Гром победы

За санями супругов Меншиковых следуют сани князь-кесаря Ромодановского — белая ладья, спереди и назади украшенная знатно сделанными медвежьими чучелами. Князь — в мантии горностаевой, окружают его потешные хари, кто — и не разберёшь, облачены в платья немецкие. Князь — прямой Рюрикович, Его пресветлейшество генералиссимус, «князь-кесарь» с царским титулом «величества». Сам государь когда «дедушкой» кличет его, а когда — в досаде — и «чёртом». В богатом доме Ромодановских государь, как в своём доме, — прост, весел. С его споспешением устроилась и судьба последней отрасли Ромодановских — княжны Екатерины Ивановны, внучки «князь-кесаря», недавно сделалась она графиней Головкиной. Свадьба знатная была!..

За Ромодановским выглядывают из окон крытой ладьи санной вдовствующая царица Прасковья Фёдоровна в старом русском платье и дочь её, тоже Прасковья, в шляпе с широкими полями, убранной цветами. Две другие дочери вдовствующей царицы уж выданы в северные земли за немецких принцев. Царица Прасковья Фёдоровна была за Иваном Алексеевичем, старшим братцем и соправителем Петра. Послы чужеземные, видавшие обоих мальчиков в палате Грановитой, замечали, что юный Пётр прекрасен ликом, глядит живо и полон сил, в то время как братец его — вялый, сонный... И век Ивану был недолог. Однако — вялый да сонный, а сделался отцом троих дочерей, царских дочерей. А после того как царевна Софья Алексеевна, старшая сестра своих братьев, осмелилась воссесть на престол, уже всё может статься, могут и мужние жёны и девицы возжелать царского венца. Оттого дочери Ивана, племянницы государя Петра, спроважены в чужие земли, с одной стороны — от российского престола подалее, с другой же — правители этих земель малых уже связаны с государством Российским, ибо кто не ведает, что союз брачный — суть и военный и дипломатический союз...

Свистят паруса галеры санной великого адмирала Апраксина со свитою. И адмирал в немецком платье, гамбургским бургомистром наряжен — маскарадная потеха...

За санями Апраксина настоящая шлюпка поставлена на полозья — везёт придворных дам вдовствующей царицы Прасковьи.

Далее — шлюпка с офицерами морскими, наряжены они лоцманами корабельными и бросают лот усердно.

Громкими кликами разражается толпа навстречу кораблю самого императора. Корабль длиною в тридцать футов, совсем настоящий линейный корабль, со множеством деревянных и даже с десятью настоящими пушками, из которых выпаливают время от времени. На корабле — большая каюта с окнами, три мачты со всеми принадлежностями — всё до последней бечёвки... Сам император свободно, как это у него в обычае, явился народу в виде командира-капитана сего корабля. При нём — парнишки в одинаком боцманском платье и генералы, одетые барабанщиками. Государь зычным голосом отдаёт приказания сим юным матросам, и на сухом пути проделывают они морские манёвры. По ветру попутному распускаются паруса в подмогу пятнадцати лошадям, а при боковом ветре и паруса направляются соответственно. И при поворотах исполняются команды государя. Все дивятся парнишкам-матросам, как лазят они с необыкновенной ловкостью и смелостью по канатам и мачтам.

За кораблём государевым — новое блистательное зрелище — вызолоченная ладья императрицы, сопровождаемой придворными дамами. Ладья изнутри обита красным бархатом и широкими галунами и имеет даже небольшую печь. Восемь рослых лошадей тащат ладью императрицы. Форейторы и кучер — в зелёных матросских костюмах с золотою оторочкою и с плюмажами на шапках. Спереди на ладье помещаются придворные кавалеры. В толпе нарастает гомон весёлого изумления — лица кавалеров начернены, тюрбаны на головах, пышные пёстрые платья — арапами наряжены кавалеры. А назади трубят два валторниста в охотничьих костюмах. У кормы служитель — мундшенк — в бархате красивом, с золотыми же галунами.

Императрица помещается в тепле и удобстве. На протяжении всего пути она несколько раз из глаз скрывается и является народу в новых нарядах. То одета голландкой, в бархатном тёмном платье и в маленькой шляпке, то в нарядном золотом шлеме и в кирасе, то в бархатном платье, шитом серебром, то в голубом плотном шелку со шпагой, притороченной сбоку к поясу, а шпага эта осыпана бриллиантами. Через плечо же надета лента с прекрасною бриллиантовою звездою. В правой руке императрица держит копье. Чернокудрые власы покрыты белокурым париком с бриллиантовым навершием и белым пером нарядным. За государыней следует её маршал и многие кавалеры.

Далее — непременные участники «собора всепьянейшего» — государевой потехи. Для маскарада наряжены они диковинными сказочными птицами и чужеземными шутами — арлекинами и Скарамушами. Едут они в громаднейших санях, особенным образом устроенных — спереди скамьи идут ровно, а далее всё выше и выше поднимаются, навроде амфитеатра, и сидящие вверху приходятся ногами наравне с головами сидящих внизу. Сани эти устроены в виде головы дракона, а сзади прицеплено ещё два десятка малых саней, обитых цветной материей, и тоже маскированные сидят в этих санках.

Нет, не дают глядельщикам соскучиться! Вот явились сани, запряжённые шестерней бурых медведей, и правит медведями... медведь же! Но догляделись — медведь не истинный, это человек, весь зашитый в медвежью шкуру.

А вот лёгкие сибирские санки, десятью большими собаками везомые и управляемые камчадалом в камчадальском костюме...

Маскарадный поезд медленно двигался мимо стен и башен Кремля. Пёстрыми куполами празднично встал на холме Покровский собор, именовавшийся в народе собором Василия Блаженного, подвижника, Христа ради юродивого времени грозного царя Ивана Васильевича. Набережная немощёная была, берега реки не были обложены камнем. Ехали сани мимо деревянных московских городских ворот — Тверских, Пречистенских, Арбатских, Никитских, Серпуховских. Через речку Неглинную перекинут был мост деревянный. В Бабьем городке у Крымского брода мельница стояла. И ещё трое мельниц — у Водяной башни, у Троицких и у Боровицких ворот. А на Кузнецком мосту, налево, как заворачивать к Самотёке, стояли рядком кузницы...

Она была в белом меху, в пушистых перьях лебединых, в санях, наподобие большого лебедя с изогнутой шеей сделанных. Истинная принцесса Севера, вожделенная награда... Кому?..

Она впервые участвовала в подобном празднестве. Нервически весёлое возбуждение охватывало её и кружило голову. Всё сливалось перед глазами в хоровод шумных звуков и движущейся пестроты. Она опустила маленькую, почти детскую ещё, худощавую даже в пышном рукаве ручку в изящной перчатке и быстро пожала руку своей старшей придворной даме, госпоже баронессе Климентовой...

Но вдруг волнение отставало, картина резко прояснялась. И прежде всего она тогда углядывала своего великана-отца, силача царственного, слышала его громоподобный голос, отдававший команды... Она в детстве видывала, как он — на пари — сворачивал в трубку серебряную тарелку или, подбросив штуку сукна, перерубал в воздухе саблей. Внезапно и странно его большое лицо обветренное искажала судорога и дёргалась правая щека с родинкой. Взмахи рук его были широкими, власы хоть и с проседью сильной, но всё еще тёмнокудрявыми. Глаза оставались большими и круглыми, но на лицо всё чаще сходило выражение усталости. Однако и ныне только богатырём можно было назвать его, а иначе — как?.. И под стать отцу-богатырю была и её мать — с этими энергическими чертами лица, с этим дерзко вздёрнутым носом и чёрными кудрями, на маскараде нынешнем скрытыми париком белокурым...

Находили, что она, старшая, походит на мать. Но она не была столь смугла и чернокудрява, в чертах её личика видно было изящество, телосложение явно обещало остаться хрупким. Не замечалось в этой тринадцатилетней принцессе и победительной энергической силы, столь отличавшей императорскую чету. Прикреплённые назади крылышки — знак невинности — являли собою нечто вроде широкого стоячего ворота, в котором чуть клонилась на тонкой шейке нежная девичья головка в белом, украшенном алмазами уборе. Глаза почти всё время были застенчиво опущены долу, но внезапно живо и широко раскрывались и тогда казались совсем чёрными и блестящими мгновенным безоглядным озорством...