Страница 4 из 27
Аристотель об идеях и мимесисе. В отличие от Платона Аристотель (384–322 гг. до н. э.) мыслит идеи существующими внутри вещей и явлений, а не над ними. Эти внутренние идеи Аристотель называет формами. Для искусства из этого следует, что, подражая природе, оно в принципе способно раскрывать и идеи (формы), в ней заключенные, что мимесис совместим с созданием идеальных образов. В таких образах достигают прояснения и полноты и чувственные, и идеальные качества вещей, связанные взаимным усилением.
Хотя Аристотель в своих текстах обнаруживает к живописи и скульптуре больше чувствительности, чем Платон, среди искусств собственно изобразительные его, как и Платона, интересуют в последнюю очередь.
В «Поэтике», трактате, посвященном поэтическому искусству, где о живописи упомянуто лишь мельком, Аристотель рассуждает не только о предметах мимесиса, но также о его средствах и способах. Он пишет: «таковы-то эти три различия…: чем [подражать], чему и как».[17] «Чем» – это выразительные и изобразительные средства. Средствами музыки являются гармония и ритм, поэзии – метрически организованное слово, прозы – «голое слово»; живописи – линии, краски. «Как» – это совокупность творческих принципов, правил и приемов, творческий метод, способ.
Предметы подражания Аристотель делит на три типа: «так как поэт есть подражатель (подобно живописцу или иному делателю изображений), то он всегда неизбежно должен подражать одному из трех: или тому, как было и есть; или тому, как говорится и кажется; или тому, как должно быть».[18]
Внешне эта классификация сходна с той, которую предложил Платон, но по существу – только в одном пункте: искусство, изображающее вещи такими, какие они есть, Платон называл искусством, творящим честные подобия.
Искусство, изображающее вещи, какими они должны быть, т. е. создающее идеальные образы, Платон в отличие от Аристотеля противопоставлял миметическому.
Искусство, изображающее вещи, какими они кажутся, Платон называл искусством, создающим призраков, фантазии, и осуждал больше всего. Аристотель же, напротив, признает за ним богатый потенциал. Предметный состав такого искусства он трактует широко и сложно. Сюда относятся и вещи, как о них говорят, сюда тяготеют и вещи, как о них думают, т. е. вещи, воспринимаемые не только чувствами, но и разумом, а также и вовсе вымышленные. Более того, образы, прихотливо передающие реальное или сочиняющие несуществующее, сближаются с образами, превосходящими действительность, идеальными, на тех основаниях, что и те, и другие представляют невозможное. То, что для Платона было презренной, пустой и лживой фантазией, у Аристотеля получает шанс соединиться с возвышенным воображением.
Подвижность этой предметной классификации искусства вызвана тем, что для Аристотеля в отличие от Платона качество художественного произведения не определяется качествами изображаемого предмета.
Убедительное подражание невозможному. Рогатая лань. В «Поэтике» Аристотель несколько раз повторяет, что в искусстве «предпочти тельнее невозможное, но убедительное возможному, но неубедительному». «В самом деле, ошибка меньше, если поэт не знал, что лань не имеет рогов, чем если он опишет ее неподражательно».[19] Выбор неправильного предмета для подражания (рогатой лани или «коня, вскинувшего сразу обе правые ноги»[20]) – это ошибка, не затрагивающая существа искусства. А неправдоподобная и неубедительная трактовка правильного предмета – это серьезная неудача искусства, затрагивающая его существо. Аристотель как будто допускает, что изображение ложного способно порой передать истинный порядок природы, а изображение действительно существующего порой не способно на это.
Идеальный и пойэтический мимесис. Какие же способы художественного подражания подразумевает Аристотель? Остановимся на высших из них, тех, которые позволяют создавать идеальные образы.
Главный способ заключается в подражании не отдельным, внешним аспектам природы, а общим ее законам, при помощи которых она созидает вещи, заставляя их реализовывать в сырой бесформенной материи свою идею (форму). Иначе говоря, это подражание природе не созданной, а создающей, не тому, что, а тому, как она творит. Это подражание природе по способу действия, творчества. «А через искусство возникает то, форма чего находится в душе (формой я называю суть бытия каждой вещи и ее первую сущность)».[21] Художник (как и любой делатель вещей), подобно природе, заставляет материю стремиться к форме. Эта форма находится в его душе. Но форму не следует понимать как субъективное изобретение художника. Она не столько возникает в его душе, сколько постигается душой. Форма обладает объективностью, которая обеспечивает создаваемым художником образам правдоподобие и убедительность.
Видно, насколько для Аристотеля художник наделен волей и способностью творить и насколько тесно и почти неразрывно мимесис связан (если не сказать, отождествлен) с пойэсисом. Аристотель размышляет о пойэтическом мимесисе.
Другой способ заключается в разумном отборе из конкретных, разрозненных природных образцов, в обобщении и упорядочивании результатов отбора в границах некоего нового целого.
Иллюстрацией этого подражания природе способом отбора может служить анекдот об уже упомянутом художнике Зевксисе. Чтобы изобразить легендарную красавицу Елену, из-за которой развязалась Троянская война, он отобрал пять прекраснейших девушек города Кротона и в каждой из них выбрал наипрекраснейшую часть, а затем объединил эту дважды отобранную из природы красоту в идеальном образе красавицы. В «Поэтике» Аристотель замечает, что «[так, невозможно], чтобы существовали такие [люди], каких писал Зевксид,[22] но оно и лучше, так как [произведение искусства] должно превосходить образец».[23] В «Политике» он делает важное пояснение: искусство не всегда превосходит природу в отдельных частях, но всегда – в целом. Форма и порядок целого – главное отличие искусства от природы: «Дельные люди отличаются от каждого взятого из массы тем же, чем, как говорят, красивые отличаются от некрасивых, или картины, написанные художником, от картин природы: именно тем, что в них объединено то, что было рассеянным по разным местам; и когда объединенное воедино разделено на его составные части, то, может оказаться, у одного человека глаз, у другого какая-либо другая часть тела будет выглядеть прекраснее того, что изображено на картине».[24]
Воздействие мимесиса. В «Поэтике» и «Риторике» Аристотель, рассуждая о воздействии миметического искусства на зрителя, утверждает, что оно вызывает удовольствие. Причем удовольствие связано не с предметом мимесиса, а с художественным воспроизведением предмета, с процессом мыслимого или зрительного сопоставления предмета с его изображением. Этот процесс сродни познанию, и получаемое от него удовольствие, следовательно, высшего рода – разумное и благородное. «Раз приятно учение и восхищение, необходимо будет приятно и все подобное этому, например подражание, а именно: живопись, ваяние, поэзия, вообще всякое хорошее подражание, если даже объект подражания сам по себе не представляет ничего приятного; в этом случае мы испытываем удовольствие не от самого объекта подражания, а от мысли [умозаключения], что это [т. е. подражание] равняется тому [т. е. объекту подражания], так что тут что-то познается».[25]
Самое знаменитое высказывание Аристотеля о воздействии искусства входит в его определение трагедии в «Поэтике»: «трагедия есть подражание действию важному и законченному, имеющему [определенный] объем, [производимое] речью, услащенной по-разному в различных ее частях, [производимое] в действии, а не в повествовании и совершаю щее посредством сострадания и страха очищение (katharsis) подобных страстей».[26] Речь идет о том, что эпизоды трагедии, вызывая в зрителе сострадание и страх, приводят к катарсису, т. е. очищению, преображению его души.
17
Аристотель. Поэтика, 1448а 25.
18
Там же, 1460b 10.
19
Там же, 1461b 10; 1460b 30.
20
Там же, 1460b 15.
21
Аристотель. Метафизика, VII, 7, 1032а 30–1032b 5 // Аристотель. Соч.: в 4 т. Т. 1. М., 1976. С. 198.
22
Имеется в виду Зевксис.
23
Аристотель. Поэтика, 1461b 10.
24
Аристотель. Политика, III, 6, 1281b 10–15 // Аристотель. Соч.: в 4 т. Т. 4. М., 1983. С. 464.
25
Аристотель. Риторика, I, 11, 1371b 5–10 // Аристотель. Поэтика. Риторика. О душе. М., 2007. С. 123.
26
Аристотель. Поэтика, 1449b 25.