Панфилыч и Данилыч

Балай разговаривал с Иваном Константиновичем твердо, он мог себе позволить такой тон, с планом все было в ажуре. Иван Константинович не любил, когда с ним так разговаривали, терялся.

«Кто заслужил, тот и поедет. Человек пять могу представить на выбор. Михаил Ельменев, например, молодой, результаты те же. Делаем любимчиков, – кричал Федор в трубку, не обращая внимания на трестовские интонации, долетавшие из области, и на то, что по спаренному телефону слушал их затаив дыхание бухгалтер Баукин, – делаем любимчиков, а они потом на голову садятся, людям на горло наступают. Выгодные лицензии им отдай, а что надо – не допросишься. Небось на заготовку бурундуков, веников нанимают людей, поденщиков! А? Эксплуататор, вот он кто! Есть такой термин, есть и сейчас. А чего вы боитесь! Чего правды-то бояться, от нее одна только польза, от правды-то! Никакие родимые пятна не выискиваю, это пятна очередной беременности, а не родимые пятна! Ну, я не знаю, что вы знаете, я сам смотрю, сам вижу. Вот когда мы «газик» получим? С кого же требовать? Так и разговариваю. Вы знаете, за что Колобова судите? Ах, народный суд судит. А вы Пилатом работаете? Ухалова вашего я на пенсию шугану! Есть и другие передовики, добросовестные. Мне смешны такие угрозы, Иван Константинович! И вы не с мальчиком разговариваете. Меня в любое время в госхоз возьмут! Я охотовед и не хочу быть директором, совсем не стремлюсь, ошибочно определили тенденцию, уверяю вас. Подбирайте кандидатуру, нет, не на мое место, на директорское. Ну, извините, я не пользуюсь, я сижу и работаю, а вы помочь мне не хотите, а это не мое дело, и все. Ну, ладно, к нашим баранам. Мешки когда я получу? Кули! Кули! А! Ну спасибо. Сразу бы спасибо сказал. Спасибо, говорю, сказал бы. Я эти мешки сколько жду. Иван Константинович, звонок все же надо организовать, к нему в районе будут по-другому относиться. Поможет. Он же ни в чем не виноват. Это же на моих глазах было. Не-е-т, не уговаривайте, я охотовед, специальность есть такая. Не гожусь я в директора. Ну, ладно, привет всем в тресте, спасибо, что цените. Звоните на той неделе, подобьем уже бабки и цифру состряпаем. Хорошо получается ориентировочно. Девушка! Але! Ферма-то, ферма?»

Опять про звероферму не поговорили. Жуткая история. Вокруг зверофермы вот уже года тянется непрекращающаяся возня, на возню эту ухнуло уже тринадцать тысяч рублей, если не больше. За один кол, можно сказать, которого уже и нету.

Какой-то незапамятный директор, теперь трудно и разобраться который, затеял строить звероферму. То есть еще раньше началось это, с колбасной фабрики. В Нижнеталдинске, когда здесь районный центр был, кто-то из районных людей надумал строить колбасную фабрику, О мясе для колбасы не задумывались. Как-то так, вообразили себе – вот, построим фабричку, и будет колбаса! Здание построили, но оно дало сильную трещину по фундаменту. Кому-то нужно было за это ответить, и этот кто-то предложил незапамятному директору охотхозяйства принять на баланс эту фабрику, чтобы спасти этого «кого-то», ну, как бывает с друзьями-приятелями. Ты – мне, я – тебе, есть такой девиз в Нижнеталдинске. По дружбе здание взяли, вроде бы для переделки под звероферму. Но переделывать было нечего, разбирать дорого, выбили на звероферму еще дополнительные деньги, тысяч двадцать. Тогда мода была на зверофермы в промхозах. Кстати, мода эта до сих пор не прошла; считается, что звероводство – это чуть ли не высшая форма охотхозяйства, а в действительности – это же чистейшее животноводство! Смущает тут малограмотных путаников то, что звери разводимые встречаются в дикой природе сами по себе. Так и свиноводство можно к охотхозяйству отнести, коневодство – кабаны и лошадь Пржевальского дают к тому все основания. Ну, в общем-то, долго ли коротко, приехали из проектного института ребята, привезли документы, папки с синьками, все было красиво и понятно. Тут поступает корм, здесь выходят готовые шкурки!

Техники привязали проект, вбили привязочный кол и уехали. Было это еще при прапрадиректоре. Балай же получил в наследство кол и синьки, а денег на строительство, слава богу, не было. На обреченное строительство.

Не стало кола. Или козу пасли, или трелевочный трактор развернулся, или, может, просто кол кому-то понадобился, не стало – и все.

Начальство в тресте бредит, где бы денег достать, а в промхозе дрожат, а ну найдутся деньги, отгрохают современную звероферму – во что она обойдется! – привезут племенных зверей… Что тогда?!

Кормить надо! Вот что!

Ферма – это не климат, не охот-фауна. Ферма – это животноводство высокоспециализированное, и держится она на трех китах – Корма, Корма и еще раз Корма! Где корма – там и ферма, а климат или, например, само собой понятно, соседствующая охот-фауна здесь ни при чем.

А где в Нижнеталдинске корма? – спрашивается.

В Тарашете мясокомбинат, скотопригонный пункт, забой, отходы, – ответ.

Ну а сейчас где отходы тарашетской бойни? Выкидывают? Сжигают? Гноят?

Нет, у них там есть маленькая фермочка, – ответ, – а мы сделаем больше, – у них очень даже рентабельно, и доходик приличный, а у нас будет больше, и доходик больше соответственно!

Но где же мы будем корма брать?

В облисполком поднимемся, разделят нам тарашетские корма!

Значит, они нам свои корма отдадут, а сами закроются? Так, что ли? Или голодом будут сидеть? Если это кошка, то где же плов?

С океана подвозить будем, – ответ, – можно заключить договор с Дальрыбой, холодильники поставить! Трудностей вы боитесь, вот что! Когда ферма будет – никуда не денутся, деньги дадут, корма дадут!

А не проще ли строить ферму именно там, где берег океана? Чтобы не возить за тысячи километров тысячи тонн кормов, а получать мешок со шкурками прямо с океана?

Тогда замолкают и смотрят на тебя как на повешенного, с удивлением, страхом и жалостью. Ведь доход-то от шкурок будет получать неизвестно кто, другой! Простая штука, а не понимает. Не хозяйственник! Это уж точно! Гори оно все синим пламенем, а надо расширяться, увеличивать оборот и добиваться хоть и фиктивного в государственном смысле, а дохода и под шунгулешской подписью!

Нет, влезать в эти оглобли? Тащи назад. Милое дело – охотоведом, ни махинаций с кормами, ни тебе кол за тринадцать тысяч, хлеб свой отрабатываешь на тысячу процентов, организуй, улучшай промысел, обеспечивай охотников – порядочек, спи спокойно, броди по тайге, учитывай промысловую фауну!

4

Вошел Баукин, мягко ступая в своих валеночках, с папироской и с вечной улыбочкой. Складки на его валенках тоже делали подобие улыбочки на каждом шагу. Он спрашивал о том, что сам уже подслушал, качал головой. Поддакивал.

Не все так плохо с Колобовым. Говорят, что наклюнулось для него местечко, не очень широкое, но приличное, заведовать чайной. Но, разумеется, нельзя было не надавить на совесть трестовского начальства: пусть знают, что о них думают. Тут их дипломатия понятна.

Баукин принес новости. С сухарями налаживается проблема. Комбинат примет заказ. А то ведь смех и грех. В прошлом году заказал Шунгулешский промхоз пятнадцать тонн сухарей, чтобы обеспечить орешников и охотников. Телеграммы, письма, всю весну и все лето, а пришли сухари только в конце декабря. Год сходится. Комбинат считает, что выполнил договор, но орешники-охотники уже из тайги-то вышли! Для кого теперь эти сухари? Магазину они не нужны, хранить их негде. Естественно, промхоз, указывая на договорные сроки, отказывается. Хлебокомбинат приглашает в суд. Ездили в область Балай и Баукин. От комбината директор, бухгалтер и юрконсульт. Промхозовцы тоже наняли ярыгу. Судились, от сухарей отбились. Перед отъездом в гостинице комбинатовцы подняли скандал, чуть не до драки. Вы нас подвели, мы для вас доброе дело сделали, а вы нам убыток! Нет, вы нас подвели! Так и разошлись – врагами. И вот теперь прорезало в другом комбинате – это большая победа, а то все отнекивались, слышали, мол, что вы нездоровые клиенты.