Молдова на продажу

Она что-то еще говорила, но я молча встал и пошел не попрощавшись, с опущенной головой, к автобусу.

– Помни! – Кричала она мне вслед, – Бог любит Троицу!

С малых лет смерть людей действовала на меня удручающе, а то, что мы с мамой висели на волоске в пасти у Смерти, так потрясло меня, что у меня на лбу выступил холодный пот. Я не очень переживал, что у меня не осталось денег на проезд и не жалел об этом. Водитель автобуса знал моего отца. Когда я сюда ехал, я сидел на переднем сиденье, и мы разговаривали всю дорогу. Я был уверен, что договорюсь с ним, чтобы отец заплатил за меня потом.

Вдруг меня осенила мысль. А может все это враки? Конечно, все это вранье. Она что-то знала, о чем-то догадалась, а остальное сочинила. Точно!

Я ускорил шаг, потому что увидел на скамейке, передо мной, что-то лежало. Это была открытая пачка папирос и тринадцать рублей. Вот чудеса! Я нашел деньги! Странно, опять с тройкой, ни десять, ни одиннадцать, ни двенадцать, ни четырнадцать, а именно тринадцать. А может быть она права?

Бедная моя мама. Сколько она за меня натерпелась!

Всю обратную дорогу у меня не выходили из головы эти странные события. Потом я решил, что судьба наградила меня за то, что я дал им деньги на мороженое. Я себе представил, с каким удовольствием они будут кушать мороженое.

Я хорошо помню, как я первый раз ел мороженое. Мне казалось тогда, что ничего на свете вкуснее мороженого нет. Мне было лет шесть тогда, точно, как этому цыганенку. Я просил отца показать мне поезд и многоэтажный дом. Мы пришли вместе в Дрокию на станцию, где в 6 часов пребывает поезд. Когда эта махина стала приближаться к станции, я сорвался и побежал по перрону навстречу паровозу и кричал: «Поезд! Поезд!». И тут раздался такой сильный паровозный гудок, что я даже присел, так сильно испугался.

 Потом мы пошли перекусить и отец купил мне мороженое в картонной коробочке с деревянной палочкой. Это было так вкусно, что словами нельзя описать. Я тогда решил, что мама никогда мороженое не пробовала и полстакана оставил для нее. Я бережно спрятал мороженое в мой ранец, чтобы принести маме. Я тогда не соображал, что мороженое растает. Я не знал, что существуют холодильники, термосы и все такое. Домой вернулись тоже пешком. Автобусы еще не ходили в то время, а расстояние около пятнадцати километров. Когда мы пришли домой, я побежал к маме и закричал: «Мама, мама, угадай, что я тебе принес». Я был так счастлив, что мама сейчас получит божественное наслаждение от неописуемой вкусноты. Глаза мои радостно блестели, а рот расплылся до ушей. Мама тоже радостно смеялась. Я открыл ранец и торжественно объявил: «Мороженое! Ты себе не представляешь, как это вкусно». Я достал заветный стаканчик… и челюсть моя отвисла. Мой волшебный продукт потерял первоначальную привлекательность. Стаканчик промок, из него текла какая-та противная жидкость. Я так расстроился и расплакался от досады. Мама меня успокаивала, целовала, смеялась: «Ничего страшного, мороженое просто растаяло». И она облизывала этот мерзкий стаканчик со всех сторон и уверяла меня, что очень вкусно, отчего я еще сильнее плакал. Отец был удивлен моим поступком. Мама спрашивала отца: «Ладно, ребенок мне принес мороженое, а ты что принес?». Оказалось, что отец ничего не принес. Мама смеялась, я плакал, отец чувствовал себя неловко. В общем прозаическая картина. Я не понимал, что смешного мама нашла в этой «трагедии». Честно говоря, я и сейчас не очень понимаю, почему она так хохотала. Самое обидное, что мама с какой-то особой гордостью рассказывала людям в поле, как я принес мороженое, от чего они тоже хохотали, смотрели на меня и качали головой: «Ну и ребенок!». А я чувствовал себя дурачком, что в таком возрасте не знал, что мороженое в тепле тает.

Когда мама смеялась, это было так заразительно, что все кругом смеялись. Иногда повод для смеха был совершенно пустяковым.

Однажды, когда я учился во втором классе, нас задержали после уроков в школе. Я всегда после школы сразу бежал к маме в поле, где она работала и мы садились, и вместе обедали. Потом я помогал ей и мы вместе шли домой. После этого я делал уроки. Я знал, что мама без меня не будет обедать, она работает с самого утра, и будет работать голодная, пока я не приду. Когда, наконец, меня отпустили, я сразу побежал к ней со всех ног. Дело было весной, когда свекла только всходила, люди работали в поле и меня было видно, как на ладони, как я к ней бегу. Кто-то подошел к маме и сказал:

– Маня, смотри, твой бежит. Наверное что-то случилось. Боже мой, как он бежит, бедный. Да пойди же ты навстречу, что ты стоишь. Господи сохрани!

Мама побежала навстречу, обняла меня и вся в слезах спросила, что случилось. Еле переводя дыхание, я объяснил, почему нас задержали в школе.

– А почему ты так бежал?

– Как почему? Чтобы быстрее прийти. Ты же голодная, ты без меня не будешь обедать.

– А сам ты голодный?

– Еще как!

– Ну, давай пообедаем.

Мы сели кушать, как всегда клали друг другу кусочки в рот и нам было очень хорошо и весело.

– Значит, ты бежал, потому что я голодная, – спрашивала мама, переходя от слез к громкому смеху.

– Да, я им говорю, что мне нужно идти, а они меня держат, я говорю, что меня мама ждет, что она без меня не будет кушать, а они меня держат.

  Мама смеялась так громко, что люди стали собираться вокруг нас. Они смотрели друг на друга и спрашивали: «Маня, что с тобой, что случилось, да скажи ты, ради Бога».

Но она так смеялась, что не могла остановиться. Они спрашивали меня:

– Что случилось?

– Меня задержали в школе, – отвечал я.

– А почему мама так смеется?

– Ей весело.

– А почему ей весело?

– Потому, что хорошо.

– А почему ей хорошо?

– Потому, что весело, – как-то объяснил я ситуацию.

Они пожимали плечами. Наконец-то мама успокоилась и говорит:

– Да все в порядке, ничего не случилось, просто ребенка задержали в школе. А бежал он потому, что беспокоился, что я голодная, что я без него не буду кушать, и мне весело, потому что он тоже голоден. Когда мы голодны, нам весело, – и стала смеяться дальше.

При всей нелепости ситуации, люди отходили и стали смеяться тоже и качали головой: «Ну и ребенок!».

А до меня никак не доходило, что тут такого веселого. Но мне было весело тоже, потому что всем было весело.

Когда я приехал домой, мама начала сразу расспрашивать:

– Ну, расскажи, как там крепость. Я там сто лет не была.

– Крепость большая, крепкая, красивая, – грустно начал я. – Мама, расскажи, как я родился…

– А почему ты вдруг об этом спрашиваешь? – удивилась она.

Я рассказал все, что мне нагадала цыганка.

– Так…– задумчиво протянула мама и ей стало очень грустно тоже. – Мне нужно собраться с мыслями. Давай сделаем так. Сначала мы покормим народ, уложим всех спать, а потом сядем вдвоем в сарае, зажжем лампу и я расскажу.

Наша семья состояла из восьми человек и процедура кормления, три раза в день, была довольно хлопотным мероприятием. Так получилось, что с малых лет сестра Люба спала у бабушки, а жила с нами.  Как было отмечено выше, бабушка ненавидела маму, я ненавидел бабушку ровно на столько же, Люба была под влиянием бабушки и никогда маме не помогала. Иван был уже большой, работал то помощником тракториста, то помощником комбайнера, сильно уставал и много ел. У Бори были свои обязанности – по доставанию продуктов. Мы все его называли «Фурнизором». Он имел своих клиентов по поставке молока, брынзы, сметаны, мяса, хлеба, масла и всего остального.

Отец работал с утра до ночи, а кушал два раза в день, утром и вечером; а я помогал маме на кухне, в поле, и везде, где она не успевала. То есть, я исполнял обязанности дочки, Люба на это не обижалась, мне было удобно, маме приятно, и все были довольны. Нельзя сказать, что Люба бездельничала, начиная с пятого класса, она все лето выращивала шелкопряды, это было непросто, но она свои обязанности выполняла.