Страница 12 из 181
— Из реестровых казаков.
— Из реестровых, но все-таки казаков. Из украинцев.
Великий гетман не позволил себе нахмуриться, но разговор этот раздражал его.
— Я слышал, князь Иеремия, о том, что вы отобрали у своих крестьян несколько возов оружия, но почему вы думаете, что оно было приготовлено по наши головы? Украинцы всегда ждут в гости татар.
— Великий гетман, на вашем месте я бы не отмахивался от столь серьезной улики против народа, который почитает нас за поработителей.
Николай Потоцкий резко встал, но заговорил мягко, без укора:
— Князь, должности в нашем королевстве даются пожизненно. Я не могу сложить с себя бремя великой ответственности, какую возложил на меня до конца дней моих король, вручив мне булаву великого гетмана… Скажу откровенно, меня нисколько не заботит недовольство быдла, как не трогает лай собак, посаженных на цепь. Посмотрите!
Князь Иеремия поднялся со стула и подошел к окну. За окном, на зеленом плацу отрабатывала приемы боя крылатая конница. Два отряда развернулись, пошли друг на друга, и это были два железных ветра. Строй прошел через строй, но, даже зная это, князь Иеремия вздрогнул, ожидая громоподобного удара железа о железо.
— Вот она, та цепь, которую разорвать нельзя. Погибнуть — да, можно. Горячие головы всегда готовы умереть, но народ — нет! Весь народ никогда на войну не встанет, у него своя забота — выжить. Под кнутом и под самим топором — выжить. Ваше беспокойство, князь, похвально, но неосновательно. Сколько вам лет?
— Мне тридцать пять.
— Тридцать пять… Это же — молодость! Где вы, мои тридцать пять?! — Великий гетман взял князя Иеремию под руку. — Пойдемте к гостям. У меня есть чем их потешить. Сначала десерт, а потом — зрелище!
Многодневный пир подходил к концу, и теперь были поданы изысканные блюда: бобровые хвосты, омары, свиное вымя. Разносили старку пятидесятилетней выдержки, липец, дембняк, старое полынное вино.
Пока гости утоляли после бурных танцев жажду и голод, слуги на глазах возводили сказочные замки десерта. Посредине поставили сахарную копию дворца великого гетмана и огромный торт «Море».
Среди нежно-голубых волн, ухватившись за дельфина, плавали обнаженные наяды. Верхом на дельфине сидел Амур с натянутым луком, и стрела у него была из чистого золота.
Другой торт был в виде дуба с желудями, а среди его ветвей пряталась златовласая лесная дева.
Пирожные — только и успевай ахать: тут и пажи-негры, и всевозможные цветы, орлы, лебеди, казаки, лошадки. Вина на десерт подавали самые дорогие: македонский мускатель, морейскую малвазию, ривулу-розеркерт, пахнущий розами, и прекрасное токайское.
— Браво! — кричали женщины.
Великий гетман раскланялся и сделал незаметный знак слуге. Тот подошел к торту «Море» и сразу удалился.
— Сейчас нам предстоит узнать самого счастливого человека на нашем пиру! — громко воскликнул Николай Потоцкий и показал на торт «Море».
Все увидали, что дельфин с наядами и с Амуром на спине плавает по кругу.
Один оборот, другой, третий.
— Дзинь!
Золотая стрела, пущенная амуром, упала перед пани Хеленой.
— Виват! — грянули паны. — Виват!
Сильные руки подняли и водрузили на стол пани Хелену, блистающую молодостью, красотой, счастьем. Она подняла над головой золотую стрелу амура, и паны крикнули в третий раз «Виват!» и осушили кубки.
После десерта гостей пригласили полюбоваться на состязание. Лучшие из жолнеров Потоцкого блеснули умением поражать цель холодным и огнестрельным оружием, замечательно точно исполнили все команды своих офицеров, и гости уже начали скучать, когда хитрый гетман объявил:
— А теперь пусть покажет нам свое непревзойденное искусство пан Гилевский.
Высокий шляхтич в домотканом синем жупане встал перед публикой. Он был грузен и медлителен.
— Чем же собирается нас удивить этот увалень? — шепнул пан Чаплинский в розовое ушко пани Хелены.
Двое слуг принесли и поставили перед паном Гилевским трехпудовую гирю. Пан Гилевский отрицательно покачал головой:
— Лучше мужика, который потолще.
— Пришлите мужика! — приказал Потоцкий.
Появился мужик. Здоровенный детина, на голову выше пана Гилевского.
— Годится, — сказал тот и вдруг ухватил мужика за поясницу, подкинул над собой, не дал упасть, закружил в воздухе двумя руками, потом правой рукой, левой и — стоп! Поймал, поставил на землю. Но оказалось, поставил на голову, сообразил, что мужик не стоит, перевернул его и раскланялся. Мужик, шатаясь, пошел прочь под смех развеселившихся гостей.
А на луг уже выкатил экипаж, запряженный шестеркой лошадей. Когда карета проезжала мимо пана Гилевского, он вдруг изогнулся, схватил руками за колеса и — чудо! Лошади били копытами, но ни с места. Пан Гилевский отпустил, и экипаж умчался.
— Я оставлю вас на одно мгновение! — шепнул пан Чаплинский пани Хелене.
А перед публикой уже готовился новый номер. Слуги торопливо врыли в землю дубовые столбы и сверху прикрепили дубовый брус. Получились ворота.
Пан Гилевский сел на лошадь, проехал по полю не торопясь, как бы для собственного удовольствия, потом дал шпоры и поскакал в ворота. В воротах он поднялся на стременах, схватился руками за брус и, сдавив лошадь ногами, поднял ее и подтянулся на руках, коснувшись подбородком бруса. Одежда на пане Гилевском затрещала, жупан лопнул по швам. Богатырь смутился, дал лошади коснуться ногами земли и ускакал на конюшню.
Публика разразилась овацией.
— Позвольте! — Это выскочил на резвой лошадке пан Чаплинский, в латах, с саблей на боку, с пистолетом. Он поставил лошадь перед публикой, разбежался и — перепрыгнул.
— Браво! — кричала публика.
— Браво! — кричала пани Хелена, посылая герою воздушный поцелуй.
Когда пани Мыльская, усадив пани Выговскую и пани Хелену в свой рыдван, перекрестилась на дорогу и стала уже ногой на ступеньку, к ней быстро подошла пани Ирена.
— Я прошу вас по приезде без всякого промедления освободить дом. У меня есть в нем нужда.
Пани Мыльская остолбенела, и, пока соображала, что ответить, отвечать было уже некому пани Ирена упорхнула.
Пани Мыльская глянула в недра рыдвана и увидала, что пани Хелена у противоположного окна ведет какой-то быстрый и горячий разговор с паном Чаплинским.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Против шести сотен атамана Линчая, из этих шести четыре — крымские татары, стояло три тысячи реестровых казаков черкасского полковника Барабаша.
Линчай собирался улизнуть глубокой лесистой балкой, но был обнаружен и окружен.
— Завтра они нам его выдадут! — сказал Барабаш Хмельницкому, они были с глазу на глаз, но у палатки тонкие стены.
Хмельницкий прикрыл рот ладонью и тихо, с нарочитой басовитостью, чтоб речь стала неразборчивой, спросил полковника:
— Нужна ли нам его голова? Кого порадует еще одна казнь храбрейшего из нас?
— Мы на службе короля. За эту службу нам дадены привилеи.
— Кому дадены, а у кого и отобраны, — возразил Богдан. — Пан Чаплинский отнимет у меня Суботов, и никто во всей Речи Посполитой пальцем не пошевелит, чтоб заступиться за казака. Барабаш, разве мы королю служим? Король нам с тобой вручил свое знамя и привилеи для двадцати тысяч. На кого он нас с тобой послал? На султана. А что сделала шляхта? Она повернула дело так, что привилеи в твоем сундуке, а знамя — в моем. И воюем мы не против нехристей, а против своего православного атамана, который вступился за наш бедный народ.
— Что ты от меня хочешь? — спросил Барабаш.
— Достаточно будет того, что мы прогоним Линчая.
— И ты думаешь, комиссар Шемберг не заподозрит неладное?
— А кто тебе сказал, что ты наверняка захватишь завтра Линчая?! У нас впятеро больше людей, но нам пришлось растянуть полк. Мы — цепь, а он — мечь. Он ударит всей силой по одному звену, и цепь лопнет. Я не хочу многих жертв, Барабаш. Я не хочу, чтоб казаки истребляли казаков, чтоб реестр воевал против своего же народа. На Линчая послали нас с тобой, а шляхта в это время объедается и обпивается во дворце Потоцкого.