Страница 171 из 181
— С чем ты приехал ко мне от гетмана?
— А с чем можно от Хмельницкого приехать? — сказал печально Выговский. — Я приехал к тебе, великий хан, с просьбой о милости. Король ныне совсем плохо стоит. В его стане бунты, его солдаты разбегаются. Гетман просит тебя, великий хан, идти под Жванец вместе с казаками и пленить короля.
Ислам Гирей сделал вид, что думает.
Повернулся к молчаливому Сефирь Газы, присутствовавшему на встрече.
— Каков будет твой совет?
— Надо еще постоять, король сам пощады запросит, — тотчас ответил Сефирь Газы.
— Погода плохая. Плохо воевать. Подождем, — согласился со своим советником Ислам Гирей.
Дождя не было вот уже два дня. Тучи хоть и приподнялись над землею, но веяло от них таким бесприютным холодом, что всякую минуту мог посыпаться снег.
Казачья сотня Павла Мыльского стояла в небольшом селе, жители которого кормились рекою и прудами. На реке водили несчастные стада гусей и уток, в озерах выращивали рыбу.
Село находилось в стороне от больших да и от малых дорог, куда-либо ведущих, а потому квартировавшим здесь казакам жилось и покойно, и сытно. Впрочем, Павел Мыльский, служивший не за страх, а за совесть, держал своих казаков строго. Посылал их в дозоры, раз в неделю устраивал учения. И когда появился за рекою большой, но разношерстный отряд жолнеров, казачья сотня Мыльского быстро заняла заранее вырытые на берегу реки окопы и приготовилась к бою.
Поляки были голодны, многие из них больны, и командир отряда, опытный в военном искусстве человек, сразу понял: села ему не взять. На одной только переправе половину людей потеряешь.
Да и не ради войны пришли сюда эти люди, не по казачьей обороне шарили их глаза, выискивая в ней слабости. Утки и гуси занимали внимание большинства из них.
Появился белый флажок.
К реке, к самому краю воды подошел хорунжий, стоявший во главе отряда.
Пан Мыльский с двумя казаками поднялся на бруствер выслушать противника и дать ему ответ.
— Павел! — узнал и обрадовался хорунжий.
— Я не помню вас, — ответил Мыльский.
— А ты погляди получше. У татар мы с тобой в плену вместе горе мыкали.
— То дело прошлое и касающееся только лично нас, — ответил Мыльский. — С какими предложениями обращается к нам ваша сторона?
Хорунжий устало махнул рукой:
— Воевать надоело, вот и все наши предложения. Дайте нам немного провизии и пропустите. Мы бросили войско короля и уходим домой. У нас две пушки, порох, заряды. Пушки мы вам отдадим.
— Один я решить ничего не могу, казаков спросить надо, — ответил Мыльский, приглядываясь к офицеру. Он узнал его теперь, товарища по татарской неволе, звали его Зигмунд, а фамилии не вспомнил.
— Пока ответ будет, дозволь для котла полдюжины гусей забить. Совершенно изголодались.
Мыльский посмотрел на своих казаков.
— Пусть лучше гусей бьют, чем людей, — согласились казаки.
Вернувшись в окопы, Мыльский, не собирая рады ввиду близости противника, обошел с есаулом и писарем всю линию обороны, спрашивая у казаков совета. Положить голову в совершенно бесполезной стычке никому не хотелось. Поляки были на лошадях, числом они превосходили казаков вдвое, а то и втрое.
— Пропустим! — согласились казаки. — Чем больше их уйдет от короля, тем скорее конец войне.
Послали паром за пушками.
Поляки привезли их на берег реки, но грузить не помогали.
Казаки переправились вшестером, но силенок у них поднять пушку на борт не хватило.
— Эх, вы! — сказал им с укоризною пан Гилевский, он-то и был главный пушкарь в отряде. У князя Дмитрия Вишневецкого из пушек палить научился.
Отодвинул казаков и в одиночку втолкнул на борт парома сначала одну, а потом и другую пушку.
— Вот это сила! — удивились казаки, но один из них, совсем еще юнец, только фыркнул.
— Наш пан Громада не слабее этого пана.
Поляки засмеялись.
— Нет во всем Войске Польском такого человека, который мог бы силой сравниться с паном Гилевским. Да и в вашем войске такого не сыщется.
— А вот и сыщется! — не сдавался задира. — Еще как сыщется!
— Ну, коли так, — согласились добродушно поляки, — пусть он выходит против пана Гилевского бороться.
— А что на кон ставите? — загорелся азартом казак.
— Победит ваш пан Громада, пусть забирает столько наших ружей, сколько унесет. Победит наш пан Гилевский, дадите ему хлеба, сколько он на себе поднимет.
Ударили по рукам, и казаки повели паром с пушками на свой берег.
— Как это ты взялся за пана Громаду решать? — удивлялись казаки на молодого своего товарища.
— Чем будет меньше у них ружей, тем спокойнее, — ответил казак, нисколько не сомневаясь в своей правоте.
Затея, однако, пришлась всей казачьей сотне по душе. Пан Громада, некогда служивший джурой при полковнике Кричевском, недовольно запыхтел, услышав предложение, и все подумали, что он откажется от борьбы, но оказалось, пан Громада пришел в негодование оттого, что вдруг сыскался силач, который слыхом не слыхивал о его, Громадовой силе.
Борцы сошлись на низком польском берегу. Начинать им было велено по выстрелу из пушки. Казаки заодно хотели проверить, не порченые ли орудия подсунули им поляки.
Пушка стрельнула, и борцы принялись ломать друг друга, отрывать от земли, клонить на сторону.
Может быть, пан Гилевский и одолел бы казака Громаду, но голодное сидение в королевском лагере сил ему не прибавило. Пан Громада был к тому же непомерно толст и невероятно упрям. Он не мог свалить пана Гилевского на землю, но и сам не желал валиться. И стояли они, наминая друг другу бока, обливаясь потом, стояли, как две несуразные коряги, вросшие корнями в землю до самой ее сердцевины.
Потеха затягивалась, и казаки, верившие в своего пана Громаду, засвистели, закричали, подбадривая силача, и пан Громада и впрямь стал теснить пана Гилевского, толкая его огромным животом. Поляки заволновались, но тут явился среди них каноник в черной рясе и запел молитву к святой деве Марии. Пан Гилевский встрепенулся и в свою очередь стал толкать и трясти пана Громаду. Скоро великаны притомились и опять застыли. Иногда кто-то из них пытался перехватить руки поудобнее, противник тотчас мешал, и снова они стояли, стояли, стояли…
«Вот так же и Украина с Польшей», — подумал Павел Мыльский, и вдруг вспомнил лицо матери своей, да так ясно, словно в зеркале увидал.
Прошел час и еще полчаса — а у борцов было все то же.
Хорунжий Зигмунд приблизился к реке и предложил Мыльскому:
— Ничья. Нам пора уходить. Дайте нам воз продовольствия, мы вам оставим десять ружей.
Борцов развели. Хлеб на ружья поменяли, и отряд дезертиров ушел вверх по реке, чтобы совершить переправу подальше от казачьих сабель и пушек.
К пану Мыльскому подбежал задиристый казак, устроивший потеху.
— Пан сотник, давай выследим их переправу и ударим!
Мыльский посмотрел на молодца сверху вниз.
— Мы же слово им дали.
— Совесть глаза не выест. Мы на войне.
— Нечестивое убийство силы казакам не прибавит! — возразил Мыльский с гневом.
— Скажи лучше — своих жалеешь. Порода у тебя ихняя, ляшская.
Павел Мыльский стал бел, как меловые горы.
Казаки постарше, лишних слов не говоря, подхватили задиру под руки, увели за дворы да и набили ему морду на добрую память.
Хлопнул тяжелый от постоянных дождей полог шатра, потянуло сквозняком. В шатер вошло сразу не меньше полдюжины воинов.
Иса-бей, прикрывая ладонью обметанные простудой губы, щурясь, смотрел на вошедших…
Человек из охраны Исы-бея вытолкнул вперед сизоусого поляка.
— Мы посланцы его королевской милости Яна Казимира. Проводите нас к его величеству хану Ислам Гирею, мы везем королевские письма.
Иса-бей, выигрывая время, медленно поднялся с кошмы, опоясался саблей. Сабля была подарена ему Тимошем Хмельницким. Тимош говорил, что она освящена на гробе христианского бога Иисуса Христа. Иса-бей положил руку на крестообразную рукоять сабли, сдвинул брови, закричал, наливаясь яростью: