Копье и кость

Бансабира замерла, оглушенная.

– Что ж, думаю, – проговорила женщина, переживая едва ли не самое сильное удивление в жизни, – думаю, имеет смысл поверить. В конце концов, вы из одного поколения. Ты его неплохо знал.

Рамир кивнул, не глядя на женщину и потирая саблю на левом плече.

– Верно, Бану. Поэтому вспоминай о том, что я рассказал тебе, всякий раз, как надумаешь терзаться. Беспощадным может быть только тот, кто сумел заставить себя быть таковым.

Возразить было нечего.

– Сила заставлять себя вообще присуща слишком немногим, – проговорила женщина вслух и неожиданно откинулась назад, распластавшись на земле. – Дан становится все лучше. Думаю, он имеет все шансы со временем стать отличным лидером. Точно не хочешь рассказать ему о себе?

– Точно. Даже если человек сильно и долго сожалеет о прошлом, он на самом деле не хочет, чтобы оно возвращалось, когда он наконец научился жить в настоящем. Независимо от того, что человек потерял и что говорит окружающим.

– Ты слишком умен.

– Нисколько. У каждого есть часть прошлого, которую, представься шанс, прожил бы иначе. Только этим сожалением люди и учатся. Я же дурак дураком.

– Ну не такой уж дурак, – ответила Бану, принимая сидячее положение. – Ты ведь понимаешь, ради чего я снимала сапоги?

– Чтобы постоять в воде? – Два взгляда встретились. Взгляды, которые не были ни добрее, ни честнее за последний год ни с кем иным.

Рамир потянулся за сапогами танши и, подавая их, как-то неловко завалился на землю, что-то поправил в собственной штанине и, кажется, случайно что-то обронил в женскую обувь. Бансабира начала медленно надевать сапожки, оправляя форму, закрывая обратно голени и неспешно затягивая шнуровку.

– Как же неловко их прятать-то, – тихонько пожаловалась Бансабира, шелестя небольшими свитками. – Так, чтобы я еще и прочесть потом смогла.

– Уж изловчись. Мне все это тоже достается не без потерь.

– Мне вот интересно, Рамир… – Теперь, когда мужчина поднялся, Бану смотрела на него снизу вверх. – Ты точно не происходишь из знати? Я понимаю, почему такой дрянью занимаюсь я: это дело моей семьи и обязанности дома, к которому я принадлежу, – но никак не уловлю, почему во всей этой каше замешан ты. Больше того, почему ты жертвуешь столь многим и делаешь столь непростое за не самую значительную плату?

– А что такое «значительная плата», Бану? – добродушно улыбнулся Рамир, натягивая тунику. – Если мне хватает, значит, цена уплачена и вполне достаточна.

– В таком случае он будет жить столько, сколько тебе нужно. Но, – воздела указующий перст, – только после того, как проживет столько, сколько нужно мне.

– Да понял уже, – засмеялся мужчина и протянул Бансабире руку, помогая встать. Женщина отряхнулась и огляделась. Ждут. Хорошо, как борзые на изготовку.

– Я бы спросила, что ты намерен делать дальше, после того как для тебя все закончится, но, думаю, уже знаю следующий твой шаг.

– Пожалуй, – хмыкнул мужчина с пониманием. – Береги себя, Бану.

– И ты себя, Рамир.

Они улыбались, солнце играло в их волосах, и река с шепотом уносила все печали. Особенно те, что так и не сошли с уст.

Бансабира возвращалась к ожидавшим ее мужчинам. Солнце жгло спину.

– Доброго дня, тан, – вежливо сказала женщина, принимая от Одхана уздцы коня и забираясь в седло. – Не стоило утруждать себя ожиданием.

– А вам не стоило заставлять меня изнывать от голода. Признаться, время обеда. – Маатхас почесал бороду, усмехнувшись. В груди закопошилось какое-то страшное древнее чудовище, которое подначивало мужчину тотчас же вцепиться в Бану, затрясти и потребовать ответа – что это за недомерок с ней флиртовал?! Сагромаху стоило немалых трудов сдерживать зверя.

– Тогда пойдемте, растрясем толстопузых кашеваров! Я, честно говоря, сама готова съесть медведя, – как ни в чем не бывало отозвалась Бансабира.

– Боюсь, с ними здесь не так просто, – пошутил тан, пока они еще сдерживали коней. Те нетерпеливо переминались с ноги на ногу, пофыркивая. Маатхас еще разок почесал подбородок – с другой стороны.

– Да сбрейте вы эту свою ценность! В таком пекле совсем не холодно, – усмехнулась женщина, старательно скрывая желание самой хоть раз дотронуться до его бороды, до его худого лица. Хотя бы – до его ладони сейчас.

– А вдруг я скоро вернусь на север?

Пустились галопом. Маатхас всю дорогу, стараясь не выглядеть сильно мрачно, размышлял над тем, что Бану, должно быть, нравятся гладко выбритые мужчины. Вон тот выродок, которому она битый час улыбалась и с которым вела себя естественнее, чем иные держатся с лучшими друзьями, совсем не носил ни бороды, ни усов. И еще был скорее среднего сложения. Возможно, Бансабира недолюбливает крупных мужчин – не зря же она вечно гоняет несчастного Раду больше всех остальных.

Может, в свое время ее обидел какой-нибудь увалень?

Думать об этом было совсем неприятно, и Маатхас продолжил оценивать того неуклюжего недоумка, который даже сапог нормально подать не может.

Когда тан и тану наконец уединились за обедом, Бансабира в ответ на расспросы Маатхаса рассказала о четырех новобранцах в личном отряде телохранителей, а заодно о намерении сняться с лагеря в течение суток.

Выставив мужчину за полог после трапезы, развернула послания Рамира, велев страже снаружи под страхом смерти никого не впускать. Пристально вглядываясь в каждую строчку, Бансабира со все бо́льшими усилиями сдерживала нараставшую ярость.

Бенра под солнцем блистала. Полноводная, могучая жила, питавшая всю середину Яса. Богатая рыбой и птицей, она соединяла многие земли – от владений черных Дайхаттов на западе до Зеленого дома Аамутов на востоке; многочисленные рукава и притоки ее, подобно вьюнам, стелились во все стороны на далекие мили, образуя щедрую, плодородную Долину тысячи рек.

С тех пор как Война Розы и Бирюзы – Шаутов и Маатхасов – разрослась в Бойню Двенадцати Красок, Бенра утратила часть богатств, поглотила множество кораблей, железа и мореходов, не желая того, очернила себя грязью человеческих междоусобиц. Но, кажется, совсем не убыло от этого ее величие, не оскудели тучные стаи рыб, и по-прежнему большая волна прибывала к берегу седым серпом пены.

Здесь-то и ждал единственную дочь-тану и союзника-тана Сабир Свирепый.

Он вышел встречать прибывающих лично. Не сдерживаясь, Бану быстрее загоняла коня, привстав в седле, отрываясь от остальных вместе с телохранителями и Юдейром. В последний момент, натянув вожжи, ловко соскочила на землю.

– Приветствую, отец! – улыбнулась молодая женщина. – Да пребудут с тобой боги! – Стоило ей попытаться встать на колено, Сабир удержал дочь за плечи, коротко обняв. – Это не положено, отец. – Бану слегка смутилась.

– Здесь я решаю, что положено, – так же тихо ответил Сабир. – Пребудут и с тобой, Бансабира, – сказал громко. – Маатхас!

– Будь здоров, Сабир! – Маатхас спрыгнул на землю, пожал руку Свирепому. Бансабира уже здоровалась с братом.

– Ты тоже здесь? – Бансабира искренне удивилась.

– Точно, – улыбаясь, ответил Русса. – Мы решили, что пора северянам устроить небольшой общий кутеж. – Бану недоверчиво посмотрела на Руссу, боковым зрением подмечая неподалеку кузена Хальвана. – К тому же и повод есть. – Русса обнял сестру, положив тяжелую руку на плечо. На лице Бансабиры отразилось еще большее недопонимание.

Ближайшие мужчины засмеялись, Маатхас сделал шаг в их с Руссой сторону:

– Не помните, тану? Я говорил вам, что в этом месяце мне стукнет тридцать первый год.

Праматерь, и впрямь. Да какое тут дело до чьих-то дней рождения? Она и свой-то последний «пропустила», а все предшествующие имели ценность только потому, что с их помощью можно было отсчитывать срок пребывания под рукой Гора.

– Да, простите. – Бансабира попыталась изобразить смущение. – Надеюсь, я не пропустила день, когда вас следовало поздравить?