Страница 4 из 113
День уже близился к закату, когда я встретил полную темноволосую женщину с угрюмым лицом, устало спускавшуюся с холма. Когда я обратился к ней с моим обычным вопросом, она круто повернула назад, проводила меня до вершины, с которой только что спустилась, и показала мне на громадное строение, одиноко стоявшее на лужайке в глубине ближайшей долины. Местность вокруг была очень красива. Невысокие холмы были покрыты лесом и богато орошены, а поля, на мой взгляд, обещали необыкновенный урожай. Но самый дом мне показался какой-то развалиной. К нему не вело дороги; ни из одной трубы не шел дым, а вокруг него не было ничего похожего на сад.
-- Наконец-то! -- воскликнул я, радуясь окончанию долгого пути. Глаза женщины враждебно сверкнули.
-- Это и есть замок Шос! -- закричала она. -- Кровь строила его, кровь остановила постройку, кровь разрушит его. Смотри, -- воскликнула она, -- я плюю на землю и призываю на него проклятие! Пусть все там погибнут! Если ты увидишь здешнего лэрда, передай ему мои слова, скажи ему, что Дженет Клоустон в тысячу двести девятнадцатый раз призывает проклятие на него и на его дом, на его хлев и конюшню, на его слугу, гостя, хозяина, жену, дочь, ребенка -- да будет ужасна их гибель!
-- Да-да, я обязательно передам эти слова старине Эбу. -- весело ответил я. -- Только боюсь с женой и ребёнком, даже со слугой, у него имеются определённые проблемы.
Глянув на меня как на сумасшедшего, женщина внезапно подпрыгнула, повернулась и исчезла, резво сбежав с холма вниз. Шустрая дамочка.
Я присел и стал смотреть на Шос-гауз. Чем больше я смотрел, тем местность мне казалась красивее. Все кругом было покрыто цветущим боярышником. На окрестных лугах тут и там паслись овцы. В небе большими стаями пролетали грачи. Во всем сказывалось богатство почвы и благотворность климата, и только дом совсем не нравился мне. Не знаю, с какого его называют замком -- как крепость он не годится даже в подмётки обычному деревенскому трактиру. Унылый, потрёпанный временем и непогодой. Нет, такого наследства мне и даром не надо.
И я пошел вперед по терявшейся в траве тропинке, которая вела к поместью. Она казалась слишком неприметной, чтобы вести к обитаемому месту, но другой здесь не было. Тропинка привела меня к каменной арке; рядом с ней стоял домик без крыши, а наверху арки виднелись следы герба. Очевидно тут предполагался главный вход, который не был достроен. Вместо ворот из кованого чугуна высились две деревянные решетчатые дверцы, связанные соломенным жгутом; не было ни садовой ограды, ни малейшего признака подъездной дороги. В общем -- ворота есть, забора нет. Тропинка, по которой я шел, обогнула арку с правой стороны и, извиваясь, направилась к дому.
Чем ближе я подходил к нему, тем угрюмее он казался. Это был, должно быть, только один из флигелей недостроенного дома. Во внутренней части его верхний этаж не был подведен под крышу, и в небе вырисовывались нескончаемые уступы и лестницы. Во многих окнах не хватало стекол, и летучие мыши влетали и вылетали туда и обратно, как голуби на голубятне.
Когда я подошел совсем близко, уже начинало темнеть, и в трех обращённых ко мне нижних окнах, расположенных высоко над землей, очень узких и запертых на засов, замерцал дрожащий отблеск маленького огонька.
Я осторожно шел вперед, навострив уши, и до меня донеслись звуки передвигаемой посуды и чьего-то сухого сильного кашля. Дядя явно был дома.
Большая дверь, насколько я мог различить при тусклом вечернем свете, была деревянная, вся утыканная гвоздями, и я поднял руку и громко постучал. Потом стал ждать. В доме воцарилась мертвая тишина. Прошла минута, и ничто не двигалось, кроме летучих мышей, шнырявших над моей головой. Я снова постучал, снова стал слушать... Теперь мои уши так привыкли к тишине, что я слышал, как часы внутри дома отсчитывали секунды, но тот, кто был в доме, хранил мертвое молчание и, должно быть, затаил дыхание. Тогда я постучал ногами. И ещё раз. Едва я вошел в азарт, а двери начали приятно потрескивать, как сверху раздался хриплый кашель. Отскочив от двери и взглянув наверх, я в одном из окон второго этажа увидел человека в высоком ночном колпаке и расширенное к концу дуло мушкетона.
-- Он заряжен, -- произнес сиплый голос.
-- Я принес письмо мистеру Эбэнезеру Бэлфуру из замка Шос, -- сказал я. -- Здесь есть такой?
-- От кого письмо? -- спросил человек с мушкетоном.
-- От его близкого родственника, -- ответил я, начиная слегка раздражаться.
-- Хорошо, -- ответил он, -- можешь положить его на порог и убираться.
-- Нет, так не получится. -- сказал я. -- Отдам только лично в руки адресату.
-- Что ты сказал? -- резко переспросил голос. Я повторил свои последние слова ещё раз.
-- Кто же ты сам? -- был следующий вопрос после значительной паузы.
-- Я не стыжусь своего имени, -- сказал я. -- Меня зовут Дэвид Бэлфур.
Я убежден, что при этих словах человек вздрогнул, потому что услышал, как мушкетон брякнул о подоконник. Следующий вопрос был задай после долгого молчания и странно изменившимся голосом:
-- Твой отец умер?
Я молча смотрел на него. Ответить утвердительно было бы частичной ложью, поскольку отец Дэви -- не совсем мой отец. А врать даже в мелочах ниже моего достоинства.
-- Да, -- продолжал человек, -- наверняка он умер, и вот почему ты здесь и ломаешь мои двери.
Опять пауза, а затем он сказал вызывающе:
-- Что ж, я впущу тебя, -- и исчез из проёма окна.
III.
Вскоре послышался лязг цепей и отодвигаемых засовов; дверь была осторожно приотворена и немедленно закрыта за мной.
-- Ступай на кухню и ничего по дороге не трогай, -- сказал голос.
И пока человек, живший в доме, снова укреплял затворы, я ощупью добрался до кухни.
Ярко разгоревшийся огонь освещал комнату с таким убогим убранством, какого я в этой жизни ещё не видел. С полдюжины мисок и блюд стояло на полках; стол был накрыт для ужина: миска с овсяной кашей, роговая ложка и стакан разбавленного пива. В этой большой пустой комнате со сводчатым потолком ничего больше не было, кроме нескольких закрытых на ключ сундуков, стоявших вдоль стены, пары табуреток и посудного шкафа с висячим замком в углу.
Закрепив последнюю цепь, человек вернулся ко мне. Он был небольшого роста, морщинист, сутуловат, с узкими плечами и землистым цветом лица; ему могло быть от пятидесяти до семидесяти лет. На нем был фланелевый ночной колпак и такой же халат, надетый сверх истрепанной рубашки и заменявший ему и жилет и кафтан. Он, очевидно, давно не брился. Лет ему, по всей видимости, было не так уж и много, не больше чем мне в прошлой жизни. Даже странно, как в таком возрасте можно так органично выглядеть такой вот старой развалиной.
-- Ты проголодался? -- спросил он неискренне, и взгляд его забегал на уровне моего колена. -- Можешь съесть вот эту кашу.