Гром победы

Загадочная русская змея...

Андрей Иванович так и не понял. Он, собственно, терпеть не мог, когда женщины загадывали ему загадки. Однажды и Марфа Ивановна спросила: «А ты любишь ли меня, Андрей Иванович?» И он сразу скис. Этак возможно ведь и целодневно провождать время в глупостях: «А ты любишь ли меня?» — «Да, люблю». — «А ты крепко ли меня любишь?» — «Да, крепко, крепко. Сладко много!..»

Сколько сейчас годов Анне Иоанновне? Тридцать семь? Тридцать девять? Она моложе Андрея Ивановича. Из трёх Прасковьиных девчонок он её запомнил лучше... Потому что огромная была, высокая, плотная, неуклюжая. Упрямая, слова из неё вытянуть не могли. Но она была права в этом своём упрямстве, лучше молчать, нежели говорить глупости. Это она хорошо понимала. По указанию государя к дочерям его брата взяли иностранных учителей. Какие были успехи Анны Иоанновны у француза Рамбура, Андрей Иванович не взялся бы сказать. Но Дитрих обучал её неважно. И не то чтобы она была не способна, вовсе нет. Просто Дитрих совсем не знал русского языка и ничего не мог ей объяснить. Она честно пыталась понимать его немецкий, а он осваивал русский, и почему-то более всего предпочитал этим заниматься среди женской прислуги царицыной, такой он был... Или это и есть самый надёжный способ овладения чужеземным языком? Тогда, вероятно, Анна Иоанновна сейчас прекрасно говорит по-немецки. Благодаря этому Эрнсту Бирону, канцеляристу при обер-гофмаршала двора вдовствующей герцогини Курляндской. Тогда — канцеляристу, бедному польско-курляндскому шляхтичу, а теперь... О, незаменимое лицо, верный любовник, теперь уже граф... А герцога Курляндского, Анниного супруга, никто и не помнит, он так скоро умер! И всё-то она околачивалась у матери, и эти бесконечные жалобы: того нехватка, другого недостаёт. Подумать было возможно, будто она в деревянном доме своей матушки жила куда как богато, получше, нежели в митавском каменном замке!.. Проста? Неумна? Ей скучно на чужбине? Ей хочется проводить время у матери? И сестре её, Екатерине Мекленбургской, тоже охота в Россию, к матери под крылышко! В Россию, поближе к трону! К трону, на который сёстры имеют права!.. Ах, это несовершенство законов и прав!.. А письма Анны к Меншикову... Она-де давно вдовеет и потому надобно выдать её за Морица Саксонского!.. Но знает ли она, как пытался Андрей Иванович уладить после брак Морица с Елизаветой? Впрочем, сейчас подобное знание уже не будет иметь значения. Потому что в строжайшей тайне от всех, даже от Марфы Ивановны, мчится в Митаву гонец Андрея Ивановича, вооружённый тайным, надёжно зашитым в одежду посланием к Анне Иоанновне, другое послание — к Эрнсту Бирону. Ему надобно вручить первому. Гонец будет в Митаве раньше депутатов от Верховного совета... В письме Андрей Иванович напоминает герцогине о своей дружбе с её матушкой, как царица ему покровительствовала и дала ему русское имя, столь им любимое, — «Андрей Иванович»... Но это всё, конечно, были сантименты, и на самом деле в обоих этих посланиях содержались куда более важные доказательства самого наилучшего отношения Андрея Ивановича к Анне Иоанновне...

За дверью послышался слабый шум. Негромкий, но слышный голос Марфы Ивановны проговорил заботливо и предупреждая кого-то не шуметь:

— Почивает...

Эх, она умница была! Это она подавала знак своему Андрею Ивановичу: вставай, мол, все, кому велено, прибыли. И чтобы не подумали, будто она им, супругом своим, командует, она не звала его вставать, а вроде как предупреждала приехавших родичей: почивает!.. И он уже знал, что ещё малость обождать, и пора выходить...

...Трое всадников летели по дороге, ровной, белой... Алексей Шубин с двумя полковыми.

А перед этим...

За ним прибежали. Он оделся наспех и побежал в дом цесаревны, как приказала. В ту ночь он был не при ней... Сонная прислуга толкошилась бестолково. Мавры не видать было. Должно быть, тоже услали куда-то... Он прошёл в спальню.

И никогда прежде он не видел её такою строгой, спокойной, собранной. Императрица! Нет, не та, что сулила ему пиры — море разливанное, но та, что принимает решения судьбоносные.

Легко и широко перешла к двери, заперла. Он стоял. Духало от него морозом, крепким снегом, ночною тревогой. Он вдруг подумал, что дух этот сходен с запахом яблочным. Не рассердится ли она?

Но она и не думала сердиться. Не приказала ему сесть. Заговорила в меру быстро, но без торопливости тревожной.

   — Время делу, Алёша. Впервой время делу. Спешные известия из Москвы от графа Шувалова, мужа Мавры моей. Государь скончался!..

В любом государстве того времени подобное известие произвело бы на всякого человека более или менее обычного впечатление очень сильное. И Алексей Шубин растерялся и почувствовал некоторый страх. Ведь это известие... оно сулило... столь различное... столь многое...

   — Об этом, я думаю, ещё мало кто знает, — продолжала она. — А я знаю ещё и вот что. Избранные депутаты от Верховного тайного совета повезли в Митаву решение об избрании Анны Иоанновны императрицей. Надо задержать их, Алёша. Надо их задержать. Найди способ. В казармы уж послан Бутурлин[30], он тоже верный мне человек. Анна Иоанновна не должна знать о своём избрании. Члены Верховного совета должны быть взяты под арест. И войска, верные мне полки — вокруг дворца! И штыки, и барабаны... — Она говорила серьёзно и с какою-то неведомой ему в ней прежде приподнятостью.

Он понял и рванулся к двери — исполнять её повеление. Но она остановила его, остановила просто — ухватила за рукав. Серьёзная, она была сейчас необыкновенно хороша. Сияющее лицо, огромные голубые глаза. Всё мелочное было им забыто. Он любил её сейчас пламенно и чисто.

   — Подожди! — Он почувствовал в её голосе затаённую боль. — Подожди! Ты должен знать, я должна сказать тебе: я тобою жертвую! Понимаешь ли ты? Ежели ещё не время, не моё время, не мой час? Тогда... Бутурлин отопрётся, его не тронут. Всем ведомо: ты дорог мне, тебя люблю! И знаю: меня тронуть не посмеют! — сдвинула брови, ах, соболиные!.. — Ты!.. Ты один падёшь жертвою. Я не шучу. Я не решилась бы обмануть тебя. Решай сам, как быть тебе!..

   — Решать нечего. Прощаться некогда. Я еду по твоему повелению.

   — Ещё... — На этот раз она заговорила так нежно, женственно. — Алёшенька! — Быстро сняла с белой своей шеи, с грудей белых цепочку с образком. Он склонил голову, сознавая в полной мере важность происходящего. Она надела ему образок. Выпрямилась. — Ты помни: я никогда не позабуду тебя. Покамест буду жива, не позабуду. Прощай же! Христос с тобою!..

...Алексей привстал на стременах. Белая равнина. Поглядел из-под руки, вгляделся в одинокого всадника. Далеко впереди скакал всадник. Алексей знал, кого ему следует нагнать и задержать. Нет, не этого, одинокого. И всё же... Насторожился почему-то. (И у него ведь было чутьё!) Приказал — в галоп!

Поскакали. Но всадник уходил, уходил. Ушёл. И напрасно пытались спутники внушить Алексею, что не стоит придавать значения этому... происшествию?.. этой невстрече?.. Он велел им замолчать и всю дорогу оставался хмур.

Всадник был гонец Андрея Ивановича.

Эрнст Бирон и Анна Иоанновна получили послания Остермана. И теперь ждали прибытия депутации. Однако депутаты медлили.

   — Эти письма не могут быть лживы, — убеждала герцогиня своего возлюбленного. — Я помню Андрея Ивановича, самый честный человек был!

   — Но всё же пытался отнять у Вас и Курляндию и Морица Саксонского, — на всякий случай напомнил Бирон.

Анна Иоанновна покачала большой головой.

   — Это он Лизетку окоротить хотел, я-то знаю. И на что мне Курляндия, никогда не любила я Курляндии. А тебе-то неужли хотелось видеть меня за Морицом Саксонским? — Она спрашивала всерьёз, без тени шутливости.

30

Бутурлин. — Имеется в виду Александр Борисович Бутурлин, в дальнейшем — один из фаворитов Елизаветы, граф и фельдмаршал.