Горький дым

Снова ненависть подступила к сердцу, и Лакута несколькими глотками опорожнил бутылку. В бурсу их, решил, там, в подвалах, увидев, как расстреливают людей, их ужас и жажду жизни, Валявский, может, поумнеет и хотя бы раз попросит его о пощаде. Хотя бы раз...

— В бурсу, — скомандовал, — едем в бурсу!

— Еще не долизали... — выглянул солдат из подъезда.

— Долижут в бурсе, там у нас тоже нет уборщицы.

Прикладами загнали профессоров в кузов машины. Лакута сидел в кабине, смотрел на одиноких прохожих, и ему было скучно. Во дворе бурсы он приказал выстроить арестованных, посмотрел на них и остался недоволен. Кое-кто осмелился даже не отвести глаз, и Лакута подумал, что эти профессора — просто нахалы и проходимцы.

— Вниз их, — приказал, — в подвал.

В подвале его радостно встретили ротные и взводные.

— Сколько привез? — спросил Шухевич.

— Шестерых, и одного там... — Лакута рассказал, как убирали подъезд профессора, его рассказ встретили громким смехом, и Лакута почувствовал, что хорошее настроение снова возвращается к нему.

— Давай сюда своих, — приказал Шухевич, — разберемся. На Вулецкой горе хлопцы выкопали ямы, потом их туда....

— Для чего? — не понял Лакута.

— Неужели не понимаешь? Чтобы не было слышно выстрелов.

— Не все ли равно?

— Ну, знаешь, для населения...

— Так можно здесь, в подвале.

— Как бы не так, знаешь, сколько их?

— Да, — согласился Лакута, — там удобнее.

Привели его «персональных», как он выразился, профессоров, и Лакута начал допрос.

— Фамилия? — спросил он у Крепса.

Тот не ответил, знал, что все равно не миновать смерти, стоял молча, и только на лице появились желтые пятна.

— Считаю до трех... — Лакута видел любопытные взгляды подчиненных, хотелось, чтобы они убедились, какой он сильный и твердый.

— Один... два... — грянул выстрел, и Крепе пошатнулся. Упал не сразу, смотрел на Лакуту, жил еще секунду или две, потом ноги у него подогнулись, он выдохнул и опустился на пол аккуратно, будто присел.

— Еще один! — похвалил Шухевич.

— И так будет с каждым! — подтвердил Лакута.

«Через какое-то время из здания бурсы вывели группу профессоров, человек 10—15, под конвоем. Четверо из них несли окровавленный труп молодого человека. Как я потом узнал от-служанок профессоров Островского и Грека, это был труп молодого Руффе, сына известного хирурга доктора Руффе, который жил вместе с женой и сыном на квартире Островского. Семью Руффе забрали вместе с ксендзом Коморницким и другими гостями из квартиры Островских. Молодой Руффе был убит во время допроса, когда с ним произошел эпилептический припадок.

Я узнал трех из четырех профессоров, которые несли труп молодого Руффе. Это были профессор Витольд Новицкий — заведующий кафедрой патологической анатомии мединститута, профессор Владимир Круковский из политехнического института, известный специалист по нефти профессор Роман Пилят, и еще, кажется, математик профессор Стожек. Эту группу вывели через двор за тот дом, в котором мы вначале находились. Вывели их, как мне показалось, в направлении так называемой Кадетской горы.

Прошло еще 20—30 минут. Вдруг оттуда, куда повели профессоров, я услыхал залп из нескольких винтовок. Не помню, было два, или три залпа, или только один».

— Ну а теперь твоя очередь! — поманил к себе Валявского Лакута.

Он потихоньку оглянулся, чтобы узнать, как среагировали подчиненные, и увидел только искреннюю заинтересованность и подбадривающие усмешки. Шухевич сидел, вытянув ноги в блестящих офицерских сапогах, и плевал прямо на пол.

— Кто? — коротко спросил он.

— Университетский профессор, господин начальник.

— Старый знакомый?

— Откуда вы знаете?

— Вижу по выражению твоего лица. Тут хочешь?

— Тут.

— Ну как знаешь.

Валявский понял все. Он стоял, скрестив руки на груди, с отсутствующим взглядом, будто был где-то далеко и видел не лица бандеровцев, а что-то интересное и познавательное. Лакута подошел к нему, уткнув дуло автомата в подбородок.

— Что скажете на прощанье, профессор? — спросил, внимательно глядя: неужели в эти последние секунды он не увидит ужаса в глазах, смертельной тоски?

Валявский опустил на него глаза, спокойные глаза мудрого старого человека, и ответил рассудительно, будто взвесил все слова и был убежден в их весомости:

— Мне даже плюнуть на вас, господин бывший студент, не хочется...

Лакута вздрогнул и нажал гашетку. Увидел, как откинулась голова профессора, инстинктивно отступил на шаг, что-то брызнуло в лицо — он обтерся рукавом, удивляясь, откуда проступает на нем кровь.

...Максим поздоровался с Зиновием Лакутой.

«Постарел, — отметил, — но, наверное, не от переживаний — кровавые видения не преследуют его».

Что ж, судьба в принципе смилостивилась над Лакутой. Некоторые из его коллег погибли от партизанских пуль, другие полегли под Бродами, когда Советская Армия разгромила эсэсовскую дивизию «Галичина», в состав которой вошло немало бывших «нахтигалевцев», третьи сложили головы в бандах УПА, четвертых судили и расстреляли...

А господин Зиновий Лакута стоит посреди номера роскошной гостиницы «Регина-Палас», и ноги его тонут в мягком ковре.

Рутковский едва удержался от иронической усмешки. Он был уверен, что номер снят на сутки, а то и меньше, на несколько часов, специально, чтобы произвести впечатление, морально повлиять на него, Максима Рутковского. Показуха в стиле бандеровцев. Старый пижон Ярослав Стецько любит смокинги, лакированные туфли и галстуки-бабочки, напускает туман, останавливаясь с нахальной «Мухой» в фешенебельных отелях — не за свой счет, конечно. И Лакута идет дорогой шефа: галстук-бабочка, роскошный, не по карману, номер в отеле. Интересно, для чего весь этот маскарад?

Лакута отступил, приглашая Рутковского сесть.

— Счастлив познакомиться с новым пополнением украинской эмиграции, — сказал он вежливо, но сдержанно. Махнул рукой Луцкой, и та молча вышла в кабинет, закрыв за собой дверь.

Лакута сел в кресло напротив Рутковского. Помолчал немного, откровенно изучая Максима. Видно, первое впечатление было положительным, так как он свободнее откинулся на спинку кресла и начал без предварительной словесной эквилибристики:

— У меня есть некоторые предложения для руководства радио «Свобода», и я хотел бы через уважаемого пана довести их до сведения полковника Лодзена.

— Почему бы вам не обратиться непосредственно к руководству? — Уже в первых словах Лакуты Максим уловил какой-то подвох и решил вести себя как можно осторожнее.

— Мне известно, что вы хорошо знакомы с полковником Лодзеном...

— Полковник — официальное лицо, и вход к нему никому не заказан.

— И все же я хотел бы поговорить прежде с вами. Так сказать, в консультативном плане.

Рутковский подумал, что, возможно, их беседа фиксируется на пленку — сидит Стефа рядом в кабинете и смотрит, как крутятся магнитофонные бобины, — и ответил так, как требовала их профессиональная этика и многочисленные установки на радиостанции:

— Я могу разговаривать с вами только как частное лицо. К тому же я должен предупредить: содержание нашей беседы станет известным полковнику Лодзену.

— Это меня устраивает.

— Тогда я внимательно слушаю вас.

Лакута немного помолчал, будто собирался с мыслями. Он начал несколько монотонно:

— Уважаемый пан не первый месяц работает на радиостанции и должен знать, насколько зависит успех ее деятельности от информации, которая поступает по различным каналам...

Рутковский кивнул. Вообще он решил в основном молчать — в его положении это самое лучшее.