Мясник

— Все, — сказала она. — Ты, мудацкая твоя харя, можешь делать все что угодно. Но мой отец тебя из-под земли достанет. И вырвет тебе яйца.

Вот так, говорила она себе, молодец, продолжай в том же духе. Эта мразь должна знать свое место.

— Так, так, так, — одобрительно качал головой Хлынов. — Ну что ж. Посмотрим, у кого из вас крепче нервы. Кто первым крикнет: дяденька, пощадите. А проверяется это очень просто.

Он подошел к столу, взял веревку, тонкую, как леска, быстро и сноровисто сделал из нее две петли, перекинул их на шеи девочек, соединил оба конца в один и стал медленно-медленно поворачивать узел, одновременно затягивая на шеях обоих девочек петли. Обе почувствовали, как веревка впивается в горло, перекрывая путь кислороду в дыхательные пути.

— Посмотрим, — повторил Хлынов. — Соревнования начинаются, дорогие друзья. Просим занять зрительские места.

И он продолжал так же медленно поворачивать веревку. Петли затягивались все туже и туже.

Машина Безрукова приближалась к даче Хлынова.

Говорил Семен: Мы уже сделали соответствующие запросы и получили ответ. В сущности, об участниках этой банды известно все или почти все. Про Каюмова, главаря, известно, что до этого он не привлекался, не сидел, не судим, ну и все такое. Тоже самое можно сказать и про второго, Андрея Найденова. Про Татьяну Котову, — Никита дернулся, — рассказывать вам не стану, сами с усами, а вот эта самая Чума — личность в высшей степени интересная. Рассказать?

— В следующий раз, — угрюмо ответил Никита, напряженно вглядываясь в дорогу. — Когда..?

Семен посмотрел на дорогу.

— Скоро. Теперь уже рукой подать.

— Мы что же, — с тревогой спросил Акимов, — втроем его будем брать?

— Так точно, — кивнул Семен. — На свой страх и риск.

— Но почему?! — одновременно воскликнули Котов и Акимов.

— Петя, Никита! Повторяю еще раз для полных дебилов: приказа арестовать Хлы-нова в природе не существует. Вам все ясно? Точно так же я не могу приказать сделать это своим людям. Выход один: самим нарываться на неприятности, а потом писать рапорты, отчеты и вообще оправдываться. Понятно вам?

Снова ненадолго воцарилась тишина, прерываемая лишь работой мотора. Наконец Никита прочувствованно сказал:

— Спасибо, Сема.

— Не стоит, — отмахнулся тот. — На моем месте, уверен, так поступил бы каждый.

Котов невесело улыбнулся шутке товарища. Тут было о чем подумать.

И так, этот Хлынов убивает молоденьких девочек, и моя Таня, судя по всему, находится в его руках. Взбесившийся чекист, которого почему то не арестовывают, словно он не преступник, а какая то примадонна секретная. Вот оно, слово ключевое — секретная.

В какой-то момент он вышел из-под контроля, понял Никита. То ли и вправду взбесился ни с того ни с сего, то ли насолил ему кто-то из начальства. Нет, здесь что-то не то. Назло начальству девочек не убивают. Хотя — кто их знает, чем они там занимаются?

Никите вдруг показалось, что он нащупал что-то важное, он вдруг подумал…

Так, ну-ка, думай, Котов. Итак, солидная секретная контора «пасет» своего же сотрудника, причем, как говорит Безруков, никто в предательстве этого сотрудника не подозревает. Но слежка за ним такая, куда там Пеньковскому или Штирлицу. Почему?

Они сами напичкали его чем-то таким, что он вышел из-под контроля, — как-то очень безразлично подумал Никита. Они сами сделали из него монстра. Он небось и подписку давал какую-нибудь, что не возражает, мол, против всяких там процедур и уколов. И они его кололи, пытаясь сделать из своего человека супершпиона или кого-нибудь еще. А он…

И у них не получилось, решил Котов. Не может же получаться всегда, верно?

Стоп, сказал себе Котов. А это что значит? А это означает, дорогой ты наш Никита Сергеевич Котов, что у них, у этих, о ком ты думаешь, нет-нет да и получаются их говенные эксперименты. Они, наверное, наводнили Москву и прочие большие города

своими супер агентами, они же все время работают над собой (и над всеми остальными), все время совершенствуются, верно? У них, наверное, и отдел есть соответствующий, разумеется, секретный.

Как же они «достали» всех нас, подумал Котов, как обрыдли своими штучками и прибамбасами. Ну если вам так надо экспериментировать, делайте это нормально, цивилизованно, чтобы окружающие не страдали, девчонки молодые! Что ж вы снова и снова в говно вляпываетесь?! И тут у кого-то обязательно погоны полетят, и когда же вы работать-то научитесь, а?!

Полетят, как же, саркастически возразил себе Котов. На то и эксперименты такие секретные, чтобы пробовать, пробовать и смотреть. И не нести никакой ответственности. Они ведь все там уверены, что судить их будет История.

Сволочи.

Только бы она была жива, молил судьбу Никита, только бы она была жива. Я на все согласен, Боже, только бы жива. Не дай Господи, повториться тому, что было со Светланой, с матерью ее!

Или это действительно так, что дети повторяют судьбы своих родителей? Не дай Господь, не дай повториться, яви свою милость.

Ну вот, ты и молиться начал, усмехнулся про себя Никита. Растешь…

— Все будет хорошо, Никита, — до его плеча дотронулся Петр.

Значит, пока слишком все плохо, решил про себя Никита. В их кругу не принято так говорить, когда выезжают на арест преступника, тем более такого опасного, как этот Хлынов. Мало ли что может произойти, и никто не берет на себя такую смелость, чтобы заверить: все будет хорошо. А тут Петр говорит такие вещи. Значит, сам волнуется, сам себя успокаивает. Или это у него, у Никиты, такой вид, что его надо непременно успокоить?

Пора брать себя в руки, Никита. Пора расслабиться и приготовиться. Можешь немного помедитировать, если тебе это поможет.

— Помедленней, — сказал вдруг Семен, и Котов не сразу понял, что слова эти были предназначены вовсе не ему, а водителю.

Значит, скоро. Значит, осталось совсем немного. Подъезжаем.

Вот и Семен тоже говорит:

— Подъезжаем.

Все, Котов. Соберись.

Хлынов, я тебе глотку рвать буду!

Сознание угасало. Именно угасало, потому что бороться за жизнь хотелось все меньше и меньше. Тане казалось, что еще секунда, другая — и все будет кончено, навсегда. Она вспоминала папу, вспоминала, почему уехала из Горска, и теперь все причины, все эти мелкие ссоры с мачехой казались ей такими ничтожными, вздорными, что даже сквозь пелену надвигающейся смерти она успевала удивляться самой себе: ну что такого страшного было в этих перепалках? Вернуть бы назад хоть один месяц жизни, все могло быть по- другому.

Эти мысли приходили ей в голову в те редкие минуты, когда Хлынов, видя, что у кого-то из них наступает агония, ослаблял петли, и воздух снова врывался в легкие несчастных девочек.

Поначалу Чума хрипела, сколько могла:

— Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь, сволочь…

Но потом она уже не могла произнести ни слова, и теперь только хрипела, с такой же ненавистью глядя на Хлынова, когда тот ослаблял на их шеях веревку.

А Таня вдруг стала безразличной ко всему. Она даже не старалась думать о постороннем — мысли сами приходили ей в голову.

Как там, интересно, Андрей? Жаль, что все так получилось у них нелепо. Все у них нелепо. И с папой, и с Людмилой, мачехой, и с Андреем. И вся она такая нелепая нелепая.

Хлынов приоткрыл ей веки, заглянул в глаза и почти весело спросил:

— Ну, как жизнь? Попроси пощады — отпущу.

Она вдруг поняла, что должна ему сказать. Вот никак не могла сообразить, а теперь поняла, что конкретно обязательно должна сообщить этому человеку.

Она приоткрыла губы и с трудом прохрипела:

— Ты нелепый.

— Что-что? — он пригнулся пониже, чтобы получше ее слышать. — Что ты сказала?!

— Нелепый. Ты, — хрипя, повторила она.

Озадаченный, он выпрямился и посмотрел на Таню немного другими глазами. Девочка оказалась крепче, чем он думал. Ну что ж, тем интереснее будет все остальное.