Награда

На обратном пути она остановилась в первой же деревне и зашла в маленькое кафе выпить чаю. Было так холодно, что у нее зуб на зуб не попадал, и официантка даже не взяла с нее денег. Чтобы завязать разговор, Гаэль объяснила, что недавно переболела гриппом, и как бы между прочим упомянула о лагере. Собственно, поэтому она и остановилась здесь: вдруг удастся что-нибудь выяснить.

– А куда делись люди из лагеря для интернированных? – с самым невинным видом осведомилась она.

Женщина сразу нахмурилась и прошептала:

– Не стоит и спрашивать. Они всего лишь евреи. Их увезли еще на прошлой неделе: я слышала, в концлагеря где-то на востоке. Из Парижа их тоже депортируют. Скатертью дорога! Ведь это они, говорят, навлекли на нас неприятности. Слава богу, их увезли, но, говорят, скоро привезут новых. Только и этих здесь держать не будут: посадят в поезда и увезут. Их слишком много, поэтому начались болезни.

Тут в заведение зашел немец и потребовал пива, так что разговор прекратился. Гаэль, поблагодарив официантку, поставила на стойку пустую чашку и отправилась домой. Всю дорогу она рыдала, а оказавшись наконец в своей комнате, открыла ящик и вынула лоскуток от той ленты, что подарила Ребекке прошлым летом. Вот и все, что осталось от подруги: крошечный обрывок атласа того же цвета, что и ее глаза. Слезы катились по щекам Гаэль, когда она снова положила лоскуток в ящик, молясь, чтобы Ребекка осталась жива, чтобы когда-нибудь они встретились.

Она еще не знала, что этот момент навсегда изменил ее жизнь.

Глава 3

Дни после депортации Фельдманов и остальных узников слились в какую-то серую дымку. Гаэль притворилась, что ее настигла вторая волна гриппа, и пролежала в постели еще неделю, день и ночь думая о Ребекке, продолжая молиться за ее безопасность и засыпая в слезах. В результате, когда девушка встала с постели, она выглядела так, словно проболела год. С матерью тоже было плохо: ее беспокоили ужасные мигрени, и она редко вставала с постели. Смириться с крушением своего мира она так и не смогла, боялась немцев и всего, что слышала от домоправительницы Аполлин, когда та приносила еду.

По настоянию отца Гаэль вернулась в школу. Пришлось готовиться к июньским экзаменам на степень бакалавра, что, казалось, не имело смысла, поскольку уехать в университет ей все равно не позволят. А Тома сказал, что теперь там все по-другому. Многие профессора-евреи были депортированы. Больше их не держали долго в лагерях для интернированных, а сразу же отсылали в концлагеря в Германии. Да и ученики-евреи в школе, где училась Гаэль, не появлялись: посещать школу дозволялось только христианам. Магазины и предприятия, принадлежавшие евреям, закрывались, их владельцы исчезали. Теперь в их деревне аптеки не было, и Гаэль приходилось ездить очень далеко, чтобы достать хоть какое-нибудь лекарство для матери. Но и там все, что удавалось найти, – это давно устаревшие природные средства, которые все равно не помогали. Мать от постоянных болей слабела, от отсутствия свежего воздуха бледнела, и доктор говорил, что все дело в нервах.

Немецкий офицер, поселившийся в поместье, предложил услуги одного из своих докторов, лечивших солдат, но Рафаэль де Барбе наотрез отказался: не позволит он нацисту коснуться жены, каким бы услужливым и любезным тот ни казался. Когда офицер расспрашивал Гаэль о фрау Агате, та отвечала односложно и торопилась убежать наверх. Иногда немец оставлял для них шоколадки и другие сладости, но мать говорила, что от них головная боль только усиливается. Гаэль и вовсе не могла их проглотить: ком вставал в горле при одной мысли, что из-за них, нацистов, такое случилось с Ребеккой и ее семьей. От них по-прежнему не было новостей, да Гаэль уже и не ожидала, только надеялась, что они живы и здоровы, может, находятся в месте получше, чем перенаселенный лагерь, где провели пятнадцать ужасных месяцев. Но ей так не хватало визитов к Ребекке!

Гаэль думала о подруге постоянно и надеялась увидеть снова или хотя бы узнать, куда их отослали. В июне она сдала экзамены, получила хорошие оценки, а в августе приехал Тома и рассказал о массовых депортациях и страшные истории, как забирали и увозили детей. Депортированных вели на вокзалы под охраной солдат. Люди тащили пожитки на себе. Немцы не церемонились и убивали за малейшую провинность: дерзкие слова в адрес солдат или попытку защитить жен и детей. Гаэль слушала брата и плакала.

Тома был рад увидеться с друзьями и побыть дома несколько недель. Подобно родителям и сестре он держался подальше от немцев и по ночам уходил, несмотря на предостережения отца: пил с друзьями после комендантского часа, заглядывал к старой подружке из соседней деревни. Отец не раз просил его об осторожности: в такое время никому нельзя доверять, да и солдаты пили и горланили по ночам, изводили местных жителей. Но Тома твердил, что давно привык к такому и постоянно сталкивается с чем-то подобным в Париже. Все научились жить под глазом радара. Гаэль тоже привыкла ходить с опущенным взглядом и, едва вернувшись в поместье, сразу поднималась к себе. Все поручения родителей она выполняла исправно, потому что была девушкой хорошей, спокойной и никогда никому не доставляла хлопот. Родители и понятия не имели о том, что она почти полтора года навещала Ребекку в лагере. Вот они ужаснулись бы, узнай правду! Но с Гаэль никогда ничего не случалось: в деревнях по-прежнему было безопаснее, чем в городах, тем более что она не еврейка.

Рафаэль де Барбе никогда не спорил с начальником гарнизона, всегда предпочитая дотемна пропадать на ферме и следить, чтобы все продукты регулярно передавались немцам. Иногда ему удавалось утаить немного фруктов или овощей, и тогда он нес добычу прямо на чердак, где все очень быстро съедалось. На следующий день Аполлин тайком выбрасывала очистки, чтобы даже следов не осталось. Она была глубоко предана как семье, так и Франции, хотя ей и приходилось работать на немцев, которых страстно ненавидела. Ее сын был участником Сопротивления, о чем не знал никто в семье, пока его не расстреляли вскоре после приезда Тома домой. Аполлин была безутешна, потеряв единственного сына, но и гордилась им – тем, что он успел сделать для Франции перед своей гибелью. Ее потом допрашивали, но командующий гарнизоном поручился за нее, и она убедила немцев, что понятия не имела о занятиях сына, что было не совсем правдой, но ее оставили в покое, предоставив возможность молча скорбеть о потере.

Как-то ночью Гаэль услышала, как брат тайком выбрался из дома, явно намереваясь гульнуть с друзьями. Выглянув из своей спальни, девушка увидела Тома с бутылкой вина в руках. Юноша подмигнул сестре и прижал палец к губам. Хоть ему уже исполнилось девятнадцать, он во многих отношениях по-прежнему оставался мальчишкой. Будучи подростком, вместе с приятелями он был весьма горазд на проделки. Теперь молодые люди только и знали, что выпивать, сквернословить и делиться сплетнями о том, что происходит в округе. В эту ночь он тоже отправился к друзьям, но Гаэль его не осуждала. После того как увезли Ребекку, у нее не осталось подруг, а школа была окончена. Теперь ей нечего было делать, кроме как ухаживать за матерью. Девушка много читала и бóльшую часть времени проводила в своей комнате, чтобы, как приказал отец, не показываться на глаза солдатам, и, конечно, не осмеливалась, подобно брату, удирать из дому по ночам. Тома старше и смелее ее, к тому же, будучи мужчиной, рисковал меньше, чем она, девчонка.

Гаэль так и не услышала, когда Тома вернулся, и предположила, что он проскользнул к себе, когда она заснула. Сама она читала, пока не догорела свеча, а потом задремала.

Утром ее разбудили душераздирающие вопли. Гаэль выскочила из комнаты и, увидев, как отец утешает бессильно обмякшую у него на руках мать, бросилась к ним.

– Что случилось?

Еще не получив ответа, она поняла, что все это имеет какое-то отношение к Тома, и по спине пробежал холодок ужаса.

– Твой братец, идиот, удрал из дома после комендантского часа, – процедил отец, по щекам которого катились слезы. – Должно быть, напился и врезался на велосипеде прямо в патрульный грузовик. Его сбили, даже не заметив. Слава богу, погиб сразу.