Панфилыч и Данилыч

У Подземного задрожали синие губы, когда Михаил сказал это.

– Митрий каждую зиму среди сезона приезжает, а ты хоть раз мешки посмотрел? Мясо отвозит? А пушнину он от тебя сокрытую не отвозит?

– Можно и посмотреть, если на принцип.

– Я же тебе буду свидетель, – зашептал Данилыч, – я же буду! Догони Митрия. Самое время разоблачение сделать, подать на него в контору жалобу! Он же увяжется за тобой следующий сезон как пиявка! Ты будешь пластаться, а он из половины полеживать будет! А? Сколь лет он тебя обманывает. Он же перекупщикам пускает, через Митрия, сам-то не хочет, брата заставил. Я же все знаю! Боишься? Да какой же ты мужик после этого?

– Догнать-то не хитро, он в обход пошел. Через хребтик три часа делов, встречь можно выйти. Но за это же…

– Делай, Михаил, сколь можно терпеть? Он же всех напарников грабил, как от Полякова вырвался, тот-то хват был посильнее. Совести у него ни капельки.

– Зачем волку пиджак, по кустам его трепать!

– Только без того уж…

– Без чего «того»?

– Сам понимаешь. Ты парень молодой, сын сирота… Сдержися. Лучше уж миром, тихо, славно, отряхнуться. Сдержися, я тебе буду свидетель. Не попускайся, дело на принцип.

– В том-то и дело, что на принцип идет. Если бы не принцип, на фиг мне ворованные деньги! Сходят люди с ума от денег, ничего не понимаю! Вот нисколь не понимаю. Их вон миллион будь, а дорогого на них не купишь!

– Молодой ты, Миша! Деньги – это деньги, в них ба-а-альшая сила! Да ты пей, не торопись. Под горячую руку такие дела не делаются. Ты посиди. Он пока там по реке идет. Тебе же раз – и выскочишь ему встречь. Он-то, Митрий, безответный парень. С братом они не живут, нет, не живут. Родную-то кровь обворовывать смысла нет. Я так думаю, он из-за этого и Митрия к себе не берет, разве от брата украдешь? Тут и у Петра не хватит совести, какая она у него ни есть черная.

– Если нету у Митрия пушнины?

– Крест святой! А дело, между прочим, и товарищеское. Чем, мол, подозрения, лучше проверить. Точнее счет – крепче дружба.

– Дело-то на принцип, хочешь не хочешь, а лезь, разгребай.

– Один только принцип, правильно говоришь.

– А у тебя, Ефим Данилыч, видно, желтый зуб на него!

– Много он себе позволяет, вот что. Я все молчал. Я его давно мог бы посадить, он у меня вот где, – Данилыч показал в середину своей неожиданно крепкой и крупной, как лопата, ладони и сжал корявые пальцы. – Понял? Я часу ждал. Мы Подземные, мы и подождать можем. Соболей забирай, мне покажешь, я свидетель буду. Только ума не потеряй. Не советую.

– Дело не в соболях, интересно, как он мне в глаза смотреть будет!

4

Михаил выскочил из барака, привязал лыжи, махнул стоявшему на крыльце Данилычу и, кликнув собак, сразу взял в хребет.

Данилыч с радостью и нарастающим беспокойством проводил его взглядом до самых елок и заскочил с мороза в тепло, ждать. Он хотел попить чаю, но чай не пошел. Быстро соображая, Данилыч решил, имея в запасе верных шесть часов до самого вечера, слетать и посмотреть еще один штабель орехов, чтобы к решающей минуте быть готовым смотаться из тайги в Задуваево, чтобы не видеть Панфилыча. Заседлал кобылу и поехал.

Штабель оказался в полном порядке.

На обратном пути Данилыч, уже успокоившись на свежем воздухе, подумывал, что вот неплохо было бы для полноты счастья добыть соболька да привезти его домой, удивить Домаху ловкостью и молодечеством.

И не успел он это подумать, как недалеко совсем залаял Бурхало. Лаял Бурхало азартно, скорее всего на белку, потому что на глухаря особенно не раскричишься, он и улетит, не долго думая, от излишнего собачьего беспокойства.

Данилыч быстро свалился с кобылы, привязал ее символически, бросив повод на куст, и полез по глубокому уже снегу на собачий голос, стараясь не порвать сапоги.

Шапка сообразила, что идет охота, и умчалась по следу Бурхало. Тогда уж и Гавлет, опасливо обегая хозяина по целине, тоже пристроился и побежал за Шапкой.

В вершине лаяли собаки уже на два голоса, Бурхало и Шапка. Гавлет голоса не подавал. Запыхался Данилыч, замучился, желудок от трясения заныл, закрутился, пришлось тут же присесть.

Недалеко было идти, но едва-едва добрался Данилыч, пот лил с него ручьями, руки тряслись, ноги дрожали.

В середине елки мелькнул светленький соболек.

Соболек еще раз мелькнул и опять пропал. Бурхало бегал вокруг дерева, находил глазами соболя и показывал его хозяину. Шапка лаяла просто вверх, а Гавлет сидел в стороне и подергивался от волнения, все порывался что-то сделать – то ли устроить драку с Бурхалом, то ли самому залиться лаем; причины возбуждения, охватившего его спутников, он не понимал, вертелся среди шума и гама и совершенно растерялся.

Данилыч, благо патронов у него был полон патронташ, стал стрелять вверх, стараясь выпугнуть соболя на видное место. С елки летели отсеченные лапки, желтенькие шишки и снег легкой пыльцой. Соболь еще пару раз мелькнул, и Данилыч оба раза промазал по нему, а на третий раз показался соболь в развилке, и тогда Данилыч саданул по нему глухариным зарядом полевки. Соболь повис на самом конце широкой лапы не очень высоко над землей, можно было перебить ветку выстрелом, но можно было найти сушинку и дотянуться и стряхнуть. Данилыч полез с топором в чащу искать сушинку, подходящую по длине, и вдруг услышал отчаянную свару за спиной.

Гавлет и Бурхало катались в глубоком снегу, тонули в нем, топили друг друга, а Шапка тем временем оттаскивала в сторону разорванного кобелями соболя, который упал с ветки, сброшенный судорогами агонии.

Шапка громко взвизгивала и тоже рвала соболя, придерживая его лапой.

Услышав нечеловеческий крик хозяина, Гавлет бросился в сторону, завяз в снегу и ушел под елки. Шапка уронила соболя и отбежала от него. Полузадушенный рыжим соперником, Бурхало добрел до соболя и лег рядом с ним в снег, показывая всем видом, что он готов до смерти отстаивать свою добычу.

Данилыч поднял разорванного до кишок соболя, положил его в карман и, приняв твердое решение насчет безнадежного Гавлета, пошел по своему следу к лошади.

5

Шапка прибежала на базу с разведкой, пожрала каши и улеглась возле крыльца, когда пришел из лесу Гавлет. Условия существования, при которых его били за то, что он выполнял свою работу честно и самозабвенно, Гавлет не принимал и не понимал, он всю жизнь был верным сторожем, становился смелым гладиатором, когда его стравливали с другими кобелями, охранял дом и семью хозяина, пока однажды не поймали его за обрывок веревки чужие люди и не затянули в самосвал, предварительно ударив несколько раз палкой по носу. Так он попал в тайгу. Потом Гавлет сторожил дом Данилыча и честно тоже отрабатывал свой хлеб.

А теперь Данилыч привел его в эту пустыню, где людей гораздо меньше, чем собак, не говоря уж об отсутствии прекрасного и надежного запаха истинной жизни, исходившего в далеком счастливом прошлом от хлебного фургона возле столовой.

Дверь базы открылась, и оттуда появился хозяин с ружьем в руках.

Гавлет приглядывался к хозяину – сердится хозяин или нет, отгонит от корыта с пищей или нет. Хозяин ничего не сказал, но поднял ружье к плечу.

Гавлет сгорбился и оскалил зубы, шерсть на загривке встала и зашевелилась, он смотрел на хозяина без страха, с бессильной ненавистью.

Гавлет, наверное, понял роковую ошибку, по которой собаки каждого владетеля готовы принять за истинного хозяина.

Рыжую шкуру Данилыч снимал, когда собака немного остыла. Тушку с оскаленными зубами, глазами, как подшипниковые шарики, Данилыч оттащил по снегу за барак, где была его свалка и отхожее место. Там ее, мерзлую, неделю расклевывали вороны.

Глава двадцать третья

НЕВОЗМОЖНО СКАЗАТЬ, А НАДО!

1

Тропа, по которой двигался с вьючными лошадьми Митрий, шла низами, была длиннее и легче, а там, где она должна была выходить в хребтик, Михаил и рассчитывал сделать встречу. Бежал Михаил шибко и вспотел, так что ждать Митрия, сидя за елкой, чтобы неожиданно выйти лоб в лоб, как он себе рисовал и планировал, не было возможности. Он быстро замерз и стал ходить по тропе. Идти навстречу – можно было разойтись. Потому он раскинул небольшой кострик.