Страница 82 из 83
И теперь всё! Елизавет Петровна не намеревалась прощать Остермана.
Днём 24 ноября 1741 года она приехала к леди Рондо, у которой собралось небольшое дамское общество. И цесаревна говорила открыто и доверительно:
— Поверьте, на меня просто клевещут, желая сделать меня совершенно несчастною. Я присягнула на верность крошке-императору. Я слишком религиозна, чтобы сделаться клятвопреступницей!..
В ночь на 25 ноября дом Андрея Ивановича окружили караулом гренадеры. Дальше передней он дойти не смог, там его остановили и на все недоумённые, тревожные и даже гнезные его вопросы отвечали равнодушно, что нет, не велено и не приказано пускать его. А кем и когда — об этом толковать не их дело. Их дело — исполнять приказ. А ежели он будет кобениться, то и они могут рассердиться на него. Марфа Ивановна вцепилась в его рукав намертво и приказала прислуге поднести солдатам по рюмке водки с закускою. Они выпили, благодарствовали хозяйке и продолжили охранять Андрея Ивановича. Собственно, она вовсе не собиралась подпаивать их, она просто хотела, чтобы они не сердились. Андрей Иванович снял халат, велел подавать одеваться, оделся и запёрся в кабинете.
Карета громыхала. Елизавет Петровна ехала в Зимний дворец. Преображенцы охраняли её, другие полки — сопровождали. Во дворец вошли беспрепятственно. Всё было спокойно. Елизавет Петровна прошла в одну из комнат знакомого ей дворца. Избранные гренадеры отправились на половину принца и принцессы. Их самих, ближнюю прислугу и крохотных детей в сопровождении кормилицы и нянек убрали из дворца настолько быстро, что Лизета даже не успела поскучать и поволноваться.
Она вышла на балкон. Штыки сверкали, барабаны грохотали, солдаты трёх полков стояли на площади перед дворцом и приветствовали её криками «ура!». Она стояла в накинутом на плечи плаще и не чувствовала холода. Мечтания сбылись. Но она была по-своему простая душа; её вовсе не разочаровывало и не повергало в задумчивость философическую то странное обстоятельство, что мечтания её всё-таки сбылись. Она стояла на дворцовом балконе, наслаждалась барабанами, штыками и солдатскими криками; и дышала полной грудью.
Уж после напридумывали Бог весть что! Будто она самолично вошла в спальню правительницы и выпалила из ружья, и на голове её была надета гвардейская треуголка, и она схватила на руки младенца-императора и восклицала с материнскою жалостью: «Ах, бедняжка, ты ни в чём не повинен!..»
Экие байки несусветные!..
...Часы пробили...
Гром победы... раздавайся...
Мальчик лет двенадцати, раскинувший острые локти на жёсткой столешнице, поднял голову и снова уткнулся в книгу. На сегодня уроки окончены, и стало быть, и коленками на горох не поставят. А впереди был ещё целый час до ужина, и можно было успеть дочитать страшно занимательный роман о разбойнике Робере[36], отцом которого был сам дьявол!
Со стены грустно улыбались портреты покойных родителей — худенького мальчика сероглазого и тёмненькой девочки. Застеклённый шкаф снова был заперт, и видны были за стеклом на полке две вещицы — память о матери, а вернее, о неведомых российских дедушке и бабушке: маленькая обкуренная голландская трубочка — «носогрейка» и веер — «махальце»... Два года тому назад в эту тихую комнату герцогского дворца в Киле ворвался некий Бестужев-Рюмин, российский посланник в Дании (проездом в Копенгаген), и на глазах у всех отпер шкаф и унёс одну очень ценную бумагу, завещание русской бабушки. Все так испугались тогда! Но теперь ему сказали, что в России уже царствует его родная тётя, его tante Лизета. И она вызовет его в красивый Санкт-Петербург и сделает своим наследником. Она ведь его очень любит, игрушки присылала ему...
Елизавет Петровна разбирала дела первостатейной важности.
Приказать везти в Санкт-Петербург инкогнито Петрушу, Карла-Петера, Аннушкиного сынка. Проклятой Анне Иоанновне, этому чудовищу, бедный мальчик был как бельмо в глазу. Нет-нет да и повторит в сердцах: «Всё жив, всё жив чёртушка!» Да посмела бы она, мерзавка!..
И, стало быть, живым манером привезти Петрушу!..
Принца Вольфенбюттельского срочно отправить на родину. Тоже небось хотел на ней жениться! Хватит с неё! Покончено с женихами!
Брауншвейгское семейство, Анну Леопольдовну с мужем и детками, из России ни под каким видом не выпускать! А выслать под строгий надзор куда подалее, на Север, хоть в Холмогоры... Европа ничего, стерпит. А ежели кто посмеет не стерпеть, то Елизавет Петровне оно недолго — покажет зад, и тотчас вся Европа: «Шарман, шарман, ах, что за прелесть!» И стихнут, нишкнут!..
Бедную Катьку Долгорукову, незадачливую невесту парнишки-императора, из ссылки воротить. Пожаловать фрейлиной...
А это кто же таков? Сантий, граф, Франц Матвеевич... Господи! Тот самый! Который за Аннушку стоял!.. Воротить, немедля воротить из ссылки, состояние и чины — вернуть... Живуч, однако...
А в Камчатку уже мчались посланные с приказом важным, самым важным — сыскать ссыльного Шубина[37]. Вернуть, вернуть, вернуть!.. Елизавет Петровна тоже умела помнить и быть благодарной...
Прочие дела правления беспокоили её не столь. Она знала твёрдо: корабль, оснащённый её отцом, будет плыть!..
Историки, утверждавшие, что Петра Великого не любили за его европейские пристрастия, заявляли, что Елизавет Петровна любима была именно как дочь Петра.
Неисповедимы пути...
Большое наслаждение местью готовила себе Лизета — расправу с Андреем Ивановичем. Его посадили в тюрьму и предъявили ему такие страшные обвинения, что сам Серый Волк из сказочки господина Перро, из книжки Аннушкиной мадамы, и тот облысел бы со страху. Но Андрей Иванович уже был и без того лысый, и ему было всё равно. Потом он в тюрьме сильно заболел; так сжимало виски, так ныли и горели ноги, что было ещё всё равнее. И только Марфу Ивановну смутно видел, как она простирает к нему руки, будто фигура Милосердия с гравюры настенной в домике его отца.
И видел своих сыновей, Федю, Ваню и Андрюшу; они стояли плечом к плечу, держались друг за дружку и, слава Богу, не были отданы под суд и были живы, Ох, как же оценил Андрей Иванович смягчение нравов! Прежде-то было: как царевна Софья Алексеевна казнила Хованских[38], и отца, и сына, разом казнила, чтобы под корень!..
Привезли Андрея Ивановича и на носилках подняли на плаху, он ходить не мог. Положили голову на плаху, пригнули, прижали; барабаны бьют... Ветер, холодно. Он закрыл глаза. Елизавета, которая не любила вспоминать, вдруг вспомнила невольно или даже, нет, не вспомнила, почувствовала себя маленькой девочкой, вместе с Аннушкой... И будто отец жив...
Замахала платком, торопилась, никогда в своей жизни так не торопилась! Всадник поскакал через площадь. Отменила казнь.
Марфа Ивановна бежит через площадь, взобралась по ступенькам скоро, Андрею Ивановичу на его голову голую колпак натягивает, чтобы под ветром он не застудился. Елизавета посмотрела с детским любопытством; она сама никого не любила вот так, чтобы вот так! Нет, не любила... Она — по-другому...
Заменили казнь ссылкой в Берёзов, где Меншиков уже умер. Марфа Ивановна поехала со своим Андреем Ивановичем. Им с собою позволили шесть человек прислуги взять — повара, трёх лакеев и двух горничных девушек — Марфе Ивановне. Прислуга крепостная — не спрашивали, хочешь ехать в Берёзов или не хочешь. Императрица приказала отправить в Берёзов пастора для Андрея Ивановича, жалованье положила пастору. Андрей Иванович в шашки с ним игрывал и учил русскому языку. И вдруг уставится прямо перед собой и тихо произнесёт:
36
...роман о разбойнике Робере... — Впервые изложенный в XIII в. Этьеном де Бурбоном, сюжет о Робере Дьяволе был очень популярен. О пристрастии Петра III к чтению «романов» вспоминает в своих «Записках» Екатерина II; она, разумеется, оценивает это пристрастие негативно.
37
...сыскать ссыльного Шубина. — Шубин был возвращён из ссылки, осыпан чинами и наградами, однако место фаворита императрицы ему пришлось уступить молодым соперникам; Шубин удалился в одно из своих новопожалованных поместий, где и жил.
38
...Софья Алексеевна казнила Хованских... — Гедиминовичи, Хованские находились в оппозиции к Романовым уже при Михаиле Фёдоровиче. Царевна Софья пообещала князю Ивану Хованскому выдать замуж одну из своих младших сестёр за его сына Андрея, но обещания своего не исполнила; и, воспользовавшись помощью Хованских для укрепления собственной власти, затем казнила их.