Алийское зеркало

Впрочем, скоро все стало на свои места: когда в свите ослепительной алийки я разглядела знакомое лицо господина Ирранкэ, то пришла к выводу, что красавица приехала исключительно ради того, чтобы отвлекать на себя внимание, и справилась с этим просто замечательно. Готова поклясться, никто и не заметил, как господин Ирранкэ улизнул из-за праздничного стола!

– Добрый вечер, – сказала я, когда он без стука вошел в мою комнату.

– Не вижу в нем ничего доброго, – ответил алий, плотно прикрывая за собой дверь. – Все в порядке?

– Да. Никто не интересовался этой вещью, никто вообще ни о чем не спрашивал. Разве что…

– Разве – что? – так и подобрался алий.

– Вы знаете, какие слухи ходят о вас и обо мне? – спросила я.

Нет, он не знал, по лицу видно было, но понял сразу же и – вот удивительно! – не рассердился, а развеселился.

– Что же, – сказал он. – Лучшего прикрытия и не сыскать!

– Вы приехали забрать ее? – спросила я, чтобы замять некоторую неловкость.

– Разумеется, иначе зачем бы мне являться сюда? Уж не затем же, чтобы напиваться в компании с вашими вельможами!

– Берите, – вздохнула я, кивая на подоконник, вернее, на укрытый в нем тайник. – Господин Ирранкэ…

– Что?

– Позвольте задать один вопрос, – сказала я, тоже подходя к окну. – Раз уж я вынуждена хранить эту вещь… могу я хотя бы знать, для чего она нужна? То есть…

– То есть ты хочешь знать, не используем ли мы ее во вред людям? – прищурился алий.

Я кивнула.

– Можешь быть спокойна, – усмехнулся он. – Силам, которые подвластны этой крохотной игрушке, безразлична ваша мышиная возня.

На его великолепие сегодня напала совершенно не свойственная ему говорливость. Не буду врать, будто я поняла все, о чем он поведал, но…

Главным, что я уяснила, было вот что: никто не знал, кто, когда и зачем создал эту вещицу. Никто не знал и всех ее возможностей, тайных ли, явных… Но алии – не все, а лишь немногие, кто обладал даром предвидения, как сам Ирранкэ, – могли уловить, что, оказавшись в нужное время в нужном месте, эта вещь может хоть немного, но изменить ход грядущих событий.

Как именно это происходит, они не понимали, но пользоваться этим все же научились. Человек скажет: ну какая разница, начнется сезон дождей в дальней провинции неделей позже или раньше? Но алии – не люди, особенно провидцы: они умеют заглядывать далеко вперед, им по силам понять, во что может вылиться даже самый безобидный на первый взгляд поступок. Не всегда это срабатывает, а если срабатывает – не обязательно так, как хотелось бы, но они стараются не упускать ни единого шанса…

– Другое дело, что такие перемены далеко не всем по нраву, – сказал алий под конец. Я не поняла его слов, но предпочла не переспрашивать. – Далеко не всем.

Он помолчал немного, потом добавил:

– Возвращать эту вещь тебе будет кто-то другой. Не я.

– Почему?

– Это путешествие станет для меня последним, – спокойно ответил Ирранкэ. – Ну что ты так смотришь? Мы это чувствуем. Знаем. А я уж тем более уверен – вернуться из этого похода мне не суждено. Что ж… я прожил жизнь так, что мне не в чем себя упрекнуть. Это уже немало…

Я хотела что-нибудь сказать, но промолчала: на ум ничего не пришло, а в таких случаях лучше промолчать, авось за умную сойдешь, как говаривала бабушка Берта.

– Жасмином пахнет, – сказал вдруг алий. – Откуда бы?

Я смутилась: сегодня я в подражание придворным дамам украсила волосы цветущей веточкой жасмина. Понятно, цветы в прическах дам были сплошь из золота и драгоценных каменьев, но жасмин смотрелся не хуже, а уж аромат – куда там лучшим духам!

И только тут я заметила, что стою совсем близко к алию, так близко, что наши руки едва не соприкасаются, и надо бы отойти, но… Я не пошевелилась. То ли ночь была виновата, то ли аромат жасмина, то ли полная луна, а пуще того я сама…

А он… Ему, должно быть, все же страшно было умирать, а кому не страшно? Жизнь прожил достойно… а что проку в том, если знаешь, что жизни этой осталось всего ничего? И хочется в эти последние дни взять от жизни все, даже то, на что в обычное время и не взглянул бы!

Кровать у меня узкая, такая узкая, что вдвоем на ней можно лежать, только тесно прижавшись друг к другу. Вот как мы…

Тонкая цепочка на шее Ирранкэ съехала на сторону, так что замысловатая вещица оказалась у него чуть ли не плече, как раз у меня перед глазами. Подумать только, из-за этой крохотной безделушки происходит столько всего… странного.

– Ты так не похожа на наших женщин, – сказал Ирранкэ. Это были первые его слова за все время. То есть он и раньше говорил, но только по-своему, не по-людски, а я по-алийски знаю всего несколько слов, да и те – «подай, принеси, поди прочь». – Вы, люди, совсем другие… Ваши женщины бывают красивы – и осознают это. Но красота эта так преходяща, так недолговечна и мимолетна… и это они осознают тоже. И так торопятся жить… Наверно, это в вас и привлекает.

– А вы такие прекрасные и безразличные, такие недосягаемые, – произнесла я тихо, бездумно водя ладонью по его плечу: на нем едва виднелась сложная вязь из сплетенных трав и цветов, она сбегала по руке почти до запястья и, мне казалось, едва заметно мерцала в полумраке. Никогда не видела татуировок настолько изящных! Казалось, это не творение чьих-то рук, Ирранкэ будто родился с этим рисунком… – Вечно молодые и при этом мудрые… Наверно, это в вас и привлекает.

– Шутишь? – едва заметно улыбнулся он. Я почувствовала эту улыбку щекой и невольно прижалась крепче. – Ничуть мы не лучше вас… Живем дольше, стареем медленнее, потому и опыта успеваем накопить побольше. Но настоящую мудрость обретают единицы, а будто у людей не так? Да что тут скажешь!

– Ничего не говори, – шепнула я. – До утра еще далеко…

«Утром ты уйдешь, – подумала я, нащупав подвеску на его груди и до боли сжав в ладони. – Навсегда, как сам сказал. А если и вернешься когда-нибудь, я к тому времени сделаюсь сморщенной старухой и ты меня не узнаешь, потому что даже не заметишь, как пролетело время. Принял же ты меня за бабушку Берту… Но даже если и так, пускай. Я тебя никогда не забуду…»

– А плакать не надо, – шепотом произнес Ирранкэ, коснувшись губами моей щеки. – Или я обидел тебя чем-то?

Я покачала головой. Он подумал, наверно, что я, как те придворные дамы, мечтала узнать, каковы алии… Но разве им он рассказал бы то, что доверил мне? Разве только какая-нибудь оказалась бы возможной хранительницей загадочной вещи!

А на меня-то что нашло? Всю жизнь держала себя в строгости, как бабушка Берта завещала, и вдруг… Лунный свет и запах жасмина виноваты, что ли? Как же, ничего умнее придумать не могла! Глаза его меня заворожили, изменчивые, как невиданное море, как небо и ветер в нем – подхватило порывом и унесло в чужедальние края…

Спроси – я ведь не сумею рассказать, каков Ирранкэ собой, красив или нет, но глаза его не забуду до скончания дней моих, и голос его буду помнить всегда.

– Я слышала, каждое алийское имя что-то означает, – сказала я, чтобы не молчать. – А твое?

– «Ири» по-нашему – радость или счастье, – помолчав, ответил он. – А «ран» – печаль.

– И что же выходит?

– Радость сквозь слезы, – был ответ. – Моя мать умерла, когда я родился.

– Неужели такое случается даже с алиями? – шепотом спросила я, потому что слыхала не об одной женщине, умершей родами.

– Редко, – сказал он. – Но это было не то, о чем ты подумала.

– Откуда тебе знать, о чем я думаю? – не выдержала я. – Ты в самом деле читаешь мысли?

– Нет. Угадываю, – улыбнулся он. – Люди в большинстве своем очень предсказуемо мыслят. А если видишь лицо, то понять, о чем думает человек, и вовсе легче легкого.

– Темно ведь… ах да, вы же видите в темноте!

– Для меня сейчас светло, как днем, – серьезно сказал алий. – Цвета не такие яркие, будто смотришь сквозь закопченное стекло, но все прекрасно различимо. Конечно, в кромешной тьме, в каком-нибудь каменном мешке и я мало что разгляжу, но если на небе звезды и луна, фонарь мне ни к чему. Даже и пасмурной ночью полной темноты не бывает.