Служитель милосердия

Он помнил, как будто всё произошло не годы, а часы назад. Мерзкий, провонявший дерьмом и смертью барак. Разбегающиеся существа, почти утратившие сходство с людьми. И оставшиеся. Среди трупов и грязи. И завидующие мёртвым.

— Пристроил у добрых людей — пошла следом. При храме прижилась, готовила, убирала. И всё время рядом. Говорила, что задолжала мне жизнь, старалась во всём помогать. Сама стала жрицей второго посвящения. Защищала, как могла, пришлось учить, чтобы не бросалась закрывать собой.

Заскорузлые бинты, тонкие горячие пальцы, ловящие его руку. «Не грусти, господин, мне в радость боль, полученная вместо тебя. Я живу для тебя. Я служу госпоже только потому, что служишь и ты. Не уходи к себе сегодня».

— Она стала вторым клинком храма. Выполняла ту же работу, что и я. А когда меня выбрали высшим — и вместо меня. Случалось, мы не виделись годами. И только недавно, от другого жреца, я узнал, что у нас есть общий ребёнок. Дочь. Храм не подходит для детей, и она нашла для ребёнка хорошую семью. Она так хотела сына, но не получилось. А месяц назад пришла в это королевство, чтобы избавить вас от нежити…

— И то же будет со всеми служителями смерти, — буркнул зелёный жрец и испуганно сжался. Правда, уже через мгновение приподнялся и стал недоумённо оглядываться. Но тот, кто наградил его затрещиной, признаваться не пожелал.

— Глупец! — Син даже не рассердился. — Она выполняла свой долг. И где бы она не была, не жалеет ни о чём. Это живые тоскуют и печалятся о мёртвых, а мертвые счастливы. Дарительница и Собирательница — гостеприимная хозяйка.

Говорить больше было не о чем. Тишина разрывалась только треском костра. Дыхание людей постепенно выравнивалось — и Син тоже начал засыпать. Тёмный силуэт принца, неподвижно сидящего у костра, поплыл. Должно быть, вспоминает свой неудачный бой в свете полученных советов. И, возможно, действительно знает, что проигранный бой для ученика бывает полезнее выигранного.

Сон пришёл, долгожданный и тяжёлый. Такое с ним случалось нередко. Он знал, что это сон, что говорит с мёртвыми. И это было горько и больно. К нему приходили друзья и знакомые, погибшие жрецы и даже незнакомые люди. Все те, что не завершили дела в мире живых, рвались обратно, спрашивали, требовали. А Син был вратами, переходом между мирами, и имел право решать.

В храме было легче. Там всё происходило наяву, и паломники имели возможность поговорить с мёртвыми, а мёртвые — передать весть в мир живых. Там, в заповедной долине, под охраной стражей вечности, это выглядело обычным ритуалом. А вот сон невозможно контролировать.

Туман нереальности, рябь и холодный ветер вторгшейся в его сон души. Белый камень храма, мерцающий и лоснящийся в свете луны, бледные силуэты стражей, тех несчастных, что когда-то тоже были верховными жрецами, могущественные, надёжные и безумные. Многие жрецов побаивались этих грозных призраков, большинство из которых даже не было людьми. Но ей не было дела до посторонних. Она и при жизни мало интересовалась мнением окружающих и всякими там условностями.

Мягкие губы коснулись его губ, тонкие руки обняли, обманчиво хрупкое тело прижалось с отчаянной силой.

— Прости меня, любимый. Я не хотела тебя огорчать. Я держалась, сколько могла, не приходила, знала, что тебе будет больно. Прости…

— Прости и ты меня. Я… я сам не понимал, как много ты значила для меня… Если бы я знал, то пошёл бы вместе с тобой. Но я привык… Ты сняла с меня эту ношу, и я совсем забыл, как это грязно и мерзко — защищать людей.

— Нет. Хорошо что тебя там не было. Ты бы не смог убивать — а было нужно. Эти люди — они хуже мёртвых. Мёртвые жаждут, они не имеют души. А те были живы — но их души заплесневели и сгнили. Даже Госпоже будет непросто очистить их. А ты — живи! Ты слишком много думаешь о прошлом, живи ради будущего. А если… если сможешь, навести нашу дочь. Я ошибалась, скрывая её от тебя. Она уже взрослая, и скоро подарит нам внука. Посмотри на них — и живи. Если тебе нужна причина — живи ради них, как я жила ради тебя!

Син молча обнимал тонкую фигурку своей… жены? Соратницы? Ученицы? Стараясь не думать, что сталось с этим телом в реальности. Она была так привычна, надёжна, близка — но это последний раз, когда он видит эти чёрные косы и глаза непривычной формы. Она не сможет больше придти, а он не посмеет звать сам. Мёртвых не стоит тревожить без нужды. Она вновь возродится — но лишь Госпожа будет знать в каком теле. И не будут помнить — но это лишь к лучшему.

Маленькие руки упёрлись в грудь и оттолкнули. Чёрные глаза вспыхнули тревогой.

— Опасность! Я чувствую смерть рядом с тобой. Нет, не благую Госпожу — неестественную. Проснись, быстрее!

Син попытался пробудиться, но тяжкая пелена сна лишь заколебалась, удерживая.

— Проснись! Встань и сражайся, высший жрец! В бой, первый клинок!

Маленькая, но жёсткая ладонь ударила неожиданно больно и хлёско. Ещё раз, и ещё. Боль была так… реальна.

Син резко сел, голова кружилась, перед глазами плыли круги. Почему было так тяжело просыпаться, ему что, подлили какой-то дряни в пищу? Отчаянно ржали лошади, пытаясь сорваться с привязей, но никто не успокаивал ездовых животных.

Костёр прогорел, но ещё не остыл, люди вокруг спали. Хотя не все. Вот кто-то склоняется над спящим товарищем…

— Эй, что случилось?

Тёмная фигура одним, очень плавным, но быстрым движением, развернулась и придвинулась к нему. Вспыхнули багровым пламенем глаза на неестественно бледном лице. И накатило ощущение неправильности. Это существо должно смирно лежать в земле, а не расхаживать среди живых. И смерть — не естественная, а жадная, беспокойная, успевшая уже схватить кого-то из его спутников.

— Тревога! Поднимайтесь!

Неловко отброшенное одеяло падает в кострище и тут же занимается. Верный посох поднят для атаки. Люди вокруг стонут, ворочаются, не в силах пробудиться, как он только что. Хотя, это и к лучшему.

Враг не торопится. Живой мертвец как будто плывёт, так плавны и неторопливы его движения. Нехорошо, ой как нехорошо. То ли кто-то при дворе снюхался с некромантом, и вампир послан по их души, то ли нежить расплодилась уже так, что в дне пути от столицы на них наткнулись по чистой случайности.

Бледная рука уверенно перехватывает посох и ломает одним движением. Опытный, мерзавец. Холодные пальцы властно хватают воротник и подтягивают. Рот распахивается гораздо шире, чем дано человеку, клыки небольшие, но отчётливо видны на фоне чёрной, омерзительно воняющей кровью, пасти.

А это ты зря. Знал бы ты, какие ощущения уготовлены мертвецу, попробовавшему на вкус кровь Супруга Смерти. Но шею ведь попортит, недоумок, лучше уж обычным способом.

Привычное усилие — и ладонь легко бьёт в грудь врага. Ударь он в полную силу — и мертвец даже не заметил бы его трепыханий. Но это малая печать Госпожи. Для живых — первое посвящение, а для мёртвых…

Вопль боли громом прозвучал в лесу. Тварь, после смерти способная ощущать лишь жажду, рухнула на колени и ногтями впилась в грудь, там, где проступил невидимый у живых символ. Куда и делась величавая плавность движений, то, что с рёвом каталось по земле, больше не походило на человека.

Син торопливо оттащил пару беспробудных соратников подальше, чтобы не пострадали. Силуэт на земле стремительно менялся, перетекал из формы в форму, но Госпожа уже наложила руку на принадлежащее ей, и печать упрямо держалась, не покидая мёртвой плоти.

Рядом кто-то приподнялся, и в ужасе уставился на бьющегося в агонии вампира. С ругой стороны от костра послышался шелест покидающего ножны клинка. Должно быть, чары нежити утратили свою силу. Но сколько же сил собрал мертвец, если так долго противостоит властной хватке Госпожи, и сколько людей поплатились жизнями, утоляя его неугасимую жажду!

Как будто в ответ на заданный вопрос, лес затрещал, зашумел, топот множества ног окончательно разогнал ночную тишину. Слуги вампира, слишком шумные и тупые для ночного нападения, мчались на помощь хозяину.