Страница 3 из 21
«Софья — дочь Витовта, кто она? Баба гулящая! Слюбилась с литовским боярином, вот от этого греха и родился Василий. Если разобраться, так его, как котёнка, в пруду топить нужно! А он на княжение московское взобрался. Об этом ещё сам Василий Дмитриевич знал, вот оттого и не любил он сына».
Только пепел остался от этих слов.
— Батюшка, боярин Иван Дмитриевич Всеволожский к тебе просится, — Прошка ломал ещё с порога шапку.
— Чего хочет?
— Не пожелал мне говорить, хочет с тобой повидаться.
— Зови!
Князь Василий приблизил к себе дельного сокольника, и теперь тот стал ещё и посыльным.
Вошёл Иван Дмитриевич Всеволожский. Он был потомком смоленских князей и от лукавых пращуров унаследовал весёлую хитринку в глазах, живой и бойкий ум. Иван Дмитриевич как хозяин прошёлся по комнате, и тесно стало в хоромах от его ладной фигуры и зычного голоса:
— Здравствуй, Василий Васильевич! — Боярин не упал в ноги московскому князю, а только достойно склонил красивую голову. В нём жила кровь его предков, хранящих память о былой вольнице древнего города. — Чем же опечален, государь мой?
Иван Дмитриевич лукавил: знал он о послании и печаль Василия ему была понятна.
Не были дружны между собой Василий и Юрий Дмитриевичи, словно родились от разных отцов. Как сойдутся, так будто две грозовые тучи друг на друга наползают — только молнии и сыплются. И вот эту вражду вместе с московским столом оставил Василий в наследство своему сыну.
Василий взял от отца Дмитрия Донского гибкий ум, Юрий перенял волю. А им бы матушкиных черт побольше — смирения и терпимости, не было бы тогда сплава прочнее, чем эти непохожие братья. Вот и сейчас не мог Юрий смирить гордыню и покориться племяннику.
Как не знать о печали князя, если Юрий боярам своим нашёптывает, что не отступится от великого московского княжения. Не отдаст того, что принадлежит ему по праву! А на днях передали Ивану Дмитриевичу весть: дескать, отписал князь Юрий злое письмо племяннику и требует вернуть московский стол.
Оттого Василий Васильевич и уехал на соколиную охоту. Да разве такую тоску этими забавами уймёшь?
— Неужели не слыхал? — укорил Василий. — Тебе об этом первому должно быть известно. Ты же у Юрия служил. Или запамятовал?
— Не запамятовал, князь, и о печали твоей слыхал, — не стал более лукавить Всеволожский. Грудь его при вздохе поднялась, словно кузнечные мехи, наполненные огненным жаром. — Московское великое княжение тебе отец оставил (царствие небесное Василию Дмитриевичу), — боярин торжественно перекрестился, — и, стало быть, ты по праву на нём и стоишь! Всё в твою пользу складывается, Василий Васильевич, ведь ещё три года назад князь Юрий от московского стола отказался, а тебя признал старшим братом.
— Лукавил он, боярин! — в сердцах воскликнул Василий. — Чего ему тогда меня грамотой тревожить!
— Охо-хо! — Грудь боярина вновь заработала мехами. Пожалел бы он великого князя, приласкал бы медвежьей лапой, а вместо этого сказал: — Мне думается, в Орду тебе, батюшка, надо ехать, к хану Мухаммеду!
Василий с надеждой уставился на боярина. Может, что верное надумал? А Всеволожский продолжал доверительно:
— Отпиши письмо Юрию, что по весне хотел бы ехать с ним в Орду. Как решит хан, так тому и быть. А мы меж тем что-нибудь придумаем. Даст Бог, так московский стол за тобой останется. Я ещё с мурзами[10] знатными переговорю. Есть у меня в друзьях татары добрые, которые в обиду не дадут.
— Чем же я тебе обязан буду, если на московском столе останусь? — спросил Василий, понимая, что неспроста печётся Всеволожский.
Боярин в раздумье помедлил, а потом отвечал:
— Всё ты, батюшка, торопишься, сторонишься меня. Мой дом объезжаешь. Заехал бы как-нибудь, навестил меня. Хоромы мои посмотрел бы, а там и поговорим.
Великий князь пришёл к Ивану Дмитриевичу после обедни, приехал во двор Всеволожского без обычного сопровождения: не было ни бояр, ни челяди, только Прошка Пришелец да холоп дворовый для посылок.
Боярин Всеволожский жил в Китай-городе, и хоромины его, строенные в три клети, стояли на берегу речки Неглинной, подавляя своим размахом и великолепием тесные избёнки ремесленников. Жил Иван Дмитриевич отдельно от прочих бояр, которые норовили селиться ближе к великокняжескому двору и обязательно в Кремле. Не выносил его своевольный характер зависимости от московского князя. И если Москва принадлежала великому князю, то эту часть Китай-города Иван Дмитриевич не без оснований считал своей вотчиной. Даже купцы здесь кланялись ему ниже, чем самому Василию Васильевичу, называли его ласково «благодетелем» или «батюшка наш».
Великого князя встречали хлебосольно. Сама хозяюшка — красавица Юлия — вышла с хлебом-солью. Отломил сдобный ломоть Василий, макнул его в соль, откусил малость и в дом прошёл.
Терем у боярина был справный. И широкая лестница вела на красное крыльцо, откуда видны Неглинная и избёнки мастеровых, разбросанные по снежному полю, словно кто-то нарочно рассыпал их нечаянно и забыл собрать. А по весне, когда солнце растопит лёд и в полный рост взойдёт трава-мурава, место это будет многолюдным. Девки придут сюда со всего посада, чтобы водить весёлый хоровод, и голосистая песня закружит молодцам головы.
Великий князь прошёл в сени. А боярин на челядь покрикивает, нагоняет страху:
— Свечи! Свечи запалите! Да чтобы все до одной горели! Я и пудовую свечу для такого гостя не пожалею!
Василий Васильевич вошёл в светлицу. Стол уже был заставлен яствами: в братинах — заморское белое вино, в кубках — мёд крепкий, на блюдах — мясо и капуста тушёная.
— Откушай с нами, князь, — пригласил боярин, — сделай нам милость.
Сел Василий Васильевич, а Всеволожский ему у стола прислуживает: из своих рук в стаканы белое вино льёт и приговаривает:
— Один ты, князь Василий Васильевич. Совсем одинёшенек! Опереться тебе даже не на кого. Бояре твои на Юрия озираются. И знаешь почему?
— Почему? — простодушно спрашивал Василий.
— А потому, что за ним сила! Он и раньше, бывало, дерзил Василию Дмитриевичу, а сейчас совсем свирепым стал, как увидал, что ты ослаб. — Василий выпил вина, и оно горячо разошлось по телу, согревая его. — Кто и был за тебя, так это князь литовский Витовт. Так и он год назад почил! Царствие ему небесное... — Боярин перекрестился на образа. — Теперь там Свидригайло, свояк Юрия. Туго тебе придётся.
В светлице у боярина жарко натоплено. Василий снял с плеч кафтан, а челядь уже спешит принять на руки драгоценную ношу.
— Разве один я, боярин, — пытался возражать Василий. — А Константин Дмитриевич? А митрополит? А челядь дворовая и холопы, что за князя живота своего не пожалеют?
Говорил так князь и не мог не чувствовать правоту слов Ивана Дмитриевича. Бояре — это не холопы, они кому хотят, тому и служить станут. Повздорили с князем и пошли другого хозяина искать, а уж тот наверняка их приветит. А кто же из бояр не желает служить сильному господину?
Иван Дмитриевич меж тем продолжал вдохновенно:
— Опора нужна тебе крепкая. Породниться тебе нужно с родом многочисленным и сильным. Таким, чтобы за тебя лучше псов дворовых постоять могли. Вот тогда хозяином ты себя и почувствуешь!
Разве много отроку нужно? Ослабел Василий от вина, а боярин в пустую чашу уже мёда крепкого плещет.
— И какую же ты мне девку в суженые сватаешь?
Князь поднёс чашу к губам. Рука дрогнула, и на вышитую сорочку струйкой потёк мёд.
— А хоть бы мою Марфу! И лицом удалась девка и статью, а такой покорности, князь, тебе на всей Руси не сыскать! — выдохнул Всеволожский, и пламя свечи отпрянуло в сторону, пуская под потолок чёрную копоть. — Мы, смоленские князья, всегда друг за друга стояли, а тебе надёжной опорой будем. На меня только положись, и Юрия мы облапошим, на Москве, как и прежде, великим князем останешься.
10
Мурза — татарский князь, наследственный старшина.