Страница 33 из 34
– Ну и что?
– Они его нашли. Кажется, оно было у нашей секретарши. Даниэль была любовницей Буальвана...
– И они ее убили, чтобы заставить замолчать.
– Убили?
– Они вам не рассказали?
– Нет. Они позвонили мне по телефону как раз перед моим отъездом на вокзал и сказали, что все в порядке...
– Ну еще бы! Кто эти люди?
– Международные дельцы. Их штаб-квартира находится в районе Биржи. Я познакомился с ними в баре... Там есть турок, швед, швейцарец...
– В общем, ООН в миниатюре! Их имена?
– Ялмар, Бретти, Фескаль. Я не знаю, настоящие это имена или нет...
– А их штаб-квартира?
– Бар «Консул»... за... Биржей... Бержерон совсем обессилел. В углах его губ собралось немного кровавой пены.
– Ладно, не говорите больше, – советую я.
– Мне конец, – добавляет он.
Мне нечего ему ответить, потому что я сам в этом убежден. Он открывает глаза. Должно быть, он еще видит меня сквозь застилающий его глаза туман.
– Скандал...
Его рука с трудом поднимается, шарит в пустоте и находит мою.
– Поклянитесь... вы скажете ей... скажете... ей...
У него больше нет сил. Его рука падает на снег и оставляет на нем свой отпечаток.
Я вижу двух лыжников во всем красном, с носилками, покрытыми бараньей шкурой.
Это спасатели. Тут я замечаю, что вокруг меня полно народу. Все молчат. Их пугает револьвер, который сжимает в руке Бержерон. Должен сказать, что в этой чистой и радостной атмосфере он выглядит особо зловеще.
Я беру пушку и сую в карман.
– Не пугайтесь, – говорю, – я полицейский...
Кладу руку на грудь Бержерона. Сердце еще бьется, но очень слабо.
– Несите его осторожнее, – советую я. – Встречаемся у врача.
Сунув золотые крепления под мышку, я гоню в Куршевель.
Намного опередив кортеж спасателей, я переступаю порог медицинского пункта и слышу громкие крики.
– Роды? – спрашиваю я хорошенькую медсестру, встретившую меня.
– Нет, – шепчет она. – Один месье сломал себе копчик, когда прыгал из вагона фуникулера.
Подталкиваемый предчувствием, я прошу разрешения войти в кабинет, где работает доктор.
Моим глазам открывается пейзаж дикой красоты, непревзойденной мощи и величины, от которого идет кругом голова. – Толстяк Берю лежит на животе на столе доктора. Его огромная голая задница с черными пятнами похожа на восход луны над Босфором. Склонившись над седалищем, врач осторожно ощупывает его верхнюю часть, а Мамонт тем временем ревет о своих страданиях всем, кто хочет его слушать.
– Эй, приятель, – говорю я, подойдя поближе, – неужели задница полицейского тоже может ломаться?
Я пришел в удачный момент, потому что Толстяк встречает меня поэмами собственного сочинения:
– Я чуть не погиб из-за твоих дурацких делишек. Я совершил два круга на этом поганом фуникулере, черт его дери, но никак не мог сойти. В конце концов я решил спрыгнуть, но плохо рассчитал и приземлился на задницу. Ой! Что со мной теперь будет?
– Некоторое время ты не сможешь сидеть, Толстяк. А когда ноги уже перестанут тебя держать, тебе будут играть «Марсельезу», чтобы чувство патриотизма придавало тебе вертикальное положение. Вспомни, Виктор Гюго всегда писал стоя.
Он мне сообщает, что думает о Викторе Гюго, и я мысленно радуюсь, что бородатый поэт давно помер, потому что, если бы слова Берю дошли до его ушей, он бы наверняка пустил себе пулю в лоб.
В тот момент, когда я покидаю кабинет доктора, появляются спасатели.
– Как он? – с тревогой спрашиваю я.
– Уже никак, – отвечает один из них с великолепным савойским акцентом, звучащим словно чистый ветер с Солира.
Я в задумчивости возвращаюсь в отель позвонить Старику. Надо заняться международными завсегдатаями бара «Консул».