Страница 26 из 45
Если бы Бароски не влюбился в Морджиану, он бы не занимался с нею музыкой в долг и не дожидался, пока этот долг вырос до двухсот гиней; он бы не забылся настолько, чтобы схватить ее руку и попытаться поцеловать ее; если бы он не попытался поцеловать ее руку, она не надавала бы ему пощечин, а он бы не предъявил иска Уокеру, и Уокер был бы на свободе, может быть, разбогател бы и поэтому, конечно, заслужил бы всеобщее уважение: он неизменно повторял, что еще один месяц свободы - и его будущее было бы обеспечено.
Такое утверждение, возможно, вполне справедливо, ибо Уокер был наделен тем живым и предприимчивым умом, который и приводит иной раз к процветанию, а нередко на скамью подсудимых, а порой, увы, в Землю ван Димена! Он мог бы разбогатеть, если бы не влезал в долги и если бы любовь к роскоши не довела его до тюрьмы. Он любезно воспользовался состоянием своей жены, и никто в Лондоне, как он сам с гордостью утверждал, не мог бы так ловко пустить в оборот пятьсот фунтов. Он обставил, как мы видели, дом, его буфет и погребец никогда не стояли пустыми, он держал собственный выезд, а на оставшиеся деньги купил акции четырех компаний, трех из них он был основателем и директором; он заключил бесчисленное количество сделок на заграничном рынке, жил на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая, и обеспечил себе изрядный доход. Он основал страховое и ссудное общество "Капитолий", открыл золотые прииски в Чимбарозо, основал компанию по осушению и использованию Понтийских болот с капиталом в десять миллионов фунтов под покровительством его святейшества папы Римского. В одной из вечерних газет сообщалось, что его святейшество посвятил Уокера в рыцари шпоры и пожаловал ему графский титул; капитан предоставил ссуду его высочеству касику Панамскому, который, со своей стороны, прислал ему (в счет дивиденда) большую орденскую ленту Замка и Сокола, которую в любой день можно было видеть в конторе Уокера на Бонд-стрит вместе с грамотой, печатью и собственной подписью великого магистра - советника его высочества. Через неделю Уокер предполагал собрать сто тысяч фунтов под двадцатипроцентную ссуду, полученную его высочеством, и заработал бы на этом пятнадцать тысяч комиссионных; его акции поднялись бы до номинальной стоимости, и он смог бы их реализовать; он стал бы членом парламента, сделался бы баронетом, а может быть, - кто знает! - и пэром! "Я спрашиваю вас, сэр, - любил говорить Уокер своим друзьям, - разве плохо я распорядился ничтожным капиталом миссис Уокер? И разве это не лучшее доказательство моей преданности ей? Меня обвиняют в бессердечии только потому, что мне не повезло. Ни один мужчина не сделал ради женщины того, что сделал я. Вся моя жизнь, сэр, - бесконечная вереница жертв, принесенных мною ради миссис Уокер".
О поразительных деловых качествах и расторопности Уокера можно судить по тому, что ему удалось примириться и вступить в соглашение с одним из своих злейших врагов - нашим дорогим другом Эглантайном. После женитьбы Уокера Эглантайн не имел с ним никаких коммерческих отношений, был страшно зол на него и, не находя иной возможности отомстить, предъявил ему счет за купленные у него товары на сто пятьдесят гиней, требуя немедленной уплаты. Но Уокер бесстрашно сделал первый шаг к примирению с врагом, и через полчаса они с парфюмером снова сделались друзьями.
Эглантайн обещал отказаться от иска и принял в счет его три стофунтовых акции бывшей панамской компании, по которым он должен был каждые полгода получать двадцать пять процентов в Доме Братьев Хокус на Сент-Суизин-лейн, итого: он получил три акции и орден Замка и Сокола второй степени с лентой и крестом.
- Мой дорогой Эглантайн, я постараюсь через четыре года раздобыть для вас большую орденскую ленту, - сказал ему Уокер. - Надеюсь увидеть вас рыцарем большого креста с пожалованным поместьем в сто тысяч акров, осушенных на перешейке.
Надо отдать должное бедняге Эглантайну: его нисколько не прельщали сто тысяч акров земли, - но он так мечтал получить звезду: ах, если бы вы только знали, как вздымалась от восторга его тучная грудь, когда он пришил к сюртуку крест и ленту, а затем зажег четыре свечи и поглядел на себя в зеркало. После этого все заметили, что он стал ходить в пальто, дабы иметь возможность носить под ним крест. В том же году он совершил поездку в Булонь. Всю дорогу он страдал от морской болезни, но, когда судно вошло в гавань, он появился из каюты в распахнутом пальто, с сияющей на груди звездой; солдаты отдавали ему честь, когда он проходил по улицам, его называли не иначе как мсье шевалье, а по возвращении домой он вступил в переговоры с Уокером и заявил ему о своем желании приобрести патент на офицерский чин и поступить на службу к его высочеству. Уокер обещал ему звание капитана и предложил уплатить за патент военному министерству Панамы двадцать пять фунтов. Простодушный Эглантайн выложил указанную сумму и получил обещанный чин, а в придачу к нему пачку визитных карточек, на которых было отпечатано: "Капитан Арчибальд Эглантайн К. 3. С.". Парикмахер то и дело любовался этими карточками, вынимая их из стола, а крест хранил в туалетном столике, и каждое утро, прежде чем приступить к бритью, нацеплял его на грудь.
Как известно, его высочество касик приехал в Англию и остановился на Риджент-стрит, где был устроен прием, на который Эглантайн явился в панамской форме и был необыкновенно любезно принят своим сувереном. Его высочество предложил капитану Эглантайну должность адьютанта и чин полковника, но капитан в это время был несколько стеснен в средствах, а стоимость патента в военном министерстве была слишком высокой. Тем временем его высочество покинул Риджент-стрит и вернулся, как утверждали некоторые, в Панаму, другие говорили, что он отправился в свой родной город Корк, иные же утверждали, что он удалился на покой в Ламбет, во всяком случае, он на некоторое время исчез, и производство капитана Эглантайна не состоялось. Эглантайн стеснялся упоминать о своих военных и орденских званиях мистеру Мосрозу, когда этот джентльмен стал его компаньоном; он ничего ему не рассказывал, пока одно чрезвычайно печальное обстоятельство не раскрыло его тайны.