Страница 94 из 116
Непопулярность философской проблематики в работах членов Музыкальной секции объяснялась прежде всего относительной малоразвитостью отечественной традиции философско-эстетического осмысления музыкального искусства вообще. В отличие от Западной Европы, где музыкальная дисциплина со времен Средневековья входила в квадривиум, в России ничего похожего не было. Музыкально-теоретические дисциплины существовали только как прикладные (со второй половины XIX в. они преподавались в консерваториях).[957] Если первая кафедра теории и истории музыки в Западной Европе (в Гёттингене) была создана в 1787 г., то в России музыкальную науку стали считать специальностью лишь в начале 1920-х гг.: в 1924 г. при участии М. В. Иванова-Борецкого в Московской консерватории открылось Музыкально-научное отделение композиторского факультета.[958]
Поэтому-то, как уже говорилось, работа Музыкальной секции ГАХН была направлена прежде всего на создание науки о музыке и ее терминологического аппарата, и ждать подведения каких-либо «итогов» здесь не приходилось. И, конечно, призывы вице-президента ГАХН Шпета к осознанию философии как «основания и обоснования» науки об искусстве, к уходу от эмпирики и психологизма[959] крайне редко служили руководством к действию для членов Музыкальной секции.
Возвращаясь к мысли, высказанной в начале этого раздела, заметим: работы членов Музыкальной секции были по преимуществу посвящены изучению основных параметров музыкального языка, их экспериментальному исследованию и физико-математическому обоснованию, выработке строгой научной терминологии. И все это, безусловно, объясняется принадлежностью многих членов секции к одной научной традиции – школе С. И. Танеева.
3. О научной традиции С. И. Танеева
Большинство членов Музыкальной секции ГАХН были учениками или учениками учеников Сергея Ивановича Танеева, профессора Московской консерватории и автора первого русского оригинального музыкально-теоретического трактата «Подвижной контрапункт строгого письма» (1909).[960] Поразительно, насколько разными были представители этой научной школы: Энгель, Сабанеев, Жиляев, Розенов, Яворский и Конюс! Последние двое, Яворский и Конюс, оба – авторы фундаментальных теорий, по сути, явились антагонистами в науке. Но они обладали общим качеством, которое культивировал Танеев, – системностью мышления.[961]
Деятельность Танеева стала переходным этапом в истории русского музыкознания – от теории музыки как прикладной эмпирической дисциплины к музыкальной науке, ставящей перед собой цель познать сущность музыки. И хотя главный теоретический труд Танеева «Подвижной контрапункт строгого письма», так же как и другие его работы, не изданные при жизни,[962] имел дидактическую цель – научить ученика сочинять полифоническую музыку в стилях Палестрины и Баха, – в нем выражены научные идеи, ставшие основополагающими для теоретических концепций учеников. Первая идея сформулирована в эпиграфе из Леонардо да Винчи: «Никакое человеческое исследование не может почитаться истинной наукой, если оно не изложено математическими способами выражения».[963] В «Подвижном контрапункте…» эта максима воплощена буквально: все изложение построено на основе математических формул, с помощью которых вычисляется правильное соотношение полифонических голосов по вертикали и горизонтали.[964] Важно отметить, что возможность довести точность наблюдений над музыкой до формульной возникает благодаря временно́й удаленности и завершенности изучаемого Танеевым этапа музыкальной культуры.[965] («Средство для познания мертвых форм – математический закон».[966]) Эта временна́я дистанция позволяет рассматривать старинную полифоническую музыку как объект идеальный и целостный. На основе подобных категорий, но в приложении уже к музыке любого времени и стиля строится теория ученика Танеева Конюса.
Другое качество, свойственное как самому Танееву, так и его выдающимся ученикам, – историзм мышления, стремление мыслить себя в своем времени. На основе наблюдений над современной музыкой Танеев предположил, что в его время – время разложения тональной системы – спасительным для музыки выходом станет контрапункт:
Для современной музыки, гармония которой постепенно утрачивает тональную связь, должна быть особенно ценною связующая сила контрапунктических форм…Современная музыка есть преимущественно контрапунктическая. Не только обширные оркестровые сочинения – где обилие самостоятельных голосов нередко доходит до запутанности и неясности, – или оперы, основанные на контрапунктически разрабатываемых лейтмотивах, но даже пьесы незначительного размера редко обходятся без участия контрапункта.[967]
Предчувствия Танеева в полной мере оправдались ходом развития музыки ХХ в., в частности возвращением забытой на полтора столетия сложнейшей контрапунктической техники.[968] О гениальной проницательности Танеева свидетельствует и тот резонанс, который получили его идеи в трудах учеников и почитателей. Воздействие этих идей на теоретиков не только музыки, но и живописи стало заметным еще во время работы над «Подвижным контрапунктом строгого письма».
Особенно значимыми идеи Танеева оказались для Б. Л. Яворского и (возможно, через его посредство) для одного из будущих основателей ГАХН – В. В. Кандинского.[969] Важно, что в период работы Танеева над книгой и в момент ее публикации собственные теории Яворского и Кандинского также находились в стадии оформления.[970] Не исключено, что влияние Танеева на Кандинского сказалось и в самом заимствовании термина «контрапункт».[971] И он, и другие музыкальные термины, фигурирующие в ранних работах художника «Язык красок» и «О духовном в искусстве» («контрапункт», «гармонизация», «созвучие», «диссонанс», «генерал-бас» и др.[972]), могли привлечь Кандинского сочетанием технической конкретности и чистоты абстракции, отсутствием внешних жизненных ассоциаций. (Хотя конкретное практическое содержание музыкальных формул, составляющих основу трактата Танеева, очевидно, было для художника недоступно.) Общими для Кандинского и Танеева являются и мысли о необходимости применения контрапункта как конструктивного средства в искусстве, находящемся на стадии утраты единого организующего принципа:
Цвет, который сам является материалом для контрапункта… приведет, в соединении с рисунком, к великому контрапункту живописи, который ей даст возможность придти к композиции; и тогда живопись, как поистине чистое искусство, будет служить божественному.[973]
И все же, на наш взгляд, Кандинский имеет гораздо более ощутимые «точки схождения» не с самим Танеевым, но с его учеником Яворским (об этом в следующем разделе статьи).
4. Личности и теории
Как уже говорилось выше, несмотря на общую школу, членов Музыкальной секции нельзя назвать группой единомышленников: их научные позиции были очень разными. Более того, столь контрастной полифонии не только научных позиций, но и мировоззрений, может быть, не существовало в истории русской науки о музыке ни до ни после. Единственное, что объединяло членов секции, – стремление к чистоте музыкальной науки и точности терминологии, к исследованию музыки как таковой.[974] Дать подробную характеристику даже самым значительным работам в рамках настоящей статьи не представляется возможным, поэтому мы ограничимся анализом наиболее характерных фрагментов.
957
Несмотря на наличие нескольких искусствоведческих институтов в Москве и Петербурге, восприятие музыковедения прежде всего в качестве прикладной дисциплины как тенденция фактически сохраняется до сих пор.
958
О музыковедении в дореволюционной России ученик Иванова-Борецкого Ю. В. Келдыш писал: «В дореволюционной России музыковедения как особой, самостоятельной профессии вообще не существовало. Обучавшиеся в консерваториях по теоретической специальности готовились только к педагогической, а не к научной деятельности. Музыковедческие дисциплины, в отличие от большинства западных стран, не преподавались и в русских университетах. Лишь одиночки посвящали себя научной работе в области музыки, часто совмещая это с другой специальностью, так как занятие музыковедческими исследованиями не могло обеспечить материальной базы для существования» (Ю. Келдыш. 100 лет Московской консерватории. С. 112).
959
Г. Шпет. Проблемы современной эстетики // Искусство-1. 1923. № 1. С. 62.
960
Другой теоретический трактат Танеева, не завершенный им, – «Учение о каноне» – был издан под редакцией В. М. Беляева в 1929 г.
961
По воспоминаниям учеников, сам Танеев, будучи прежде всего музыкантом, композитором, в своих сочинениях и в оценках другой музыки стремился к «ясности процесса изложения», «его однородности с основным тезисом» (Б. Л. Яворский. Воспоминания о Сергее Ивановиче Танееве. С. 264). Он обостренно реагировал на нарушение логики и недостаток точности в любых проявлениях (и в теории, и в композиторском творчестве), будь то нечеткость в следовании конструктивным принципам или стилистическая эклектика, которую он находил, например, в музыке Н. А. Римского-Корсакова.
962
См., напр.: Несколько писем С. И. Танеева по музыкально-теоретическим вопросам; С. И. Танеев. Из научно-педагогического наследия.
963
«Nissuna humana investigatione si po domandare vera scientia, s’essa non passa per le mattematiche dimonstrationi» (Leonardo da Vinci. Trattato della pittura. Parte prima, § 1).
964
В трактовке правил применения консонансов и диссонансов в простых соединениях голосов Танеев опирается на общеизвестные трактаты Й. Фукса «Gradus ad Parnassum», Ф. Марпурга «Abhandlung von der Fuge», Г. Беллермана «Der Contrapunkt», Ф. Ж. Фетиса «Traité du contrepoint et de la fugue» и др.
965
Напомним, что эпоха полифонии «строгого стиля» относится к XV–XVI вв., «свободного стиля» – к XVII–XVIII вв.
966
О. Шпенглер. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. I. С. 129.
967
С. Танеев. Подвижной контрапункт строгого письма. С. 6.
968
Использование изощренной контрапунктической техники особенно показательно в музыке композиторов нововенской школы А. Шёнберга, А. Берга и А. Веберна, в полифоническом цикле «Ludus tonalis» П. Хиндемита и мн. др.
969
Знакомство Кандинского с Яворским состоялось в Москве в доме Ф. А. Гартмана осенью 1910 г. «Лучший ученик Танеева, самый левый революционер в композиции, – писал Кандинский 3/16 октября 1910 г., – его музыкальная теория – родная сестра моей живописной: непосредственное построение на чувстве и физико-психическом воздействии» (Архив Г. Мюнтер и И. Айхнера (Мюнхен)) (цит. по: Н. Подземская. «Возвращение искусства на путь традиции» и «наука об искусстве»: Кандинский и создание ГАХН. С. 158–159).
970
Первые тексты Яворского и Кандинского, в которых обосновывались их теории, – «Строение музыкальной речи» Яворского (1908) и «Язык красок» («Farbensprache») Кандинского в (1908–1909) – были созданы одновременно с «Подвижным контрапунктом строгого письма» (см. об этом: Н. Подземская. «Возвращение искусства на путь традиции» и «наука об искусстве»: Кандинский и создание ГАХН. С. 157 и др.).
971
В. Кандинский. О духовном в искусстве. С. 57–58.
972
См., напр.: Там же. С. 57–58, 82, 85, 86.
973
Там же. С. 58.
974
В связи с этим интересно, насколько единодушны были члены Музыкальной секции в критике работ Асафьева (Игоря Глебова). Его теоретические построения казались им недостаточно определенными, нечеткими, интуиции – недостаточно проявленными. Так, в дискуссии по поводу книги Асафьева о Глазунове Беляев замечал: «Глебов писатель, относительно которого никогда не бываешь уверен, что понимаешь его до конца. Когда его взгляды соприкасаются со взглядами каких-либо других течений музык[ально] – теоретической мысли, И. Глебов не отграничивается от них точно и ясно» (РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 5. Ед. хр. 10. Л. 96 об.). С подобными критическими высказываниями в адрес Асафьева выступал на этом же заседании Сабанеев.