Исток

   — Добро. А теперь проводи меня в опочивальню. Старые раны ноют, спасу нет... Видать, к ненастью.

Пригибаясь против порывов сухого морозного ветра, путаясь ногами в полах тяжёлой волчьей шубы, Надёжа устало брёл впереди своего обоза, обкусывая льдинки с усов и озабоченно поглядывая то на хмурое небо, то на неприютные берега. Зимние вьюги намели на Припяти новые мысы и острова, занесли снегом приметные камни и сровняли с полем устья речушек и рек, так что ни одного верного знака не мог отыскать Надёжа, глазу не за что было зацепиться, а душа наполнялась тревогой, и не раз начинало казаться боярину, что проглядел он нужный сворот зимней санной тропы и вот уже которую версту ведёт свой обоз впустую, не приближаясь, а отдаляясь от цели.

Летом Надёжа в любую непогоду сумел бы определить, где находится и много ли воды под долблёным днищем крутобокой лодьи, но теперь, очутившись среди снежных просторов, растерялся бывалый боярин. Брёл он впереди своего обоза, не оглядываясь на своих корабельщиков и не дожидаясь никого, если возникала заминка, когда какая-нибудь из лошадей, грузно ступая по льду, оскальзывалась и падала, весь десяток розвальней останавливался и мужики собирались возле упавшей лошади, поднимали её руками, кнутами и крепкой бранью, проклиная на чём свет стоит не столько замученную невинную скотину, сколько непривычный лодейникам зимний речной путь.

   — Эгей, Надёжа! — прокричал, приближаясь к боярину, долговязый нескладный кормщик Арпил. — Много ли нам ещё идти осталось?

Надёжа остановился, озабоченно почесал в затылке, сказал неуверенно:

   — Вёрст пять... От силы — шесть.

   — Хоть бы дойти до какого ни то жилья, — вздохнул Арпил. — Не по нраву лодейникам ночевать в снегу, мы, чай, не птицы. Тетёрка пускай в сугробе ночует, тьфу!..

   — Должны дойти, — сказал Надёжа, но в голосе его было больше упрямства, нежели уверенности.

   — Лошади выдохлись, стать бы нам под кручей, передохнуть самую малость, — предложил Арпил.

   — Поднатужимся и одним разом дойдём до места, там уж и отогреемся, — стараясь говорить бодрым голосом, откликнулся Надёжа. — Сдаётся мне, осталось совсем ничего... Скоро будет излучина, за ней устье ручья...

Вздохнул кормщик Арпил, вернулся к оставленным розвальням, вновь потащил за собой выбившуюся из последних сил кобылёнку и розвальни, доверху нагруженные рогожными кулями с припасами.

Боярин Надёжа отошёл от санной тропы на два шага в сторону, оглядел растянувшийся по льду обоз, старался подбодрить проходивших мимо лодейников — кого приветливым кивком, кого ласковым взглядом.

Видел боярин, что изрядно измучены люди ледовой дорогой, однако и то понимал, что нельзя им сейчас становиться на днёвку — ветер с каждым часом крепчает, того и гляди, задует в полную силу, и уж тогда-то им точно не поспеть дойти до места, придётся ещё одну ночь в снегу коротать...

Последним в обозе шёл молодой лодейник Ждан, бодрился из последней мочи.

   — Что, Жданко, есть ли ещё сила? — спросил Надёжа, улыбаясь юноша.

   — Не в том сила, что кобыла сива, а в том, что не везёт!

   — Вовсе изнемог?

   — Потерпим, боярин!

   — Ну-ка, полезай в сани... Передохни чуток.

У Ждана ещё достало сил выкрикнуть петушиным голосом:

   — Сила по силе — осилишь, а сила не под силу — осядешь...

   — Где только прибауток набрался?.. — усмехнулся боярин, подхватывая лошадёнку Ждана под уздцы.

Ждан ничком повалился на розвальни, кое-как забрался под дерюгу, прикрывавшую рогожные кули, свернулся калачиком.

Надёжа потащил лошадёнку вдогонку за обозом, ушедшим вперёд по реке, оставившим после себя лишь парующие конские яблоки да жёлтые пятна мочи.

Выйдя из-за речной излучины, увидел Надёжа, что обоз вновь стоит. Поднимают обозники упавшую клячу Арпила, хлещут её по бокам кнутами, тянут за хвост, а она лишь ногами бессильно сучит по льду, встать не может.

Оставив кобылку прикорнувшего Ждана, Надёжа подошёл к головным саням, помог поставить изнемогшую клячу на ноги, затем поглядел по сторонам, выискивая взглядом хоть какое-нибудь укрытие от пронизывающего ветра, где бы можно было на время укрыться обозу, передохнуть самую малость, а там и дальше двигаться.

Углядев неширокий распадок на гористом берегу, Надёжа крикнул Арпилу, чтобы кормщик уводил обоз туда, а сам боярин решил забраться на кручу, поглядеть, где находится и не виднеется ли поблизости человеческое жильё, не курится ли дым над чьим-нибудь домом...

Арпил потянул свою кобылку напрямик, через заструги и сугробы, поспешая вывести розвальни на чистое место, где снегу было наметено всего в ладонь, а местами и того меньше. Хотя изнурённая кобылка и оскальзывалась местами на ровном льду, всё же сани покатились резвее, а следом за Арпилом и весь повеселевший обоз устремился к высокому берегу, к желанной передышке на многотрудном пути.

Проваливаясь по пояс в рыхлом снегу, цепляясь руками за торчащие кое-где кусты и корни, Надёжа карабкался на кручу, как вдруг над рекой послышался треск, испуганное лошадиное ржание и всполошённые крики лодейников:

   — Держи, держи!..

   — Сбоку заходи, сбоку!

   — Тяни-и-и...

Оглянувшись с откоса, увидел Надёжа, что у самого берега зияет чернотой разверзшаяся полынья, бьётся передними копытами о хрупкий лёд испуганная до смерти кобылка, тяжеленные розвальни тянут её под воду, и как ни старается Арпил, не может удержать её, а едва вырвались у него из рук вожжи, кобылку утянуло в пучину.

Кинулся Надёжа вниз по отвесному склону, кубарем скатился, едва цел остался. Сразу же бросился к оставшимся розвальням, принялся сбрасывать дерюжные попоны, будто удостовериться хотел, что под воду ушло нечто не столь уж важное, а сам готов был люто выть от досады, ибо знал, что сокрылись подо льдом драгоценные железные скрепы и гвозди, помещавшиеся именно на первых санях, под присмотром надёжнейшего Арпила.

На первых розвальнях лежали кули с зерном и сухарями, на других были сундучки с пожитками лодейников, на третьих — такие же сундучки да две связки канатов, на четвёртых санях помещался плотницкий инструмент да железные оковки для весел, на пятых санях лежали уключины и два небольших якоря...

Оглядев все сани, схватился Надёжа за голову и без сил опустился на снег.

Понурились и прочие лодейники — без железных гвоздей да без медных скреп как им теперь лодьи ладить?

Над полыньёй курился бледный парок, медленно ворочались в тёмной воде обломки льдин.

Пригляделся Надёжа, понял причину несчастья — тонкими были те льдинки и гладкими снизу. Угодили розвальни в ловушку, подстроенную водяным, — омут непрестанно кружил воду, не давал ей схватиться толстым льдом даже в лютую стужу.

Чтобы умилостивить, хотя и с некоторым запозданием, местную водяную нежить, бросил Надёжа в полынью корку хлеба, завалявшуюся в кармане.

Не принял водяной жертву, кружилась корка от края и до края гиблой полыньи.

   — У-у, нечисть, — прошептал Надёжа. — Кобылу заглотил, и всё тебе мало!..

Как же вернуть железные вещи?

В омут этот и летом не много сыскалось бы охотников нырять, что же до зимнего времени, и подавно никто не отважится.

   — Чего стали? На берег выходите, будем ладить днёвку, — не поднимая головы, буркнул Надёжа.

Пригорюнившиеся лодейники повели обоз в обход зияющей полыньи, завели в неглубокий распадок и стали располагаться на долгую стоянку: лошадей свели в одно место, составили рядком розвальни, а плотники тем временем уже обрубили нижние ветки у кряжистых елей, стоявших кучно, на сучках приладили поперечины, накидали туда лапника, и вышел сработанный на скорую руку походный лабаз — сверху самим ночевать, внизу лошадей ставить, повесив каждой на морду по торбе с овсом.

Пока лабаз мастерили, на костре и кулеш поспел.

Греясь у костра, поели в молчании, так же молча забрались в укрытие, легли, согреваясь друг около друга.