Мост

— Дайте молока! Горячего молока.

— А то как же, молоко сейчас будет, — засуетился хозяин.

«Дать бы тебе сейчас в морду, полицайская сволочь!» — подумал Цимбалюк. Ткнул хозяина в живот грязным сапогом.

— А ну сними! — приказал. — Да поживее!

Тот обиженно выпятил губу, но не посмел ослушаться. Стащил сапоги, вылил из них воду.

— И где это пан так промок? — удивился. — Будто купался в одежде…

— Ну! — яростно окрысился на него Цимбалюк. — Какое твое свинячье дело!

— Так я, прошу вас… — Хозяин осклабился в усмешке.

— Вот ты и высушишь! — Цимбалюк бросил ему свой мундир.

Хозяин кивнул на открытую дверь, за которой его жена растапливала печку.

— Прошу вас, снимайте и белье, а это вам пока… — достал из шкафа пижаму…

— Дай и мне что–нибудь, — приказал Дубинский. Он уже разделся и сидел в мокром белье, зябко скрестив на груди руки.

Хозяин достал чистую сорочку и дал какие–то брюки. Промокшие мундиры и белье развесили у печки; все уселись вокруг стола, заставив его банками с консервами, все, кроме Котлубая. Старшина взял горбушку хлеба с салом, прихватил автомат и вышел в сени. Ему первому выпало идти на дежурство.

Постояв немного в дверях, чтобы привыкнуть к темноте, Котлубай вышел во двор. Пожевал хлеб. Есть не хотелось, но должен — золотое правило разведчика: ешь, пока есть случай, возможно, через час или два тебя затянет в такой водоворот, что и секунды не выдастся свободной.

Поужинав, старшина обыскал двор, но не нашел ничего подозрительного. Прижался плечом к сложенным за ригой бревнам — отсюда просматривались все подступы к дому, а самого Котлубая не так–то легко было заметить.

Стоял, всматривался и вслушивался, но ничего не видел и не слышал. На душе стало тоскливо и в то же время сладко: думал о том благословенном времени, когда наконец удастся вернуться к своим.

Дальше Котлубай не загадывал — дальше снова рейды во вражеские тылы, но это будет после, когда–нибудь, если они вернутся живыми…

Он знал, что может не вернуться, трезвый ум подсказывал это, но, кажется, на этот раз обойдется — все складывается, чтоб не сглазить, хорошо, — и важнейшую часть задания группа уже выполнила. Старшина попадал в значительно более сложные и опасные ситуации, но, бог миловал, возвращался к своим — почему бы не вернуться и теперь?

А потом кончится война, он поедет на Черкасщину к родителям, погостит немножко, отремонтирует домик и подастся в столицу к своему профессору, который уже вернулся из эвакуации и с которым старшина переписывается. Потом защитит диссертацию и сам поднимется на кафедру — профессор пишет, что он, Котлубай, его лучший аспирант… Старшине приятно читать об этом, да и кто не любит доброго слова?

А что потом?

Почему–то будущее связывалось у Котлубая с длинным, светлым, заставленным красивыми столами библиотечным залом, где он может за несколько минут получить любую книгу.

Вот это — получить любую книгу — казалось ему самым большим счастьем в жизни: утонуть в книгах, читать что угодно и когда угодно, и мозг твой, как губка, впитывает в себя все новые и новые факты, знания, а потом ты поднимаешься на кафедру и отдаешь их тем, кто смотрит на тебя как на бога.

Но ты скажешь им, что никакой ты не бог, просто ты много читаешь и работаешь…

Старшина переступил с ноги на ногу. Прислушался: какой–то новый звук вплелся в монотонный шум соснового леса. Вроде бы над ухом зажужжал шмель…

Котлубай поковырял пальцем в ухе — шум не исчезал, наоборот, жужжание стало громче. Вдруг старшина понял, что где–то далеко ревут мощные двигатели. Вытянул шею и насторожился. Теперь не оставалось сомнений: ревели моторы.

Котлубай растянулся возле дров, приник ухом к земле — земля гудела. Значит, по проселку продвигалась к селу моторизованная или танковая часть.

Старшина метнулся к дому. Дорош, только взглянув на него, встал из–за стола, отставив кружку с горячим молоком. Накинул плащ и вышел во двор. Котлубай закрыл за ним дверь.

— Слушайте… — прошептал он.

Рокот моторов слышался уже совсем отчетливо. Нарастал с каждым мгновением и уже заполнил все вокруг, будто на село со всех сторон надвигалась гроза — удивительная гроза без молний.

Скоро в этом рокоте можно было расслышать лязг железа.

— Танки… — выдохнул Котлубай. — Идут танки…

Лейтенант уже принял решение.

— Скажи ребятам, — приказал он, — пусть ведут себя так, будто ничего не случилось. Сам оставайся там. Пусть Пашка накинет плащ — и немедленно сюда. Из дому никого не выпускать.

Дубинский выскочил из дома, когда мимо усадьбы прошла первая машина.

Бронетранспортер освещал дорогу узкими лучами фар, они скользнули по круглякам, за которыми притаился Дорош, и лейтенанту показалось, что на мгновение выхватили из темноты его маленькую фигуру. Он съежился, хотя и знал, что заметить его невозможно. За бронетранспортером шел тяжелый танк — занимал чуть не весь проселок, из–под гусениц разлеталась грязь, брызги долетали до убежища Дороша.

Лейтенант прокричал на ухо Дубинскому:

— Ну, Павлик, это уже твое дело! Смотри и считай внимательно…

Дубинскому излишне было это говорить — он прижался к тяжелым бревнам, высунув только голову, и шевелил губами, считая.

А танки шли и шли мимо села на большой скорости и почти вплотную один к другому. Бревна тряслись, и Дорошу показалось, что сейчас поленница рассыплется и придавит Дубинского.

Танки шли около часа. Дубинский насчитал шестьдесят восемь машин T–IV, T–V и «тигров»…

Когда следом за танками пошли машины с прислугой, Дорош, посоветовавшись с Дубинским, решил, что им тут больше нечего делать, наоборот, теперь они должны как можно быстрее связаться с разведотделом и сообщить об этом ночном танковом рейде гитлеровцев.

Цимбалюк и Котлубай спали. Сугубчик сидел на скамье у дверей с автоматом на коленях, хозяин с женой постелили себе на кухне. Они не спали. Хозяин вскочил, как только Дорош стукнул дверью.

— Лежать! — показал Дорош на их импровизированную постель.

Хозяин сделал шаг назад, испуганно моргая, попросил:

— Моя хозяйка покорно просит вашего разрешения спрятаться в погребе. Очень напугана.

Дорош лишь на мгновение задумался.

— Можно, — согласился он, — ты полезешь с ней, и до утра не выходить!

— Но ведь, господин обер–лейтенант, мои служебные обязанности требуют…

— Ну! — повысил тон Дорош. — Выполнять приказания немецкого офицера — вот твои обязанности!

— Да, пан офицер, да… — подобострастно закивал тот и открыл люк.

— Что, не слышишь! — вдруг окрысился он на жену.

Та подхватила тулуп, на котором они лежали, полезла в подпол. Хозяин медленно спускался за ней, искоса поглядывая на Дороша. Лейтенант не сдвинулся с места, пока тот не опустил за собой крышку люка.

— Подмени Шпеера! — громко, чтобы слышали в подполе, приказал он Сугубчику и пошел будить Котлубая и Цимбалюка.

Они оставили дом полицая через четверть часа и двинулись на юго–запад — к проселку, который шел параллельно только что оставленному, — за спиной все еще слышался грохот техники. Шли быстро, и рев моторов постепенно превратился в неясный гул, потом жужжание затихло, словно растворившись в шуме леса.

Прошли около километра, и лейтенант приказал остановиться на привал. И снова повторилась процедура с дождевиками, и снова Котлубай отстучал шифровку и принял ответ разведотдела: штаб армии соглашался с решением Дороша продвигаться к дороге Трубничи — Пуряны и приказал разведать, прошли ли танки и там.

Дорош сразу поднял свою группу. Двинулись, как и раньше, друг за другом: впереди — Дорош, последним — Котлубай.

Если бы лейтенант мог представить себе, что вызвало в штабе армии его короткое донесение о передвижении танков на юг от озера Черного, он отменил бы короткие передышки, которые изредка разрешал ребятам, бежал бы сам и заставил бы всех бежать до полного изнеможения. Ведь если и по пурянской дороге прошли боевые машины, значит, гитлеровцы перебрасывают на свой правый фланг танки фон Зальца, а это ставило под удар танковый корпус генерала Рубцова, передовые части которого смяли заслоны гитлеровцев и, развивая успех, продвигались к южному шоссе.