охотников густо кучерявились... Безволосость пришельцев вызывала жалость. Ну, куда годиться, если даже на голове одного из Длинноногих было пусто, словно по черепу пришельца долго терли наждаком, прежде чем оставить жалкие клочья пуха за ушами да чуть пониже затылка, отчего голова Длинноногого напоминала обомшелый по краям валун.
Много Знающий сразу предположил, что «пустоголовый» чаще использовал собственный череп для сидения, нежели для чего иного.
Племя приняло чужаков без особого желания. Видя в пришельцах обузу. Какой прок от людей, не умеющих охотиться? Опять же, пахли чужаки весьма странно. Первые дни от их непривычного запаха у Людей Камня щекотало в носу. Постепенно запах исчез, перебитый дымом ночевок, ароматом подстилки из сухих трав и угаром подгоревшего кабаньего сала... Что заставило чужаков покинуть родное для них стойбище и искать приюта в предгорьях? Какая земля извергла их? Об этом не заводили разговора. Не интересовались этим и позже, когда пришельцы стали понимать речь хозяев. Любопытствовать нет нужды. Лишнее знание — многие заботы. Если понадобится для дела, чужаки расскажут все сами. Ибо так принято всюду. Человека на пути познания подталкивает любопытство, но сдерживает осторожность.
Вот повадки, Длинноногих вызывали кривотолки. И Пхан не пресекал сплетен. Его волосатое ухо улавливало каждое слово, но не к лицу вожаку вмешиваться в пересуды. И без старушечьей болтовни понятно, что сорвать людей с обжитого места, лишить их общества сородичей способна только весьма серьезная причина.
...Человеку Камня известно чувство родины. Познанное с рождения. Это такое чувство, когда знаешь наперед: за каким выворотнем может таиться опасность, где скорее всего есть добыча, на каком участке леса можно перейти на бег, не рискуя провалиться в яму или налететь на валежину, где, наконец, подручней перевести дух, укрывшись от шквального ветра, без боязни подвергнуться нападению хищника или укусу змеи.
Ощущение родины спасительно и благотворно. Но, будучи уязвленным, оно переходит в животную свирепость. Обостренный патриотизм сродни безумству. Вместе с тем существует простая зависимость: чем тускнее сознание племени, тем оно «патриотичней»… Одарите косолапого способностью связной речи, он тут же примется реветь про свои исконные и неотъемлемые права на возможно больший кусок леса — до тех пределов, где косолапый хоть однажды оставил отпечатки своих лап или хотя бы раз присел по нужде. Научите зверя говорить. И вы услышите о его священном праве на убийство любого, кто осмелится пересечь границы косолаповой родины. Хищник будет вопить о первородстве его, — косолаповой, — крови, о ее изначальных достоинствах, о низменной природе иного зверья и других косолапых. Спросите тогда опасного зверя, что он думает по поводу людей, или тех же большеухих. Да он просто завалится на широкий зад, а потом заявит оскорбленно, что и те, и другие только обременяют белый свет, благодаря ошибке природы. Невдомек косолапому, что природа — всему мать и всем равно родина. Единая и неделимая...
К середине зимы из всех пришельцев Шиш выделил двоих — мужчину с удивительно блескучими зубами и единственную женщину.
Блестящезубый лип к покладистому охотнику, приставая хуже еловой смолы. Старательно подражая интонациям Шиша. Тыкал пальцем в интересующий его предмет и заглядывая в глаза, с вопросительным выражением на узком морщинистом лице.
Язык хозяев пришелец освоил быстро. Зато в остальном его непонятливость походила на скудоумие. Иной сопляк, не успевший добыть и мыши, разбирался в жизни лучше Длинноногого. Как-то Пхан послушав болтовню пришельца, возмутился; замотал головой. Потом ухватил болтуна за жидкий волос у макушки, приподнял, и отправил пинком вглубь пещеры. Пояснив: «Блестящезубому в детстве упало на башку трухлявое дерево».
Вечерами чужак увлеченно разглагольствовал: «Золотой век... Золотой век...» Ни знахарь, ни Шиш, никто другой не могли уразуметь, что бы это значило. Послушать Длинноногого, так называлось время — сверкающее, словно зубы самого чужака. Плохо верилось, чтобы время имело цвет и блеск. Чтобы его можно было разглядывать, будто оно — пятнистая оленья шкура. Для людей время имело смысл лишь постольку, поскольку давало возможность разделаться с делами. Иначе какое дело людям до того, существует оно или нет? Кому какая забота о том — есть ли у времени конец? Коли есть, стало быть его не было вовсе. Оборванное время сродни несостоявшемуся.
Но совсем становилось дико, когда длинноногий болтун твердил про беззаботную жизнь в «блестящее» время. В дальнейшем выходило, что Пхан, кривой Ме-Ме и сам Шиш должны получать равные с другими доли мяса. Мало того. Утратившие силы, постоянно ворчащие старухи, по словам пришельца, имели право питаться наравне с мужчинами. Завершалось тем, что Люди Камня прямо-таки обязаны говорить друг другу ласковые слова и постоянно скалиться, словно обожравшийся рыбы косолапый.