Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 6 из 16



Самая русская забава – дача. Сначала тебя отправляют с бабушкой на свежий воздух, а родители приезжают раз в неделю, так что ты их успеваешь и забыть. Потом тебя с упорством вывозят на все лето в это гетто, где тебе предлагают дружить с соседскими детьми. Хорошо, если они хотя бы по возрасту с тобой совпадают.

Потом ты ненавидишь это времяпровождение, получается, что это уже ты с бабушкой сидишь, а дальше ты везешь свою большую компанию на шашлыки, чтобы выслушать от родителей упреки, как вы загадили участок. И ты снова туда едешь, добровольно.

Вон и трудолюбивый интернет пишет:

В 1803 году историк Карамзин отметил, что летом Москва пустеет, а её жители устремляются за город. В 30-х годах Х1Х века в тогдашних ближайших пригородах Москвы – в Кунцево, Сокольниках, Останкино, Перово – стали появляться специальные места для летнего проживания. Бурное развитие дач началось в середине XIX века, когда появились железные дороги и «посёлки для отдыха» стали строить подальше от города – в Химках, Ховрино, Лианозово, Тарасовке, Пушкино, Малаховке.

Дачи как место отдыха состоятельных горожан получили распространение в России с 1860-х годов. На рубеже XIX – XX веков дачная жизнь стала массовым социальным явлением, характерным только для России.

Самым известным посёлком в те годы была Перловка, принадлежавшая московскому предпринимателю и чаеторговцу Василию Алексеевичу Перлову, основателю фирмы «В. Перлов и сыновья». В 1880 году в посёлке насчитывалось 80 дач. В каждом домике был душ и персональный туалет, на берегу реки Яузы были оборудованы купальни, два раза в неделю в посёлок привозили музыкантов, в летнем театре выступали московские театральные труппы. Попасть в Перловку, по воспоминаниям современников, считалось за счастье, аренда дач оплачивалась за три года вперёд, а её стоимость была сопоставима с жильём в центре Москвы.

По состоянию на 1888 год вокруг Москвы насчитывалось более 6000 дач, расположенных в 180 посёлках, куда в тёплое время года переселялись до 40 000 человек.

До начала ХХ века отдельные дачные строения были редкостью. Отдыхающие ютились на задворках крестьянских изб в наскоро сколоченных хибарках или в самой крестьянской избе, перегороженной на отсеки для 6–8 семей с общим входом. Сдача внаём избы для некоторых крестьян из ближнего Подмосковья была основным источником дохода.

Семьи московских дачников жили за городом с весны до осени – в город, как правило, выбирался на службу лишь глава семейства. Большинство дач строились неподалёку от станций железной дороги, путь до города не занимал более сорока минут.

Электричества на дачах не было – освещение производилось при помощи керосиновых ламп, вода бралась из ближайших рек.

Особой популярностью вплоть до 1917 года пользовались дачные балы.

В дачных посёлках не было охраны, поставить забор считалось дурным тоном.

***

– Да и зачем они нужны?! – говорила бабушка, – Когда у нас был патефон, у Богатыревых – прудик во дворе, у кого-то качели, не ходить же детям через улицу, так и бегали с дачи на дачу. Все это было общим, для всех.

Героические люди, добровольно рвануть к керосинке, туалету на улице и воде из колодца, утверждая, что ничего вкуснее не пили.

Или еще про корявую подмосковную антоновку тоже выступление неплохое, мол, ничего нет лучше сорванного своими руками яблочка. А без этого кошмара ты вроде как неполноценный, как же лето без дачи.



***

А ее сын, мой папа, ненавидел дачу.

Под давлением обстоятельств – привезти продукты или просто побыть на семейном празднике, он, конечно, приезжал с лицом страдальца. Его злило буквально все – трава, насекомые, туалет на улице, отсутствие телефона, тишина, отсутствие горячей воды, восклицания всех, как хороша в этом году смородина и как прекрасно поднялся девичий виноград. Он съедал с куста горсть смородины или крыжовника, по сезону. Собирал для всех тарелку ягод к столу и, сославшись на головную боль, ложился отдохнуть, с тем, чтобы потом отобедать и быстро смыться в Москву.

Его не радовало цветение сирени, первые тюльпаны, кислая малина и вечерний чай на веранде. Ради маменьки он отбывал эту тяжкую повинность. Папа мой Миша и в детстве отчаянно скучал в Тучково, Томилино и где-то еще, куда его ссылали.

Бабушка Эльга никогда не рассказывала сыну о дачах юных времен. Но что-то витало в кустах малины, колючках крыжовника, что-то не так было в его семье.

Его отец вечно молчал, курил трубку, читая газету, и никогда не участвовал в общем разговоре, а если появлялись гости, то он уходил играть в шахматы с самим собой, а потом пенял, что Эльга слишком много болтает. И вообще, она ветрена и легкомысленна. Эльга не успевала ответить, он вновь уходил с трубкой в сад.

Что-то важное взрослое они скрывали от моего папы, сохраняя образ прекрасной семьи, которой она не была, наверное, никогда. Только тетки замолкали, а дед Арон и вовсе не ездил с ними на дачу, Алек женился и перебрался к жене.

Но мой папа всегда был уверен, что лучше его семьи и нет на всем свете, что там все правильно и красиво, только он своими двойками и прогулами в школе нарушает общую идиллию.

И только лет в тринадцать мой тогда еще маленький папа стал догадываться, что что-то, вернее, все не так. Родители улыбаются, соблюдают правила игры, чтобы он не догадался, чтобы у него не было детской психотравмы, только и самим им не весело. И все это вранье – ради него, чтобы он верил в идеальный мир. Только он обо всем догадался, и получается, все их усилия напрасны. Все домашние могли жить отдельно друг от друга, сами по себе, но они ради него притворяются и прикидываются счастливыми.

В тот день, когда он все понял, он сбежал, сам не зная куда, просто сбежал. А тут над Варваркой, как семья улицу Разина называла, дым повалил, любопытные зеваки уже толпились. И он со всеми побежал, оказалось, гостиница «Россия» горит. Пожарных расчетов накатило видимо-невидимо, телевидение приехало. Картина была ужасная: люди в окнах гостиницы стоят, пожарные по лестницам ползут, а лестниц не хватает, не дотягиваются они, кто-то уже от ужаса вниз бросился. Кино какое-то.

И все отступило, забылось. Он услышал крик: «Дурак такой». И кто-то стукнул его по затылку, он даже опешил, так кричать могла только мама. Ей самой казалось, что она в эту минуту строгая. И тогда он уткнулся в нее, она говорила, что искала его везде, потому как пропал, а тут пожар. И без него смысла в ее жизни нет.

В лоб давила пуговица ее кофты, а он все равно прижимался к ней и плакал. От счастья, что нашелся, что его искали, и еще много смыслов и слов было, но они вышли не словами, а всхлипами и какими-то рваными мыслями. Тогда все и определилось.

Миша вырос, но остался маленьким и не хотел быть старше, хотел всегда жить с мамой и тетками. В день пожара Миша сказал ей, что никогда, никогда не бросит ее, потому что любит. Тетки дома поджали губы, сказали, что он поступил «зер шлехт», но им и самим было интересно про пожар узнать. До полуночи они ели пирог с орехами, и Миша рассказывал, как было страшно.

В этот день он был главным со своими рассказами. А отец так и не вышел к столу, его куда-то запихнули, чтобы не кричал на мальчика после такого счастливого спасения. Больше они с отцом и двух слов друг другу не сказали. Только когда он принес школьный аттестат со всеми тройками, отец покачал головой и ушел курить на кухню. В институт в тот год Миша не поступил.

Ну это понятно, решили все. Мальчика недооценили, не поняли. Тетки принялись звонить каким-то друзьям и знакомым. И хотя их друзья уже были не у дел, но все равно помогли, пристроили его работать в институт вирусологии, пробирки мыть и кроликов кормить. Кролики были прекрасные. И жизнь тоже. Только вот приходилось с каким-то найденным тетками биологом заниматься вечерами пестиками и тычинками.