Я - не заморыш!

— Вот и хорошо. Найдется ей работа в кооперативе. Сейчас-то она рабо­тает уборщицей.

— Санитаркой, — уточнил я. — Это временно. Пока папа в больнице.

— Не будь эгоистом, Кирилл. Ты скоро вырастешь, а мать одна.

— А вам-то что: одна она или нет?

— Кирилл, взрослые люди имеют право на личную жизнь. Она тебя уже вырастила.

— А теперь будет выращивать ваших баранов? Навоз за ними убирать?

— Знаешь, Кирилл, не надо так. Подсобное хозяйство, оно людям помо­гает выжить. А животные ухода требуют. Все же любят мясо, молоко? А как это достается? Через труд!

— Так возьмите себе домработницу или гастарбайтеров наймите. Вы же теперь великий начальник!

— Кирилл, не груби. Председателем меня народ выбрал, я не сам себя назначил. А с матерью твоей мы сами разберемся, кто и что по хозяйству будет делать.

— Как вы все быстро замутили! Ну, это еще неизвестно, что мама ска­жет!

— Я позвонил, потому что она не решилась бы на это никогда. И что ей там делать, в вашей Перми? Вы оба, ты и твой отец, будете ее эксплуатировать до конца жизни.

— Это вы эксплуататор! То баранов своих эксплуатировали, теперь буде­те колхозников и мою маму!..

Я отключил зоотехника. Пошел он. Ни фига себе! Они за моей спиной пожениться решили! Это — как предательство. Я взбесился, хотелось пла­кать. Но пацану плакать — это позорно! Я напряг волю, сдержался.

Появилась мама. Она была в светло-зеленом платье. Из своей юности. На фоне свежескошенной травы мама была просто красивой. Но это меня не сдержало, и я выпалил:

— Мам, как же ты так? Этот зоотехник.

— Он все-таки позвонил тебе. Ну ладно, сын, слушай. Вот как раз и отец подходит.

Батя, высвободившись из коляски-каракатицы, самостоятельно поднялся на костыли и довольно уверенно направился к нам.

— Ну, вот все и собрались, — решительно сказала мама. — Так, му­жики.

— Привет! Ты сегодня такая красивая! — сказал с улыбкой отец.

— Спасибо. Жаль, что ты этого мне не говорил в свое время.

— Надеюсь, еще исправлюсь. Какие наши годы!

— Так, ребята, — сдерживая волнение, начала мать: — Я возвращаюсь в Лесостепной.

— Как? — только и смог сказать отец.

— Поездом. Мы же договорились, пока ты на ноги не встанешь, я буду здесь. Но ты уже на ногах, слава богу.

Отец понуро повис на костылях — это называлось «встать на ноги». Мне было жалко батю и обидно за нас двоих.

— Мам, а я как?

— Сынок, думаю, тебе надо побыть с отцом. Впереди каникулы. Кварти­ру я оплатила, денег немного оставлю и буду высылать.

— Ну да, ты теперь будешь богатой председательшей! — Во мне говорила обида, а не разум.

— Сын, а ты жестокий, — тихо произнесла мать. — Я этого не заслужи­ла.

— Мам, извини. Конечно, устраивай свою жизнь. Тебе и с деньгами будет легче. — Я не к месту вспомнил лужу безденежья в стиле фэнтези. Она с детства мне отравляла жизнь, и маме тоже.

— Кирилл, давай по-взрослому. Мать, конечно, имеет право, — сказал осипшим голосом отец и тут же спросил: — Когда ты уезжаешь?

— Послезавтра. Билет я уже купила.

— Ты все-таки выходишь замуж за этого. председателя, — с тоской, но без укора произнес отец.

— Посмотрим. а ты, Константин, не спейся. Потому сына с тобой остав­ляю. Выздоровеешь, возвращайся к своей Жанне.

— Мы с папкой будем без нее жить, — резко сказал я.

— Если сын будет мешать, отправишь его в Лесостепной, — не глядя на меня, произнесла спокойно мама. — К 1 сентября пусть обязательно вернется.

— Ты же сказала, что я здесь буду учиться. В военный институт готовить­ся.

— Видишь, Кирилл, обстоятельства меняются. А готовиться в институт везде можно, хоть в Перми, хоть в Лесостепном.

— Я, кажется, всем вам мешаю. — Мне пришлось подавить желание разрыдаться от обиды. Но нет, пацану позорно плакать!

— Кирилка, если б ты знал, как мне больно, сынок. Но это лучше и для тебя, и для отца, — мама сама расплакалась.

— Ладно, не будем разводить сырость. Значит, так надо! — стараясь быть бодрым, сказал отец.

Стоп-кран и. продолжение маминой «дурацкой» песни

Вот и все!.. Через день мы провожали маму с вокзала Пермь-II. Нас туда отвез на новенькой кредитной «гранте» Владимир Сергеевич. Мы с отцом пока остались пожить в его комнате, может, до сентября. А там у бати решит­ся вопрос с его дачным домиком возле деревни Мошни.

Мама беспрестанно плакала, прижавшись ко мне. Потом, когда прово­дница попросила поспешить занять места, мать с отцом порывисто обнялись. Батины костыли предательски упали. Я их подобрал и не смотрел на роди­телей, потому что у меня текли позорные слезы. Меня подбодрил Владимир Сергеевич:

— Ничего, Кир, когда-то надо пуповину обрезать, — он как бы повторил слова зоотехника.

Я снова вспомнил про роль пуповины в моей жизни и ощутил себя пол­ным заморышем. Почему-то подумал о неродившемся брате. Конечно, если бы он родился, мы бы все вместе жили и мама с отцом бы не расходились. Может, не надо было ездить маме на бухгалтерские курсы? В аварию бы не попала, брата мне сохранила. Или судьба такая?

Владимир Сергеевич поднял в тамбур пару маминых сумок.

Мать последней из пассажиров вошла в вагон.

— Быстрее, девушка, быстрее. Сейчас отправляемся, — нервничала про­водница.

Под «Прощание славянки» поезд тронулся. Мы с папкой сиротливо стоя­ли посреди перрона.

— Ну, земляки, поехали домой, — сказал Владимир Сергеевич.

И тут только что тронувшийся поезд заскрежетал тормозами, содрогнулся всем длинным туловищем, остановился.

— Ого! Кто-то сорвал стоп-кран, — пояснил Владимир Сергеевич.

Дверь в одном из вагонов распахнулась, из нее буквально выпрыгнула.

мама. За ней вывалились две сумки. Проводница размашисто жестикулирова­ла и явно ругалась.

Я бросился к маме, отец, насколько позволяли костыли, — тоже. Даже Владимир Сергеевич побежал.

Мама беспомощно плюхнулась на сумки и зарыдала.

Появились полицейские, в одном из которых я узнал вежливого сержанта из тех, кто встретил нас, когда мы приехали в Пермь.

Закончилось тем, что маму пригласили в привокзальное отделение транс­портной полиции. Там объяснили:

— Стоп-кран в вагоне применяется только в связи с безотлагательной необходимостью. Вам понятно? Это предотвращение крушения, аварии, схода с рельсов подвижного состава, человеческих жертв.

— Вот я и предотвратила крушение. И человеческих жертв нет.

— Девушка, оставьте эту лирику для кого-то другого, — с укоризной сказал полицейский. — Статья одиннадцать точка семнадцать Кодекса РФ об административных правонарушениях. Самовольная без надобности останов­ка поезда влечет наложение административного штрафа.

— Согласна, — устало произнесла мама.

— Ну, земляки, вы даете, — то ли с восхищением, то ли с осуждением сказал Владимир Сергеевич. Потом добавил: — Как в бразильском сериале.

Я не знаю, что такое бразильский сериал, но догадался, что это — не очень. Потому что родители молчали, но тут Владимир Сергеевич разрядил обстановку:

— Теперь будет время свозить вас в Белогорский монастырь. Храм клас­сный!..

— И на Гайву, в военный институт, — добавил я радостно. — Может, и в Соликамск к Денискиному дедушке съездим, ну, который елочки посадил у Троицкой церкви из Белогорского монастыря.

— Конечно, земляк же! — решительно сказал отец. — Я чуть оклемаюсь, у меня в гаражах старая «Ока», отремонтируем. Сами будем ездить.

А мама вдруг взяла и запела свою странную песню, из которой мне был знаком только первый куплет:

Ты, река ли моя, чиста реченька,

Серебром ключевым ты питаешься...

От истоков струишься отеческих,

Меж камней-валунов извиваешься...

Ты ручьями-притоками полнишься,

Вдаль уносишь свои воды быстрые,

Лес суровый к тебе низко клонится,

Крутизна берегов — вместо пристани.