Страница 18 из 28
Он поспешил навстречу Катилине, почтительно поклонился ему и, по обычаю, поднеся в знак приветствия руку к губам, сказал:
— Привет тебе, славный Катилина!.. Какой доброй богине, нашей покровительнице, обязаны мы честью видеть тебя среди нас в такой час и в таком месте?
— Я искал тебя, Требоний, — ответил Катилина, — а также и тебя, — добавил он, повернувшись к Спартаку.
Услыхав имя Катилины, известного всему Риму своей жестокой непреклонностью, силой и отвагой, гладиаторы переглянулись; некоторые, надо заметить, испугались и побледнели. Даже сам Спартак, в груди которого билось бесстрашное сердце, невольно вздрогнул, услышав голос грозного патриция; нахмурив лоб, он пристально смотрел на Катилину.
— Меня? — спросил удивленный Спартак.
— Да, именно тебя, — спокойно ответил Катилина, сев на скамью, которую ему пододвинули, и сделал знак, приглашая всех садиться. Я не думал встретить тебя тут, даже не надеялся на это, но я был почти уверен, что застану здесь Требония и он научит меня, как найти отважного и доблестного Спартака.
Пораженный Спартак не спускал глаз с Катилины.
— Тебе дали свободу, и ты достоин ее. Но у тебя нет денег, чтобы прожить до той поры, пока ты найдешь заработок. А так как благодаря твоей храбрости я выиграл больше десяти тысяч сестерциев, держа пари с Гнеем Корнелием Долабеллой, я и искал тебя, чтобы вручить тебе часть выигрыша. Она твоя: если я рисковал деньгами, то ты в продолжение двух часов рисковал своей жизнью.
Среди присутствующих пробежал шепот одобрения и симпатии к этому аристократу, который снизошел до встречи с презираемыми всеми гладиаторами, восторгался их подвигами и помогал в беде.
Спартак, не питая доверия к Катилине, был тем не менее тронут участием, проявленным к нему столь высокой особой, — он отвык от такого отношения к себе.
— Благодарю тебя, о славный Катилина, за твое благородное намерение! — ответил он. — Однако я не могу, не имею права принять твой дар. Я буду преподавать приемы борьбы, гимнастику и фехтование в школе моего прежнего хозяина и, надеюсь, проживу своим трудом.
Катилина постарался отвлечь внимание сидевшего рядом с ним Требония и, протянув ему свою чашу, приказал разбавить велитернское водой, а сам тем временем наклонился к Спартаку и едва слышным шепотом торопливо сказал:
— Ведь и я терплю притеснения олигархов, ведь я тоже раб этого мерзкого, растленного римского общества, я тоже гладиатор среди этих патрициев, я тоже мечтаю о свободе… и знаю все…
Спартак, вздрогнув, откинул голову и посмотрел на него с выражением недоумения, а Катилина продолжал:
— Да, я знаю все… и я с вами… буду с вами… — А затем, поднявшись со своего места, он произнес громким голосом, чтобы все его слышали — Ради этого ты и не отказывайся принять кошелек с двумя тысячами сестерциев в красивых новеньких ауреях[96].— И, протянув Спартаку изящный кошелек, Катилина добавил — Повторяю, это вовсе не подарок, ты заработал эти деньги, они твои; это твоя доля в сегодняшнем выигрыше.
Все присутствующие осыпали Катилину почтительными похвалами, восхищаясь его щедростью, а он взял в свою руку правую руку Спартака, и при этом рукопожатии гладиатор встрепенулся.
— Теперь ты веришь, что я знаю все? — спросил его вполголоса Катилина.
Спартак был поражен, он никак не мог понять, откуда патрицию известны некоторые тайные знаки и слова, но ясно было, что Катилина действительно их знает; поэтому он ответил Луцию Сергию рукопожатием и, спрятав кошелек на груди под туникой, сказал:
— Сейчас я слишком взволнован и озадачен твоим поступком, благородный Катилина, и плохо могу выразить тебе благодарность. Завтра утром, если разрешишь, я явлюсь к тебе, чтобы излить всю свою признательность.
Произнося медленно и четко каждое слово, он испытующе взглянул на патриция. В ответ Катилина наклонил голову в знак понимания и сказал:
— У меня в доме, Спартак, ты всегда желанный гость. А теперь, — добавил он, быстро повернувшись к Требонию и к другим гладиаторам, — выпьем чашу фалернского, если оно водится в такой дыре.
— Если уж моя ничтожная таверна, — любезно сказала Лутация Одноглазая, стоявшая позади Катилины, — удостоилась чести принять в своих убогих стенах такого высокого гостя, такого прославленного патриция, как ты, Катилина, то, видно, сами боги-провидцы помогли мне: в погребе бедной Лутации Одноглазой хранится маленькая амфора фалернского, достойная пиршественного стола самого Юпитера.
И, поклонившись Луцию Сергию, она ушла за фалернским.
— А теперь выслушай меня, Требоний, — обратился Катилина к бывшему ланисте.
— Слушаю тебя со вниманием.
Гладиаторы смотрели на Катилину и изредка вполголоса обменивались одобрительными замечаниями по поводу его физической силы, могучих рук с набухшими узловатыми мускулами, а он тем временем вполголоса вел беседу с Требонием.
— Я слышал, слышал, — заметил Требоний. — Это меняла Эзефор, у которого лавка на углу Священной и Новой улиц, недалеко от курии Гостилия…
— Вот именно. Ты сходи туда и, как будто из желания оказать Эзефору услугу, намекни, что ему грозит опасность, если он не откажется от своего намерения вызвать меня к претору для немедленной уплаты пятисот тысяч сестерциев, которые я ему должен.
— Понял, понял.
— Скажи ему, что, встречаясь с гладиаторами, ты слышал, как они перешептывались между собой о том, что многие из молодых патрициев, связанные со мной дружбой и признательные мне за щедрые дары и за льготы, которыми они обязаны мне, завербовали — разумеется, тайно от меня — целый манипул[97]гладиаторов и собираются сыграть с ним плохую шутку…
— Я все понял, Катилина, не сомневайся. Выполню твое поручение как должно.
Тем временем Лутация поставила на стол фалернское вино; его разлили по чашам и, попробовав, нашли неплохим, но все же не настолько выдержанным, как это было бы желательно.
— Как ты его находишь, о прославленный Катилина? — спросила Лутация.
— Хорошее вино.
— Оно хранится со времен консульства Луция Марция Филиппа[98] и Секста Юлия Цезаря.
— Всего лишь двенадцать лет! — воскликнул Катилина.
При упоминании имен этих консулов он погрузился в глубокую задумчивость; пристально глядя широко открытыми глазами на стол, он машинально вертел в руке оловянную вилку. Долгое время Катилина оставался безмолвным среди воцарившегося вокруг молчания.
Судя по тому, как внезапно загорелись огнем его глаза, задрожали руки, судорога пробежала по лицу и вздулась перерезавшая лоб жила, в душе Катилины происходила борьба различных чувств и какие-то мрачные мысли теснились в его мозгу.
Человек прямой и открытый по натуре, он оставался таким и в минуты проявления своей жестокости. Он не хотел, да и не мог скрыть бушевавшую в его груди бурю противоречивых страстей, и она, как в зеркале, отражалась на его энергичном лице.
— О чем ты думаешь, Катилина? Ты чем-то огорчен? — спросил его Требоний, услышав вырвавшийся у него глухой стон.
— Старое вспомнил, — ответил Катилина, не отводя взора от стола и нервно вертя в руках вилку. — Мне вспомнилось, что в том же году, когда была запечатана амфора этого фалернского, предательски был убит в портике своего дома трибун Ливий Друз и другой трибун, Луций Апулей Сатурнин[99]. А за несколько лет до того зверски убиты Тиберий и Гай Гракхи[100] —два человека самой светлой души, которые когда-либо украшали нашу родину! И все они погибли за одно и то же дело — за дело неимущих и угнетенных; и всех их погубили одни и те же тиранические руки — руки подлых оптиматов[101].
И, подумав минуту, он воскликнул:
96
Аурея — золотая монета, равная 100 сестерциям.
97
Манипул — половина когорты (250–300 человек).
98
Луций Марций Филипп — народный трибун в 104 году до н. э., консул в 91 году до н. э. Во время борьбы Мария и Суллы он стоял на стороне последнего.
99
Луций Апулей Сатурнин — народный трибун в 103–100 гг. до н. э.; сторонник Мария, энергичный руководитель народной партии, автор законопроектов о наделении ветеранов Мария землей, о снижении цен на хлеб и др. Оптиматы оказывали ожесточенное сопротивление этим мерам. Сатурнин был убит в помещении сената.
100
Гракхи — братья Тиберий и Гай, знаменитые римские политические деятели во II веке до н. э. Будучи трибунами, Гракхи хотели провести реформы в пользу обедневших свободных римлян: дешевую продажу хлеба, облегчение военной службы и др. Этими мерами они возбудили против себя знать и сенат. В 133 году до н. э. был убит Тиберий, а в 121 году до н. э. погиб Гай Гракх.
101
Оптиматы — аристократическая верхушка, состоявшая из служилой знати, крупных рабовладельцев, преимущественно владевших землями в пределах самой Италии. В политическом отношении оптиматы представляли собой консервативную группировку, опиравшуюся на сенат. Вождем оптиматов был Луций Корнелий Сулла.