Панфилыч и Данилыч

Таким вот театрально-романно-старозаветным способом был извещен ничего не подозревавший Четвергов о предстоящем появлении на свет своей первой дочери (сейчас у него их две).

Он успокоил бедную экзальтированную старуху, убедил ее в том, что он действительно ничего не знал сном и духом; в полубреду она опять понесла чепуху о «высоком звании народного учителя»; вежливо простился с коллегами, договорился возле чайной с шофером грузовика и ночью шарахнул в Нижнеталдинск за двести километров делать предложение молоденькой учительнице истории Елене Карповне Шеленковой.

Девочка требовала ухода, нужны были бабушки-дедушки, да и освободилось место в Нижнеталдинском интернате. Все произошло само собой, жизнь втянула его, как втягивает порой и самое ленивое бревно молевой сплав, не вода, так соседние бревна с переката столкнут. Не откажешься, если теща – у нее ревматизм рук – попросит разлить свиньям болтушку, да, впрочем, такие мелочи как-то сами собой потеряли негативный смысл и презренное значение.

В Нижнеталдинском интернате Четвергов получил заброшенный восьмой класс. В этой школе все было до смешного похожим на Маревскую, то есть до смешного, была даже своя Анна Сергеевна, то есть, конечно, не Анна Сергеевна, а Серафима Ильинична, тоже одинокая, но помоложе, учительница, тоже поклонница всех муз, но больше налегавшая не на импрессионизм, а на античность и Возрождение, тоже собиравшая репродукции, книги о кино и театре, о живописи, только в ее деятельности большую роль играла направляющая и ограничивающая сила директора школы Ивана Михайловича Кишкина, старого солдата, человека твердого до ограниченности и самозабвения.

Но изменился Эдуард Иннокентиевич, и в этом был весь секрет.

Он и не переродился, не перевоспитался, даже и не воспитался вовсе, а просто оказался под другим углом к жизни, к семье и ученикам. Они почему-то сразу привязались к нему, дали ему кличку «Неделя», даже «Наш Неделя», доверяли ему больше, чем обычно доверяют учителям восьмиклассники, он ходил с ними в походы, отстаивал перед непреклонным директором их интересы, и так постепенно сдвинулся с мели, силы действовали под другим углом, и включился в жизнь на полный ход, иногда, впрочем, посмеиваясь над собой, над простотой отгадки, по причине перестраховки.

Однажды он вступил в полемику на высшем уровне, написал возмущенное письмо министру по поводу компанейщины. Пришел циркуляр по сбору металлолома и макулатуры. Премия – поездка в Москву на выставку. Шансы, когда речь идет о премии, должны быть у участников равны, металлолома же в Нижнеталдинске нет и макулатуры тоже, если не считать огороженную забором территорию специализированного автохозяйства, то и вовсе нет металлолома. В то же время каждый нижнеталдинский школьник нисколько не уступал ни одному из своих сверстников в больших городах по трудовому вкладу: каждый помогал отцу и матери в хозяйстве, на огороде, в сборе орехов, ягод, грибов и лестехсырья.

Директор же доказывал, что это не может считаться общественной работой, не надо путать макулатуру с заготовкой ягод и грибов по приемочным ценам.

Получалось, таким образом, что отцы и матери – это не общество, а где-то там, вне отцов и матерей, – общество, которому надо и приносить пользу сбором металлолома! «Из кого, позвольте, состоит общество? Из бездетных абстрагированных индивидов? А школьники собрали и сдали государству тонны голубицы, черники, смородины, брусники, школьники как один были на покосах, на рыбалках, рубили капусту в дождливые осенние дни, копали картошку, а те, у кого отцы охотники, помогали в таежной работе. Но в Москву они не поедут! А заготовка дров – это общественная работа или нет? Общество отапливается этими дровами?» – запальчиво кричал, сам себе удивляясь, Четвергов.

– Твое счастье, что ты беспартийный, дал бы я тебе прикурить еще по одной линии, – хмуро ответил грудью защищавший циркуляр и в этом видевший свой долг Иван Михайлович.

– Нет, – встрепенулся Четвергов, не веривший, что такая простая идея про общество может быть так грубо недопонята, – это вы у меня прикурите по этой линии!

И начал собирать рекомендации.

Тем временем восьмиклассники последовательно становились девяти- и десятиклассниками, выпускниками. Были среди них всякие: таланты, просто хорошие чистые мальчики и девочки, были куряки, лентяи, бездельники, матерщинники, певцы, художники, танцоры, музыканты, был среди них математик Вениамин Макандин. Каждый выпуск имел одного, двух героев, на которых сосредоточивалось внимание школы; успехам остальных, конечно, радовались, но за лидеров болели. Нижнеталдинские ребята учились в больших городах, в известных вузах, на каждом выпуске находилось несколько «светлых голов», как называла таких учеников Серафима Ильинична, головы эти пробивали конкурсы в столичных педвузах, медвузах, авиастроительных институтах, военно-морских высших училищах, но Веня Макандин собирался стать физиком-теоретиком! Возможно, набрался он этого в библиотеке Четвергова, среди биографий выдающихся людей, в популярных и специальных книгах, подавивших когда-то, даже отравивших и на длительное время парализовавших самого владельца непостижимостью и высотой идей. Так или иначе, но Четвергов был повинен в этом. Он сразу заметил завидную легкость, с которой математически мыслил Веня Макандин, с какой он цеплялся за каждый новый конец расплетающегося клубка понятий и законов, с какой он усваивал идеи и доказательства и переходил непереходимые, казалось бы, пропасти, зиявшие тут и там в бесконечностях этого сложного абстрактного мира.

Тогда и зародилась у Четвергова надежда – а не перешагнет ли этот толстый застенчивый мальчик таежный тот заветный порог, о который он, Четвергов, так больно два раза запнулся.

Четвергов так волновался за своего ученика, что перед самым отъездом, гуляя с ним по берегу Шунгулеша и отмахиваясь от комаров, вдруг предложил Вене подать в педагогический на физмат, уж там наверняка, ведь не очень важно, какая марка, – в сущности, все зависит от человека. Веня не согласился.

– Вы же меня уважать не будете, Эдуард Иннокентич. Не поступлю – отслужу, снова поеду. Да вы не переживайте, мне бы только сочинение, где два эн написать правильно, запятые я уж расставлю. Коротенькие предложения, и все будет в порядке.

В последних числах августа пришла короткая телеграмма от Вени Макандина Четвергову. Нижнеталдинск имел теперь представителя в темной, космически непонятной науке. Учителя могли праздновать победу, они выучили мальчика, поставили его у лестницы в большую науку, подвели и открыли глаза, ну а сила, с которой он будет подниматься, талант, – это уж, видно, от родителей. Николай Макандин фартовый охотник, хоть и выпивает, правду сказать.

Четверо мальчиков поступили в военное училище, Краснознаменное, две девочки – в медицинский в Иркутске, мальчиков постарше забрали в армию, остальные пошли работать – и тоже ничего, делали хоть и не столь блистательные, скромные, но успехи. Плохих не получилось, ни одного!

Небольшое огорчение доставила поспевшая пара: поженились, едва дождавшись аттестатов, но уж тут Четвергов чувствовал себя беспомощным перед неведомой силой. Сколько он ни пытался повлиять, а не смог. Смотрели непонимающими глазами, держались за руки, досидели до последнего звонка и побежали расписываться.

С телеграммой Четвергов явился к директору.

Кишкин занимался хозяйством, вывозил на тачке навоз на огород. Учитель всегда немного презирал директора за ограниченность, за гипертрофированное хозяйство, за свиней, за любовь к выпивке. Кишкин выслушал Четвергова, докурил папиросу и скрылся в доме. Через минуту вышел в новом костюме, сером габардиновом пыльнике и в шляпе, как на Первое мая. Они купили водки и зашли за Серафимой (жена Четвергова не могла оставить детей). Серафима стирала и уже вывешивала свое бельишко, стала хватать его, сырое, прятать от мужчин. Сели в ожидании на венские стульчики, против бесчисленных репродукций. Директор раз десять, а в чужом дому не волен, отводил глаза от обнаженной женщины, лежавшей на спине среди нерусского средневекового пейзажа с итальянской сосной пинией. С Серафимой пошли к Макандиным, те сушили лук и перебирали мелкую, очень рано выкопанную картошку. Заморозки тогда случились ранние.