Комендор

Молодой матрос ожег меня ненавидящим взглядом, но начал выполнять приказание. Грохоча подошвами ботинок, он носился туда-сюда по трапу, а я снимал норматив по своим старым часам. Вообще-то у меня были до этого часы получше, «ракета» с автоподзаводом, но кругом железо и сталь… разбил, короче. А эти совершенно случайно купил за пять рублей в комиссионке. Старенькая «чайка», секундная стрелка еще крохотная и отдельно, внизу… но работают, и что удивительно, воды не боятся.

— Молодец, можешь, когда хочешь. Сходи к сапожнику, у тебя подошва начинает отваливаться, еще убьешься. Пусть поправит. Вольно, разойдись. — И запыханный и взмыленный Жигарев исчез наверху. Я усмехнулся, вспомнив свои тренировки. Вытащил из кармана связку ключей на длинной цепочке и начал ее крутить восьмерками, наращивая скорость. Ну а что, Тимка пока не подошел, заняться чем-то надо, вот и гоняю кистень. Конечно, нунчаки было бы прикольнее, но за них пару-тройку суток ареста схватить как два пальца об асфальт. И потому с чаками тренируемся строго в подбашенном, не открывая нижнюю броняху. А для сигнализации ставим пустую банку из-под АМГ-10 ровнехонько под лючок в конденсорной. Офицера и мичманы с нами в скорости и ловкости передвижения по внутренностям пушки сравниться не могут, обязательно банку заденут, она загремит, так что нунчаки сразу прячутся, и создается рабочий вид. Пару раз брякнуть захватами, типа тренируемся в погрузке боезапаса, и хрен кто докопается до наших тренировок.

Вскоре пришел Тимка с Инокентьевым, и мы занялись оставшимися фугасами в ленте. Вроде и работа плюшевая, но каждый патрон расконсервировать минимум четыре минуты. Так что три часа мы провозились.

Вечером проверил прогары у однофамильца нашего старпома, все того же карасины Жигарева, а то в нашей форме обувка самое слабое место. Эти прогары, по идее, каждые полгода менять нужно, стачиваются об палубу каблуки, начинают вылазить гвозди, появляются дыры в подошве. На ТОФе с этим вообще проблемы страшные были, приходилось покупать за свои кровные после первого полугода. Потом уже шло проще, первую рваную пару сдавал, получал новьё, свои донашивал, надевал третью пару и ходи так почти до дембеля, разве тройку-четверку месяцев в хромачах второго срока дохаживал. Это, если повезет и на боевую в тропики не сходишь. А то там выдали нам комплект тропички, и засчитали это как на второй год службы. Вот такая хрень. Ну да, почти девять месяцев бултыхались в тропиках, но ведь первый год формы был сношен. Пришлось второй срок докупать на складах флота, тратя свое совершенно небогатое жалованье. Ладно, хоть второй срок реально копейки стоит, и мы на флоте получаем раза в два больше, чем пехотинцы.

— Неплохо, еще походят. Но не запускай, следи. Навернуться из-за вылезшего гвоздика и искалечиться много ума не надо. — Я отдал добротно отремонтированный ботинок молодому. Вот ну просто повезло нам всем, что один из матросов прошлого призыва квалифицированный сапожник. Именно мастер по ремонту обуви, не хухры-мухры. И работает быстро, тем более что сейчас у него вал работы схлынул, практически всем на пароходе обувку наладил. Сейчас у него даже время для шабашки есть, ладит туфельки и сапожки женам офицеров-мичманов. Ну а что, ему то денежка капнет, то вкусности какие, пацаны из службы снабжения довольны дальше некуда, домашние разносолы вещь такая, флотская еда с ней близко не стояла.

— Жменя, тебя срочно к большому заму в каюту! — повесил на звонко брякнувшие держатели трубку телефона дневальный. — Давай быстрей, там еще наш командир БЧ, судя по голосам.

— Что за тень фаллической формы? — я удивленно поглядел на Тимку, но тот сам недоуменно развел руками.

— Ладно, побег я. — Коротко осмотрев себя в зеркале и смахнув пыль с блестящих, как у кота-бездельника причиндалы, ботинок, я неторопливой рысцой припустил в сторону кают командования. Старпом, зам по строевой, зам по снабжению, большой зам и командиры БЧ жили в отдельных каютах, несколько в стороне от общих коридоров. Но я, как обычно здесь, на Черном море, предпочел коридорам левый шкафут и полубак, все свежим воздухом подышать можно.

Море хмурилось, начинался шторм. Эскадра уже поменяла ордер, старые крейсера, «Дзержинский» и «Ушаков», шли параллельной парой за «Ждановым». Перед ними чистили дорогу, отрабатывая поиск пээлок «Керчь», «Сметливый» и «Красный Крым». Столицы, которые вертолетоносцы «Москва» и «Ленинград», шли вслед за арткрейсерами, «Слава» и «Червона» шли за ними. МРК прикрывали фланги, а «Зозуля» бегал к ним справа налево и обратно. Над этим всем кружились пара самолетов, американский «Орион» и турецкий «Нептун». Мористее виднелись фрегаты и эсминцы сопровождения, все, натовцы от нас не отставали. Похоже, наши пуски шуганули их здорово. Пару минут я стоял и любовался жутковатой красотой нашего ордера, нечасто у нас такую эскадру на ходу увидишь. Я даже на своей «Смене-Символ» тасмовскую семьдесят пятую пленку отснял по-партизански. Теперь проявить надо и отпечатать. И главное при этом — не попасться, а то конкретная клизма обеспечена. Да такая, что мало не покажется.

Заскочив в тамбур и пробежав метров тридцать по коридорам, я остановился около каюты большого зама и постучал.

— Прошу разрешения. Товарищ капитан третьего ранга, старший матрос Жменев по вашему приказанию прибыл. — По приглашающему жесту кап-три я зашел и прикрыл за собой легкую алюминиевую дверь.

Зам по политической части и наш Литовка были хмурыми, но явно не из-за моих залетов. Нет, что-то было другое.

— Садись, Евгений. Такие вещи лучше читать сидя. И держись, ты крепкий парень. — Большой зам протянул мне, осторожно устроившему задницу на баночке лист радиограммы.

— «Двадцатого февраля сего года, микроавтобус «РАФ», принадлежащий Ташкентскому Метеоцентру, госномер 23-89 ТНА, попал в аварию. В результате столкновения между бензовозом и троллейбусом произошло возгорание цистерны с бензином. Находившиеся в микроавтобусе люди погибли. Следственными мероприятиями личности погибших опознаны, и ими являются следующие лица. Жменев Эдуард Васильевич, 1948 года рождения, Жменев Александр Васильевич, 1949 года рождения, Жменев Святослав Эдуардович, 1980 года рождения, Жменева Ольга Панфуриевна, 1914 года рождения…» — Я с ужасом читал сухие строчки радиограммы, в которой говорилось о гибели всей моей семьи. Мир сузился до листа простой канцелярской бумаги, с отпечатанными машинкой строками.

— Но как же так? — Дочитав, я поднял взгляд на молча стоящих офицеров. — Как такое могло быть? Почему со мной?

— Произошла катастрофа, Евгений. Официально про нее не говорят, но погибших в ней около полусотни человек. Пассажиры троллейбуса, водитель бензовоза, пассажиры «жигулей» и твои родственники. Мне очень жаль, что так произошло, Евгений, но этого не изменить. Мужайся. У тебя нет другого выхода, Жень, только жить дальше. Командование даст тебе отпуск по окончанию учений, чтобы ты съездил домой, но на похороны ты уже не успеваешь, тела твоих родных предадут земле завтра. Комендант Ташкента лично связывался со следователями, ведущими это дело, с руководителями твоих отца и дяди, с вашими соседями. Останки твоей семьи похоронят на вашей ячейке, на… — Зам по политике заглянул в свой блокнот. — На Боткинском кладбище. Не знаю, где это, правда.

— Я знаю, товарищ капитан третьего ранга. Там все наши лежат. — Я держал жгущий пальцы листок и не мог поверить в то, что на нем было написано. Этого не может быть, потому что этого не может быть!

Но это было. Чувство потери давило на грудь, хотелось орать от боли, хотелось выть, но я пока сдерживался.

— Пошли, Жменев. Зайдем ко мне в каюту. — Литовка похлопал меня по плечу и открыл дверь. — Михалыч, мы присмотрим за ним.

— Я еще раз свяжусь с политотделом флота, пусть запросят более точную информацию по организации похорон. Может, успеем каким-либо военным бортом Евгения до Ташкента добросить. — Большой зам сжал мне плечо. — Держись, парень. Тебе теперь жить за всех своих. Тебе продолжать семейное дело, тебе продолжать ваш род. Держись.