Алийское зеркало

Никто не учил ее этому нарочно, но даже старый преподаватель, помнивший еще деда нашего герцога, говорил, что у Ири удивительный слух, а грации ее движений позавидует любая принцесса: когда она начинала двигаться под музыку, казалось, она вовсе не касается паркета, и дамы ставили ее в пример своим дочерям. Ну а запомнить не такие уж сложные па придворных танцев даже мне было под силу, что уж говорить об Ири!

Наверно, каждой матери ее ребенок кажется самым лучшим, особенным и одаренным… Но что же тут скажешь, если Ири в самом деле выделялась среди других девочек?

Я же боялась только одного: кто-нибудь догадается, чья Ири дочь. И ведь это было так легко понять! От меня она взяла только смоляной цвет волос, но все остальное… У нее была белая кожа, не сгоравшая на солнце, но лишь едва золотившаяся от загара, тонкие черты лица, легкая кость, гибкая фигурка – ничего общего с моей крестьянской основательностью, – но при этом немалая сила. И глаза… Создатель, эти глаза! Помню, поначалу я не могла в них смотреть. Потом привыкла – это была Ири, не Ирранкэ, и в ее глазах я видела не море, а грозовое небо, и отблески солнца в лесном озере, и блеск росы на весенней траве…

Она пахла первым снегом. И ландышем.

Алии в наших краях не появлялись. И никто не приезжал за ключом, который я с той самой ночи носила на шее не снимая.

«А ты был бы рад, наверно, узнав, что у тебя есть дочь, – подумала я, расчесывая на ночь волосы. – Это же намного больше, чем просто воспоминание! Да что там, как можно сравнивать подобное?»

– Мама, ты что, плачешь? – окликнула Ири. – Что случилось? Тебя кто-то обидел?

– Нет, – покачала я головой, а она забралась ко мне на колени. – Правда, звездочка, все в порядке. Так… вспомнилось кое-что.

– Ты о бабушке думала? – поразмыслив, спросила Ири: я сидела перед зеркалом, о котором ей уже рассказывала, отсюда, наверно, и взялся ее вывод. – То есть твоей бабушке?

Я молча покачала головой. Почему-то дочери я лгать не могла.

– О твоем отце.

– Ты о нем никогда ничего не говоришь, – сказала Ири и заглянула мне в лицо. – Он тебя обидел?

– Да что ты!

– А где он тогда?

– Умер, – ответила я и сжала губы, потому что не хотела в это верить. – Он умер, звездочка. Ты очень на него похожа.

И это было правдой: теперь, когда Ири исполнилось восемь, стало ясно, что она – одно лицо с Ирранкэ. Те же высокие скулы, прихотливо изогнутые брови, и тонкий нос с едва заметной горбинкой, и твердая линия рта. Только у него губы были по-мужски узкими, а у Ири – красиво очерченными, алыми, как кровь на снегу… Начнешь разглядывать все по отдельности: вроде бы и ничего особенного и писаной красавицей не назовешь. А потом взглянешь – и оторваться невозможно! А глаза… Ох уж эти глаза!

– Так часто говорят, если мужчина взял и ушел, – вдруг сказала она. – Я слышала от служанок. И от нашей бабушки. А на самом деле вовсе он не умер, а просто у него еще жена есть и другие дети!

– Твой отец не был женат, – ответила я, хотя не знала наверняка. – И он знал, что уходит умирать. Останься он в живых, вернулся бы, это уж точно.

«Не ко мне, так за ключом», – добавила я про себя.

– Он был хороший? – тихо спросила Ири.

– Я его почти не знала, – честно сказала я. – Я понятия не имею, каким он был в обычной жизни. С виду – вроде нашего герцога, суровый и властный, а со мной…

Я прижала дочку к себе, вдохнула морозный запах…

– А плакать не надо, – попросила Ири. – Мама? Ну что с тобой сегодня?

– Он говорил точно так же… – вздохнула я, смахнув слезы. – Когда прощался. Ну, довольно! Идем спать.

– Ага… Завтра к бабушке сходим?

Я кивнула, задула свечу и забралась под одеяло.

Так-то Ири частенько бегала к моей матери одна, то гостинец относила, то просто так – поиграть со сверстниками. Здесь-то, хоть детей и хватало, но… Отпрыски слуг – вечно заняты, подай-принеси, нарежь-почисти, помой-подмети, а дети знатных особ заняты учебой либо рукоделием, с ними не пойдешь головастиков в канаве ловить! Но не дело ведь сидеть сиднем день деньской, да и хозяйственные дела наскучивают в таком-то возрасте… Я помнила, как бабушка отправляла меня к маме погостить и развеяться, и сама так же поступала с Ири.

Вот только намедни дочка сказала, что в прошлый раз, когда она несла бабушке лучшие пирожки от нашей кухарки, за ней увязался какой-то мужчина. Ири убежала и спряталась в овраге, и просидела там чуть ли не до заката, боясь, что тот человек где-то поблизости, и только вечером побежала сломя голову к бабушке. Назад ее мой старший брат проводил, спасибо ему, но больше я не собиралась отпускать дочь одну. Пускай ей едва сравнялось девять, но мало ли падких на красоту ублюдков? Не рухнет замок, если ключница на полдня отлучится…

«А ты все-таки остался со мной, как я и просила, Ирранкэ, – подумала я, дотронувшись до ключа. Я заменила его серебряную цепочку на железную, дорого заплатила мастеру, чтобы сделал попрочнее, тройного плетения, как у лучшей кольчуги. Сам ключ спрятала в кожаный мешочек, а цепочку перевила сыромятным шнурком, на котором этот мешочек висел. Наверно, проще было оторвать мне голову, чем сдернуть эту подвеску! – Жаль, ты никогда не увидишь Ири. А я никогда не забуду тебя. Как жасмин зацветет – ты тут как тут…»

Жасмин благоухал так, что дыхание останавливалось: Ири принесла целую охапку свежих ветвей и поставила в кувшин, сказала, садовник подстригал кусты и срезал лишнее, так не пропадать же такой красоте!

Мы вышли еще до рассвета и, право, славно было идти по мокрой от росы траве! Как я любила в детстве пробежаться вот так по лугу, раскинув руки, а потом упасть на спину и смотреть в бездонное небо, на облака, в рисунке которых мне мерещились то конные рыцари, то драконы с грифонами, то прекрасные дамы с единорогами, а то просто пушистые коты…

– Мам, я разуюсь, – сказала вдруг Ири и, не дожидаясь моего разрешения, живо скинула ботинки и чулки. – Как хорошо!

– Холодно еще, – нахмурилась я, но она только помотала головой:

– Вовсе нет! Сама попробуй, земля совсем теплая, а трава такая щекотная…

А и правда: когда-то я и сама бегала босиком чуть не до снега, а теперь, гляди-ка, остепенилась, подумать смешно!

– Погоди… – Я тоже разулась и ступила на прохладную траву. – Ой!

– Ты не привыкла просто! Иди вот так, тут мягко… А тут осторожно, мам, крапива уже вылезла, а она по весне такая жгучая, просто ужас… А лучше закрой глаза! Ну, закрой, я тебя за руку поведу!

– Ну хорошо, – сдалась я и зажмурилась. – А зачем это?

– А ты шагни, и почувствуешь, – серьезно сказала Ири. – Что у тебя под ногой? Какое оно?

– Что-то прохладное… гладкое, – подумав, ответила я. – Подорожник?

– Верно! А тут?

– Шершавое… никак лопухи уже проклюнулись? Так, а это вот точно крапива!

– Угадала! – засмеялась Ири и потянула меня вперед.

Молодая трава щекотала ступни, и я вдруг словно вернулась в детство, когда вот так же могла узнать, не глядя, на что наступила: на нежные пушистые листочки земляники, на жесткие кожистые листья ландыша (он-то что на обочине позабыл?), на клейкую по весне заячью капусту, мохнатый и не колкий еще репейник, мягкий бархатный мох или прошлогоднюю осклизлую солому…

Ири скакала вокруг меня козленком, но вдруг замерла, прислушиваясь, и сказала:

– Едет кто-то по дороге. Конных десяток и… да, карета. Мам, может, лучше лесом пойдем? Ну их…

Я ничего не слышала, но привыкла уже к тому, что Ири чуть не за полдня пути может угадать, много ли народу явится в гости в замок, поэтому кивнула.

– Не заблудимся?

– Да где же там плутать? – удивилась она и потащила меня в рощицу. – Вот он, тот овраг, а от него до бабушкиного дома рукой подать!

В весеннем лесу было до того хорошо, что я позабыла, куда и зачем мы идем.

– Скачут… – шепнула вдруг дочь и дернула меня за рукав, вынуждая присесть. – Гляди!