Страница 101 из 111
Бывшая супруга раз-другой прощупала чудотворца пытливым взглядом. Она сомневалась в нем. Изумрудная прозелень падала на ее лицо. — Кусочки бутылочного стекла засорили сузившиеся зрачки. Он чувствовал, как с каждой секундой она верила ему меньше и меньше. «Ага, нашел дуру малахольную!» Будто нечаянно Светлана подсела поближе, выцепила зрачками оттопыренный карман брюк.
— Будь благоразумна. — Отвращение делало его косноязычным. — Там опасность! Ну что ты кривишься? Ты можешь, хотя бы раз, не считать собственную особу умнее других?
Он взмолился про себя: «Господи! Отчего рядом с этой женщиной я делаюсь кретином? Она подавляет меня. Неужели ограниченность так заразительна?» Сделал попытку:
—Не знаю зачем, но я принес все, что представляет ценность. Больше ничего нет. А теперь тебе лучше уехать. Пока тобой не заинтересовалась полиция, или кто-нибудь похуже.
— Я не дура.
— Дай слово, что не полезешь туда. — Он ткнул пальцем в пол.
— Я подумаю.
— И не думай даже! Собирайся тотчас и уезжай. Бросай все, за исключением самого ценного. Того, что я отдал тебе, хватит для обеспеченной жизни.
Светлана дернулась:
— Хорошо указывать, когда... ни детей, ни плетей. А мне надо дождаться Павлика. Без него я никуда не поеду.
Хорошо, что он вовремя спохватился. Брякни Ростислав про останки, ее не удержать.
— Послушай...
Как раз этого она не собиралась делать.
— Я говорю...
С таким же успехом он мог бы молчать. Ибо за его спиной происходило более интересное. Светлана пристально смотрела в сторону двери. Верхняя губа ее приподнялась, а нижняя влажно блестела. Любопытно, что на нее нашло?
Он проследил за ее взглядом. Пару секунд он сохранял радостное выражение. Затем тонкие Светланины брови переместились на лоб, подбородок ушел вниз; разгладив складки на щеках. Еще через секунду расширились зрачки, а губы изломились так, словно Светлана собиралась всплакнуть. Похоже это ей расхотелось, отчего она решила сказать, что вовсе не думает плакать, однако не проронила ни звука. Напротив — губы ее сжались, зубы стиснулись и, стиснувшись, прикусили кончик языка.
Понял! Он по-прежнему сидел, не напрягая спины. Оглядываться было излишне: происходящее сзади как в зеркале читалось на лице перепуганной женщины...
Выходя из-под удара, он увел голову вниз, насколько было возможно. А в ту сотую долю секунды, когда Светланины веки всполошено дрогнули (перед тем как сомкнуться от ужаса), он резко осел.
Хрясь! Тело его подпрыгнуло. Изогнулось. Сползло со стула. Он постарался, чтобы падение выглядело естественным. И больно приложился виском к половице. Жаловаться на боль не приходилось. Ростислав покладисто смолчал. Словно бессознательно перевалился на живот. Затих.
По комнате протопало несколько пар ног. Послышалась короткая возня. Кто-то охнул.
— Где твой?..
— Не-е-е знаю... А-а-а! Басовитый голос прицыкнул:
— Кончай выть!
Светлана завывала надрывно:
— Ой же, ой! Правда не знаю.
У лица Ростислава появились хромовые сапоги. Удушливый скипидарный запах свеженачищенной кожи попал в ноздри. Сапоги развернулись носками к лежащему. Болезненный толчок в подребье заставил вздрогнуть.
— Этого ликвидировать. — Знакомый старческий фальцет подал команду.
— А ее?— Голос помоложе.
— Поспрашивай пока.
Удерживаемая тренированными мужскими руками хозяйка дома расслышала предрешенность в последнем слове. Отчего коротко взвизгнула. Скрипнул хром, сапоги оставили комнату.
Ждать было нечего. По миллиметру Пархомцев вытянул из кармана пистолет. При военной кафедре вуза, который закончил чудотворец, имелось похожее оружие. Теперь он надеялся, что конструкционное отличие между тем, вузовским, пистолетом и этим, найденным в металлическом подземелье, невелико, и ему удастся пустить оружие в ход.
Большой палец сдвинул «собачку». Сдвинул и замер: неизвестно, какую позицию занимала «собачка» до последнего момента. Выяснять правильность этой позиции не имелось, возможности.
Занятые Светланой налетчики упустили «оглушенного» из виду. Он слегка, повернул голову. Видимая часть комнаты была свободной от мебели, лишь в левом углу поверх полированной тумбочки торчал телеприемник, единственный выпуклый глаз-экран которого наводил на мысли о базедовой болезни. На зелено-песчаном паласе топтались мужчины. Между ними трепыхалась хозяйка дома. Корявый налетчик, — тот что слева, — одной рукой зажимал ей рот, а другой рвал белье. Сразу сделалась понятной природа сухого треска, озадачившего перед тем Ростислава. На оголенной Светланиной груди краснели борозды, живот кровоточил в нескольких местах.
На фоне простеньких, «в березку», обоев прошагали сапоги с заправленными в них бриджами.
— Это лишнее. Этого не надо.
— Не пропадать же добру. Она понежится с нами, да и разговорится.
Сапоги тактично развернулись в противоположном направлении. Ствол пистолета дрогнул. Застыл, наложившись мушкой на затылок корявого налетчика. В тот же миг в дверях грохнуло: «Полиция!» Вслед за тревожным выкриком на дворе застучала стрельба.
«Уходим!»
Корявый любитель женщин вывернулся из-под прицела, выпустил из рук Светлану. Его напарник трижды пальнул в женщину. Сгреб со стола изумруды. Кинулся к двери. Туда же поспешил и корявый. Но налетел на уставившийся в живот ствол, отпрыгнул, исчез в соседней комнате. Послышался звон высаживаемого стекла.
Все, что успел Пархомцев — пальнуть корявому вдогонку. Выстрела не последовало. Он суетливо сдвинул «собачку». Снова нажал на спуск. «Ф-ф-фух-ти-и-у» Неизвестного калибра пуля расщепила притолоку...
Светлана была мертва.
Оставаться подле убитой не имело смысла. Что полиция, что команда Соратника — от тех, и от других не приходилось ждать поблажки. Следовало исчезнуть, по возможности, незаметно.
Ростислав переждал в прихожей, пока звуки выстрелов отдалились на приличное расстояние, и выбежал наружу…
«О, если бы был яд, которым можно потчевать всех, а убивать избранных!»
«Сразу никто не бывал негодяем».
В первый момент бригадир новоявленному сучкорубу не понравился. Он и стоял как-то не так, сиротски сутулясь, не приходя в восторг от пополнения.
На бумажку из отдела кадров бригадир смотреть не стал, а скомкал ее и пихнул в карман ватника.
Скучно поинтересовался: «Аванса много взял?» Без интереса выслушал Ростислава, подвел черту: «Тридцатку отдашь на жратву. Не то... знаю я вас, студентов: насидишься не жравши, как шикнешь разок». Усмотрел конец ножен, торчавший из-под полы приехавшего:
— Снимай секач. Здесь есть чем хлеб крошить.
Осмотрел нож. Не восхитился.
— Резак у меня побудет. Надумаешь когти рвать, верну.
— Да я так, — попытался объясниться Ростислав. — Для охоты прихватил.
— Тут поохотишься, — неопределенно обещал Богданов. Пояснил:
— С ножом тут одна суета...
Лесосека была из дальних, у черта на куличках. Начальство наезжало редко. А приехав, суетливо, ежилось, словно от хиуса, под неласковым богдановским взглядом. Торопливо обещало гору премиальных. Давало ОЦУ — особо ценные указания; поясняя, что сосна — это дерево, но только с иголками, а валить-де такое дерево лучше с комля, но не как-нибудь иначе. Начальство стучало дятлом по бригадировым мозгам. Прикидывая про себя: что тутошние дела идут к распаду, что в бригаде наличествует медвежья этика, и даже есть подозрения в том, что богдановские лесорубы людоедствуют и грабят приезжий люд. Бригада на руководство не обижалась. Ну что с него взять? Известное дело — при шляпе...
Сомнительная любовь между бригадой и начальством казалась взаимной. Рыжий при виде галстуков и бекеш срывался из зимовья по спешному делу. Бормоча всякий раз что-то вроде: «мозолить глаза» и «лизать задницу»...
Работали по-бешеному. Богданов твердо «держал» расценки, перекрывая план на один-два процента, не более. Он игнорировал многочисленные блага, обещанные победителям «соцсоревнования». Бригада не желала побеждать. Кто-то дырявил пиджак под «орден сутулого», принимал обязательства, перекрывал нормативы, «ошивался» в президиумах, призывал всех... А «черный люд», возглавляемый Богдановым, душил в сердцах багряные искры, великое множество которых слетало с пламенеющих по городам и весям транспарантов и стендов. Рыжий по этому поводу говорил так: