Правитель Аляски

Полтора года вынашивал он планы мщения за неслыханное оскорбление, нанесённое и ему лично, и всей компании. Они же договаривались жить в мире. Нет, стоило ему уехать с Ситхи, как собрались с силами и подло, вероломно нарушили договор. Мало того что уничтожили все строения крепости и судно — труд многих месяцев, они умертвили, если считать и партию Урбанова, более двухсот людей, партовщиков, старовояжных. Строения можно было возвести вновь, но кто вернёт ему этих людей, где он найдёт замену им?

А ведь тот год, когда была разорена крепость на Ситхе, начинался хорошо. Весной приплывший с Уналашки Баннер принёс весть о принятии компании под высочайшее монаршее покровительство, о дарованных ей привилегиях. Баранову доставили пожалованную покойным императором Павлом за усердную службу золотую медаль на Владимирской ленте, и он отметил радостное событие торжественным молебном и пожертвовал тысячу рублей на нужды кадьякской школы, где учились сироты из русских и островитян.

И ещё тяжелее стало думать о людских потерях на Ситхе, когда пришло другое радостное известие — о пожаловании ему титула коллежского советника (отныне никакой там штурман не осмелится заявлять, что приказам бесчиновного начальника подчиняться не обязан) и назначении звания главного правителя американских колоний, с подчинением его власти и Алеутских, и Лисьих островов, и всех других отделов, где компания вела свои промыслы. Он видел, что непрестанный труд его на благо компании и Отечества наконец достойно оценён. Тем сильнее была горечь по поводу случившейся на Ситхе беды.

Из Петербурга сообщили, что через год можно ожидать прибытия кораблей первой русской кругосветной экспедиции с большим грузом для американских колоний. Он и спланировал поход против колошей на то лето, когда должны были подойти корабли.

Внушительное было зрелище, когда, приняв благословение на Кадьяке, они отправились в путь — огромный караван из четырёхсот байдарок в сопровождении двух кораблей — «Екатерины» и «Александра». В Якутате, где с далёких вершин сползали в море и расплывались по окрестным водам массивные ледяные горы, к ним присоединились построенные на тамошней верфи ещё два небольших судна — «Ермак» и «Ростислав». И оттуда он пошёл на «Ермаке» и едва не расстался с жизнью в проливе с чудовищно быстрым от сжатия его ледяными горами течением. Казалось, что плававшие рядом с судном колоссы вот-вот раздавят корпус, как хрупкий орех, и, когда они благополучно выскользнули из ледяной ловушки, он на коленях возблагодарил Творца за дарованное спасение.

За тем проливом и лежали селения, обращённые из чувства мести в огонь...

Сандвичевы острова,

19 июня 1804 года

К острову Кауаи подходили ранним утром, и, когда ветер разогнал туманную дымку, капитан «Невы» Юрий Фёдорович Лисянский увидел, что к северо-западу по курсу корабля расположена небольшая бухта. К ней и направили свой путь.

Из бухты, по берегам которой выступали средь пышной зелени крытые травой и листьями хижины туземцев, к ним уже спешило несколько лодок, и Лисянский на всякий случай приказал мичману Василию Верху строго следить, чтоб ни одна из местных красоток не залезла на палубу. В его памяти ещё были свежи воспоминания о стоянке у самого большого из Сандвичевых — острова Гавайи, где и утром и вечером их осаждали любвеобильные туземки, готовые раскрыть свои объятия любому пришельцу.

Вместе с кораблём «Надежда», которым командовал Иван Фёдорович Крузенштерн, «Нева» почти год находилась в первом русском кругосветном путешествии. Несколько дней назад, у острова Гавайи, корабли расстались. «Надежда» пошла к побережью Камчатки, чтобы, оставив там груз для Российско-Американской компании, проследовать далее в Японию для осуществления дипломатической миссии в эту страну первого российского посланника — действительного статского советника, камергера Николая

Петровича Резанова. «Нева» же, как было согласовано между капитанами, должна была запастись на Сандвичевых островах провизией и затем идти к российским колониям на северо-западном побережье Америки. Условились вновь встретиться на следующий год в китайском порту Макао недалеко от Кантона.

Мичман Василий Берх собирался самым серьёзным образом исполнить поручение капитана относительно охраны моральных устоев экипажа и подрядил себе в подмогу двух матросов, чтобы те отгоняли девиц от корабля. Но когда лодки туземцев приблизились к судну, мичман с разочарованием увидел, что в них приплыли лишь мужчины — с целью, видимо, обычного обмена товарами. С борта судна спустили пару верёвок и дали знак островитянам, что те могут привязать к верёвкам свои товары. От нечего делать мичман Берх присоединился к офицерам, занятым обменными операциями, и на его долю досталось туземное копьё с железным наконечником. Поднятое наверх роскошное опахало из разноцветных перьев тропических птиц, с искусно вырезанной рукояткой, было по праву старшинства уступлено капитану Лисянскому. За время плавания капитан собрал неплохую коллекцию оружия и утвари разных народов — он имел теперь предметы и с Канарских, и с Маркизских островов, с острова Пасхи и с небольших островков близ побережья Бразилии.

   — Замечательное опахало! — не удержался от восхищения Берх.

   — Н-да, — согласился Лисянский, небрежно обмахивая себя перьями, — неплохой образчик туземного искусства. — И напомнил о своём поручении: — Как обстановка, мичман?

   — Женщин, Юрий Фёдорович, не видать, — отрапортовал Берх.

   — Это радует, — сказал Лисянский, — но не теряйте бдительности, продолжайте наблюдение.

   — Слушаюсь! — вытянулся в струну Василий.

Демонстрируя исполнительность, он взял в руки зрительную трубу, повёл влево, повёл вправо — и вот она, искомая цель: в полумиле от корабля показалась меж невысоких волн темноволосая голова, а вскоре, когда отважная пловчиха легла на спину и, неторопливо работая руками, стала приближаться к кораблю, окуляр трубы позволил увидеть, как ритмично поднимаются над водой невысокие холмики обнажённых грудей. Сейчас мичман Берх уже искренне хотел, чтобы возникшая из волн наяда подплыла ближе — это давало возможность рассмотреть её внимательнее и одновременно проявить на глазах у капитана своё служебное рвение.

Между тем островитянка вновь повернулась на живот, взглянула на корабль и равнодушно поплыла в сторону. Движения её были поразительно плавными, даже, казалось, небрежно-ленивыми, тем не менее она плыла, как отметил Берх, с отменной скоростью.

Чуть позже Берх приметил, что одинокую пловчиху сопровождает каноэ, и сейчас они сближались. Мускулистый гребец нагнулся и, протянув руку женщине, помог забраться в лодку. Оба выпрямились в полный рост, и Берх поневоле залюбовался этой парой. Мужчина, с широкими плечами и узким тазом, отличался сложением атлета. Женщина была стройной, с мягко округлыми бёдрами и короткой причёской. Их светло-коричневые тела были прикрыты лишь небольшими повязками вокруг бёдер. Мужчина обнял подругу за талию, а она склонила голову ему на плечо. Вот он что-то сказал, показывая рукой на корабль, и молодая женщина счастливо рассмеялась. «Должно быть, рыбак со своей женой», — подумал мичман Берх.

Он не без сожаления оторвал от глаз трубу, привлечённый странным звуком, раздавшимся поблизости. К ним подходила со стороны берега ещё одна лодка, в которой сидело пятеро нарядно одетых островитян. Передний гребец, отложив весло, трубил в большую раковину. Такие же раковины, служившие своего рода музыкальными инструментами при разного рода торжественных церемониях, Берх уже видел ранее на острове Нукигава, где они стояли вместе с «Надеждой».

С борта «Невы» спустили трап, и на палубу поднялся высокий и весьма дородный человек в лёгком, похожем на плащ одеянии, достигавшем колен. С его ушей свисали медные серьги.

   — Король Каумуалии, — с достоинством представился он на английском и сразу шагнул с протянутой рукой к выделявшемуся пышностью своего мундира Лисянскому, безошибочно определив в нём командира.