Страница 17 из 83
И кто бы стал думать о двух девочках не вполне законного рождения как о вероятных претендентках на российскую корону!.. Екатерина ехала к Петру, она не любила разлучаться с мужем надолго. В пути догоняло её письмо о детях, и она после с радостью показывала государю, как «Аннушка приписала имя своё своею ручкою». Царь улыбался, он любил своих детей от Катеринушки. Катеринушка спала и видела своего Шишеньку, маленького Петра Петровича, на троне российском. Но кого из малолетних сверстников ладил в наследники сам Пётр — сына или внука? — оставалось тайной. Только о дочерях в подобном качестве и мысли не было у царя.
Однако события оборачивались столь странно и головокружительно... И об этих событиях девочки уже знали. Но к чему эти события поведут — не знал, кажется, никто...
Царевич Алексей Петрович, которого и до сих пор иные историки именуют «защитником исконной старины» и разное такое, и вот этот самый «защитник» ухитрился совершенно потрясти не только Россию, но даже и Европу несусветным поступком. Он, «защитник старины», очутился человеком нового, бурного времени не менее, нежели его отец.
Ещё при жизни жены-принцессы он связал себя тесно с женщиной самого простого, «подлого», как тогда говорилось, происхождения. Это была «девка-чухонка», крепостная православная финка, известная под именем Ефросиньи. Но она была крепостной не самого Алексея Петровича, а его учителя грамоты, Никифора Вяземского, человека, которого царевич знал с детства. Позднее этот человек проходил по «делу» царевича.
Но что удивительного было в этом сожительстве знатного с женщиной «из народа», что называется? Конечно, ровным счётом ничего! Подобное, должно быть, и с дедом и с прадедом его случалось. Но царевич перещеголял всех, и уж разумеется, и отца. Да, женились на красавицах низкого, незнатного происхождения, но на крепостной сожительнице ещё никто не женился. Вот уж действительно — далее всех пошёл!
И это была любовь, та самая, которая так и не связала его с законною супругою. Каким инстинктам царевича угождала Ефросинья? Или она просто его «понимала», как это ныне принято называть? Не Бог весть что он был в сравнении с отцом, но и он нуждался в понимании, как всякий нуждается...
А далее начали происходить самые что ни на есть странные эскапады. «Ревнитель русской старины», взяв с собою крепостную возлюбленную, кинулся искать поддержки за границей... Австрия, Италия... Чего, собственно, добивался царевич? Кажется, он жаловался на царицу, которая желает лишить его детей права на престол, имея в виду собственного своего сына. Это последнее, конечно, было правдой. И, конечно, это было немножечко смешно: защитник прав своих детей является защищать эти права, сопровождаемый беременной любовницей. Но никто, должно быть, не смеялся. «Ревнитель старины» кинулся искать «правды и зашиты» в Неаполе, Венеции и Вене. Ещё недавно так страдал, оттого что супруга оставалась лютеранского вероисповедания, уже сегодня готов отдаться под покровительство католических государей...
И ведь Алексей Петрович стараниями отца имел европейское образование, знал языки, и дипломатия и военное дело не были ему чужды. Насколько далеко простирались его планы? Намеревался свергнуть отца с престола?
И как относились к планам царевича в Европе? Пётр должен был опасаться? Но, кажется, он и опасался и приказал непременно вернуть царевича в Россию.
И что такое на самом деле был Алексей Петрович? Он всё-таки чего хотел?
Женщину, которая была с ним, он, кажется, любил, Остались три его письма к ней. «Немешкай долго ввенецыи что тебя дале то тяжеле а дорогою поезжай неспеша береги себя и малинково...» Так он писал. Она ждала от него ребёнка, которого будущие отец и мать звали «селебен» — «серебряный»...
В поединке с Петром царевич проиграл. То ли недостало силы воли и энергии, то ли просто не добился поддержки надёжной при европейских дворах.
Царевич был возвращён в Россию. Вскоре началось следствие. Пошли аресты, пытки, казни. Дошло дело и до прежней царицы, Евдокии Лопухиной. Сама она, впрочем, дожила до глубокой старости, но любовник её Степан Глебов был казнён...
Что намеревался царевич делать в России? Мог ли Пётр не произвести следствие? Конечно, если бы он этого не сделал, был бы он, попросту говоря, дурак, неспособный усидеть на троне. А он таковым не был. Жалел он сына? Да, наверное. Или уже и нет. Какое жаление, когда и сын не жалел отца.
И, конечно, это всё не явилось проявлением каких-то шибко нехороших «новых нравов». Ещё Александр Невский, столь чтимый Петром, казнил старшего сына. А Иван Грозный убил сына, нанеся ему множество ран острым посохом. И какое там родственное жаление, когда дети старшие Алексея Михайловича от Марьи Милославских ненавидели его младших детей от Натальи Нарышкиных. И вопрос был попросту поставлен, кто кого: Нарышкины — Милославских или наоборот... По наущению Софьи Алексеевны бегали кремлёвскими палатами стрельцы, искали Нарышкиных и их пособников и сторонников, а кого находили — рубили в капусту. Могли бы и малолетнего царевича так зарубить, мать прятала его. Вот с той поры схватывал Петра в минуты волнения и гнева тик — судорожно дёргалось лицо. Нет, он в детстве не так много примеров видел родственного этого жаления.
И теперь сын оставался врагом отца. Да, побеждённым, поверженным, но врагом. Простить его и оставить на свободе — значило самому быть в постоянной опасности. Может быть, прощённый враг и хорош, но самый лучший враг — это, конечно же, мёртвый враг...
Мёртвый... Алексей Петрович испил полную чашу унижений. Те, кого он полагал для себя верными, торопились спасать свою жизнь, на допросах говорили против него. Любимая женщина говорила против него. Ребёнок их родился мёртвым. Или был убит при самом своём рождении?..
Мёртвый враг... О смерти старшего брата лишь по слухам знали царевны. Толковали во дворце потихоньку о тайном приказе Петра, о том, как Румянцев, Толстой и Ушаков пришли тайно в дом, в покои, где содержался царевич, и застали его спящим. И хотели так во сне и покончить дело, тем избавив его от мучении. Но совесть бдящая не дала им возможности лишить царевича покаяния и предсмертной молитвы. Они пробудили его и объявили ему решение государя, от коего объявления царевич горько заплакал. Толстой, утешая его, говорил, что государь всё прощает как отец, но не может простить как монарх, коему долженствует пещись о державе. Царевич в страхе не желал молиться. И молитву за него говорил Ушаков. Затем они повалили царевича и придавили его голову пуховиком...
В тот же день было объявлено о смерти царевича. После отпевания в Петропавловском соборе тело царевича было погребено близ тела его покойной супруги, Софии-Шарлотты... Погребение происходило при большом стечении народа. Сам царь искренне и горько плакал.
Число возможных наследников уменьшилось на одного...
Однако в те дни потрясло восьмилетнюю Аннушку гораздо более совсем иное дело. И об этом деле знала она смутно. Однако это было дело совсем женское, все женщины о нём толковали — от любимой горничной государыниной до последней прислужницы в Аннушкиных комнатах.
То было дело, сильно занявшее воображение маленьких царевен, и обычно подобные дела, связанные с плотской страстью и деторождением, очень и очень сильно занимают воображение девочек, ещё играющих в куклы. Сладкий ужас охватывает детские души. И невольно, потаённо примеряют на себя... Ведь и им, когда возрастут, предстоит сделаться жёнами и матерями... А если... если и такое?.. И что есть силы жмурятся глазки от запретных мыслей...
Лизета, меньшая, и тут оказалась бойчее и знала почти всё, то есть куда более, нежели Аннушка...
То было дело царицыной фрейлины Марьи Даниловны Гамильтон, дело об убиении ею новорождённого её незаконного ребёнка...