Тамара и Давид

Чиабер удалился с сокрушенным сердцем, так как втайне опасался воцарения Сослана и предпочитал жить в мире с князьями, чем отстаивать правду царевича, в которой он и сам не был достаточно уверен. Русудан, видя, что Тамара не охладевает, а, напротив, сильнее разгорается в своем желании выяснить истину, предпочла некоторое время помолчать, ожидая пока царица сама возобновит с ней беседу.

— Я уверена, — произнесла Тамара, — что Чиабер знает больше того, в чем сейчас признался мне. Он не прибавил ничего нового к тому, что нам известно, хотя находился в близких сношениях с зачинщиками и мог услышать от них в то время более правдивые свидетельства об исчезновении Демны. Но Чиабер сделал одно правильное указание. Если Липарит Орбелиани уцелел со своими сыновьями, то нам нечего искать более верного и правдивого свидетеля. Надо послать всюду гонцов, чтобы найти его. Непостижимо мне, как я могла столько времени быть в бездействии и дать распространиться клевете, вместо того, чтобы пресечь ее в самом начале.

Русудан почувствовала, что между ними опять произошла размолвка. Как ни была крепка и нежна их дружба, любовь к Давиду была неизмеримо сильнее и глубже этой дружеской привязанности и могла охладить чувства Тамары к ее воспитательнице. Едва скрывая свое недовольство и тревогу, Русудан поспешно поднялась с места.

— О, горе мне! — жалобно произнесла она. — Не я ли воспитывала вас вместе с Давидом, не я ли хранила и лелеяла вас и ради вас готова была на все жертвы! А теперь я вижу твою печаль и вместо утешения приношу тебе одно огорчение. Но что я могу сделать? Лучше, если бы закрылись мои очи и оглохли мои уши, чтобы я не видела твоих слез, не слыхала злых речей твоих врагов и не трепетала за каждую твою ошибку. Не могу умолчать, какая над нами нависла угроза. Алексей Комнен, сын убитого Андроника, воспитывался у нас, в Иверии, а теперь ты приютила у себя еще и малолетних внуков Андроника. Царствующий сейчас в Константинополе Исаак затаил злобу против тебя, что ты дала убежище ненавистным ему Комненам. В любой момент Микель может обратиться за помощью к греческому патриарху и возмутить греков против тебя.

Напоминание Русудан сильно уязвило, но не смутило Тамару; и она, не замедлив, ответила:

— Никто не давал права императору Исааку вмешиваться в наши дела и мстить мне за несчастных внуков Андроника. Разве войска наши обессилели, а мечи наши обратились в воск, чтобы я могла бояться нападения греков и прощать императору Исааку все его злодеяния? Поверь мне, не так страшны враги извне, сколько внутри, в недрах самого нашего царства.

Они расстались без обычных ласковых слов и заверений в любви, так как сердца их были переполнены чувствами, резко несходными между собою, а мысли, хотя и были направлены к одному и тому же человеку, приводили их к еще большему душевному несогласию и расхождению.

Высоко в горах, возле уединенной пещеры, сидел погруженный в глубокое раздумье печальный витязь; у ног его лежали воинские доспехи и меч был воткнут в землю. Он сидел неподвижно, охваченный беспредельным чувством одиночества и тоски, но плененный дикой красотой горных вершин невольно забывал на время о своем горе.

Жизнь в горах, полная опасностей, выработала в Сослане, как и во всем овсском народе, чувство бесстрашия, беспримерной отваги, отчаянной решимости защищать свою жизнь и отечество. Иверия, красивейшая горная страна, все время подвергалась чужеземным нападениям, раздиралась феодальными смутами.

Перед глазами Сослана как бы проходила жизнь страны. По правую сторону от него мирно паслось стадо оленей, слышался топот копыт и мерный шорох передвигающихся животных. В горах бесчисленными стадами бродили туры, настолько быстрые, ловкие, что казались крылатыми.

Солнце склонилось к западу и яркими лучами золотило далекое пространство, все, что можно было охватить взглядом: и вершины гор, и глубокие пропасти, зияющие мраком, и небольшие полянки, покрытые зеленью. Цепи снеговых гор тянулись по черте горизонта и, залитые лучами солнца, казались огненными в красках багрового заката.

Сослан сидел на уступе скалы, кругом было тихо и безмолвно. Он ждал Мелхиседека, который должен был сопровождать его к царице. Тишина изредка нарушалась доносившимся издалека блеянием овец, затем надолго все смолкало. Давид пристально смотрел вниз, пытаясь разглядеть лепившиеся по склонам гор небольшие сакли с виноградниками, разбросанные мелкие селения, где протекала мирная жизнь поселян. Сослану показалось, что спокойней и приятней этой жизни нет ничего на свете. Мирный труд земледельца, стадо овец с чабанами, горы с их величественной, поражающей красотой, где всегда можно было укрыться от любого обидчика и притеснителя — представлялись ему теперь верхом земного благополучия, где человек был надежно защищен от любых неожиданностей.

Но мысли Сослана были вдруг прерваны пронзительным визгом, который, не успев стихнуть, был подхвачен многоголосыми криками, свистом и далеко разносившимся по горам Детским жалобным плачем. Сослан вскочил и схватился за меч, чтобы поспешить на помощь пострадавшим, но в это время заметил человека, бежавшего с быстротою и ловкостью тура, видимо, желая спастись в горах от преследования.

Увидев могучую фигуру Сослана, он сильно испугался, начал метаться по сторонам, а потом, решив идти навстречу опасности, быстро стал взбираться по круче прямо к тому месту, где находился Сослан. Беглец поднялся, пот лил по его лицу, на рваной одежде были видны следы крови, он весь был мокрый, покрытый не то пылью, не то грязью. Лицо выражало крайнюю изнуренность и отчаяние; впалые щеки, иссохшиеся от жажды губы придавали ему вид полумертвого человека, светились одни только глаза. Он бросил шапку и в полном изнеможении повалился на землю. Давид быстро налил в кружку вина и наклонился к нему.

— На, выпей, — участливо произнес он, — подкрепись!

Беглец приподнялся, с жадностью выпил вино и сразу оживился.

— Спасибо, добрый воин! — с трудом произнес он и сел у ног Сослана.

— Что это были за крики? — спросил Давид, проникаясь участием к незнакомому пришельцу. — Кто кого обидел?

— И не спрашивай, добрый воин. Опомниться не могу от страха. Что было… Гляди! — крикнул он, показывая рукой на пламеневшие в лучах солнца, холмы и горные ущелья, где мелькали черные точки бегущих людей, которые рассыпались далеко по окрестности и оглашали воздух громкими воплями.

— Почему они бегут, — воскликнул Сослан, и у него опять возникло желание схватиться за меч. — Скажи мне, что случилось? Как помочь людям?

— Уму непостижимо, какое страшное дело случилось. Камня на камне не осталось. Был дом, была семья, а теперь ни дома, ни семьи.

Наступило молчание. Сослан ждал, пока бедняк успокоится, и не торопил его с расспросами. Наконец беглец пришел в себя и, медленно припоминая, как все произошло, запинаясь, начал рассказывать:

— Видишь, как было дело. Поутру князь с гончим псом проезжал через нашу деревню на охоту. Навстречу им попался кот, пушистый, как лисица. Завидел его пес, рванулся, поднял его, сдавил и кот подох. Мальчишка из пращи бросил камень, да так ловко, что пес упал с пробитой головой. Князь взревел, затрубил в охотничий рог, собрал свой отряд, и началась расправа. Народ кричит: «Караул!», «На помощь!», «Бьют!». По всем селениям разнеслась тревога. Бежит народ, кто с вилами, кто с дубиной, кто с ножом. Князь от злобы разум потерял; послал отряд, за ним другой. Пощады не велел никому давать. Народ кричит: «Убийца, душегуб!» Началась резня. Рубили, резали, громили, а князь все больше в ярость приходил. Велел сжечь наше селение и всех выселить до одного. Поднялся такой плач, что страшно было слушать. Кто что мог, схватил и бросился бежать в горы. В один час стали голыми и нищими.

— Скажи мне, — воскликнул Сослан, — кто посмел совершить такое злодеяние?

— Добрый воин! Не осмелюсь даже назвать его имени. Все равно не справится с ним никто. А нас он может погубить!