Страница 80 из 101
Д а ш а. Это уж Лида виновата!
О л я. Другой бы сам позаботился о себе. Вон Мишка как любит одеваться.
Д а ш а. И вкус у Мишки отменный. Как у деда.
О л я. Дед-то когда жил! А у провинциального журналиста какие возможности. (Смеется.) Помнишь, как мама говорила: «Купишь уехал в Париж, еще не вернулся!»
Д а ш а. Виктор ему много чего привозил. Любят они друг друга.
О л я. Не то что мы с тобой.
Д а ш а. Да ты что? Уж мы-то с тобой не любим? Уж мы-то не родные сестры? Да я всю жизнь, где только не была, в каком положении, а всегда помню — есть же Оленька. Она последнее отдаст.
О л я. Только не ценишь ты этого!
Д а ш а. Ценю. Теперь ведь у нас не жизнь, а одни воспоминания.
О л я. Еще чаю налить?
Д а ш а. И так третью чашку допиваю.
О л я. Телефон, что ли?..
Д а ш а. Виктор?
О л я. Он обычно в шесть, в конце рабочего дня звонит. Аккуратный.
Д а ш а. Отец тоже был аккуратный. До болезненности…
О л я. Валерий Янович?
Д а ш а (усмехнулась). А кто же еще?
О л я (отвернулась). От тебя всего можно ждать.
Д а ш а. От него, от него… Не волнуйся. Разве сама не видишь — копия Валерия Яновича.
О л я. Прекрати! (Смутилась.) Не звонит что-то!
Д а ш а. А может, его вызвали куда-нибудь, задержали… Москва все-таки… Одних правительственных гостей сколько!
О л я (задумчиво). Да… Уедет Виктор… и все. Раньше он уезжал, я как-то не волновалась. А сейчас чувствую — в последний раз.
Д а ш а. Ну и поедем вместе с ним… Ведь одного только твоего слова… Он не посмеет отказать.
О л я (внимательно смотрит на сестру). Всегда ты была такая фантазерка! Куда? Зачем мы ему? Обуза…
Д а ш а. Ну, это Лидины слова повторяешь…
О л я. Права Лида, когда плачется: «Одна свекровь — хорошо, а мне, счастливой, — так две достались!»
Д а ш а. Vous êtes très silencieux! J’aime votre voix![16] (Смеется.)
О л я (не сразу). Не сможет она с тобой жить.
Д а ш а. Почему со мной? А с тобой?
О л я. И со мной не сможет. И я бы на ее месте не смогла. Вот если Мишка женится, я ни с какой невесткой жить не собираюсь. Пусть ищут комнату. Или меня в дом для престарелых.
Д а ш а. Тебя?
О л я. А что я, какая особенная?
Д а ш а (безнадежно). Оленька… милая! Поедем в Москву…
О л я (после долгой паузы). Я в Москве в последний раз в тридцать девятом году была. Точно. Тогда Выставка сельскохозяйственная открылась.
Д а ш а. Она в тридцать четвертом открылась.
О л я. Не знаю. При мне открылась в тридцать девятом.
Д а ш а. Так я недавно читала…
О л я. Не знаю, что ты читала, а я сама помню, как мы с Арсением Васильевичем и с ребятами в Москву приехали. Ему пропуск персональный дали. Мишка-то еще на руках у меня, полгода всего… А Витьку за руку… Народу… А на мне еще такое платьице было вишневое. Из файжоржета. Помнишь, такой материал был…
Д а ш а (горячо). Ну как же!
О л я. А Арсений Васильевич тогда еще молодой был.
Д а ш а. Какой же молодой?
О л я. А каким молодцом он всегда держался. В войну-то он по годам совсем старик был, а воевал.
Д а ш а. Да, да…
О л я. Ой, как ты умеешь… Даже когда соглашаешься, а все равно…
Д а ш а. А что? Конечно, молодцом. Мы просто о годах его заспорили!
О л я. Ладно, с тобой бесполезно. Ну вот, идем мы по Выставке. Я, значит, в своем файжоржете… Витенька сначала боялся всего, за мою руку держался. А потом мы его на пони катали. Он в колясочку сел, за ручку взялся, а сам только на меня смотрит. Так глазенки и вцепились в меня. Как только шею не вывернул. Потом пони остановился — ко мне бросился, запыхался… Слова произнести не может. «Ты что? — спрашиваю. — Боялся лошадки?» «Нет, — отвечает. — Я боялся, что ты, тетя Оля, уйдешь… А я за тобой не успею…»
Д а ш а (готова расплакаться). Бедный… Mon enfant![17]
О л я. Чего это у тебя голова трясется?
Д а ш а. Разве? Как представила его себе…
О л я. А чего зря представлять?
Д а ш а. Вполне пропасть мог.
О л я. Гляди — не пропал. Главное, что в семье вырос. Поэтому и добрый. И порядочный. Пример перед глазами имел.
Д а ш а. Арсений Васильевич…
О л я. Хотя бы… Например, как он к тебе относится. О себе я уж не говорю!
Д а ш а. Нет, ты у него на первом месте. И подарки тебе, и внимание какое…
О л я. Ведь он же все одинаковое нам привозит. Чтобы тебя не задеть.
Д а ш а. Тебе, конечно, костюмчик хорошо. У тебя вон какая еще фигура…
О л я. Какая уж фигура…
Д а ш а. Как у девушки. Тебя прямо в Театр мод еще можно.
О л я (довольная). А какие у меня ноги были! Помнишь?
Д а ш а. Вообще ты самая красивая у нас была! И быстрая! Помнишь, как мама говорила про себя?
О л я. «Красивая — не знаю, а молодые все были!» Быстрая я была.
Д а ш а. А глаза у тебя… О… Весь Томск с ума сводила.
О л я. Нет… Не успела. И потом как-то все… Нет, были, были, конечно, и у меня золотые денечки… Только всегда из-за кого-то приходилось обкрадывать себя. Нет, не хочу я об этом…
Д а ш а. А тебе и сейчас этот костюмчик к лицу.
О л я (не может прийти в себя). Я ведь в молодости как молния была. Мне многие говорили…
Д а ш а. Молнии…
О л я. А теперь что вспоминать. В тираж вышли… Старые молнии. (Взяла себя в руки.) Опять в комиссионку Викторов подарок отнесешь?
Д а ш а. А думаешь, легко на пенсию прожить? На пятьдесят три рубля? Хотя жаловаться, я понимаю, выглядит весьма провинциально.
О л я. Провинциально — не провинциально! При чем тут это? Да я, если бы одна жила… Мне по рублю в день бы хватало!
Д а ш а. Легко говорить! Я сезонный билет на электричку не могу позволить себе купить!
О л я. А зачем тебе сезонный? Что тебе каждый день в городе делать?
Д а ш а. К вам бы чаще приезжала.
О л я. Может, и лучше без сезонного.
Д а ш а. Жестокая ты все-таки!
О л я. Какая уж есть, mon enfant!
Д а ш а. Забудь ты… Чего теперь делить!
О л я. А ведь могла… Совсем иначе могла бы жизнь сложиться! Меня Ананий Аввакумов в Шанхай с собой звал. Помнишь, мы ведь еще детьми вроде обручены были. Хороший мальчик был, аккуратный такой, беленький. И волосы на пробор. Отец у него большие дела с американскими банками имел. Через Шанхай.
Д а ш а. Вот… а на меня кричала.
О л я. Да, говорили, он в Америку уехал. На англичанке женился. Двое детей у них… Ананий… Смешно! А вот как сейчас его помню. Как он меня просил… Как плакал! Ведь мальчик совсем. Шестнадцать… И родители его просили. Боялись, что он с собой покончит. И я ведь обещала.
Д а ш а. Отец-то знал? Что ты обещала?
О л я. Знал. Да разве в отце было дело?
Д а ш а. А в чем? Зеленый был еще, да?
О л я (почти гневно). А в том, что долг у меня был! Всегда!
Д а ш а. Какой долг?
О л я. Тебе не понять…
Д а ш а. Ну, как хочешь… не говори, пожалуйста…
О л я. Когда у тебя два инвалида на руках. Мать почти не двигалась… Отец месяцами в темной комнате сидел… Видеть ничего не мог… Тут уж, знаешь, — не до Шанхая!
Д а ш а. Хорошо еще, что не расстреляли отца!
О л я. О господи, как это легко тогда было. Из-за тебя одной хотя бы… Да из-за всего чего угодно!
Д а ш а (осторожно). Оленька, а чего мы вечно с тобой ссоримся? Вот приеду я обратно в Русановку. Думаю: «Все! Больше ни ногой!» А пройдет день-другой. Начнешь представлять, как у вас там дела? Звонил ли Виктор? Как Миша? То тебя во сне плохо увижу. Целый день места себе потом не нахожу! В среду тебя видела, с мамой… Идете вы вроде по нашему саду… Помнишь, еще там, за университетом… А мамочка молодая! И обе в белых платьях! И ты венок плетешь… И кончики стеблей откусываешь. И вроде мне улыбаешься. А мамочка уже далеко ушла. Потом повернулась и зовет тебя. Помнишь, как она тихо так нас звала, трогательно: «Де-ево-очки… Идите сюда-а!»
16
Вы очень молчаливы! Я люблю ваш голос! (франц.).
17
Мой ребенок! (франц.)