Страница 92 из 116
1. Всеобщность языка жеста – с одной стороны, и условность его – с другой.
2. Жест есть движение, внутренне оправданное и внешне выраженное как знак.
3. Жесту, рассматриваемому как категория становления, должна быть противопоставлена поза как ставший жест и жестикуляция как механистическое телодвижение.
4. Жест – волюнтаристичен.
5. Природа жеста – диалектична.
6. Содержание жеста включает ритм, фактуру, темп и композицию.
7. Ритм – форма движения. Ритм придает жесту художественную выразительность движения.
8. Стиль жеста – продукт эпохи. Эволюцию жеста в любом виде искусства (театр, кино, танец, живопись) можно рассматривать только историко-социологически. Как природа жеста, так и эволюция жеста – диалектична.[931]
Если несколько откорректировать лексические формы сообщения (подчеркнутое акцентирование непременной «диалектичности», употребление расхожего словосочетания «продукт эпохи» либо «волюнтаристичности» – вместо «свободы»), мы увидим четкую программу исследования жеста как основы театрального искусства. Принципиально отделение «жеста» как символа, соединяющего в себе сущность и ее выражение, смысл и знак, – от «позы», то есть выхолощенности опустевшего штампа. Таким образом, концепция, сформулированная двумя годами ранее Якобсоном, будет конкретизирована и развита Тарабукиным.
В эти же годы в Теасекции В. А. Филиппов сделал доклад о паузе как значащем молчании; появились мейерхольдовские размышления о роли антракта в структуре спектакля и т. д. «Элементирование» театрального действия продолжалось.
4. Заключение
В начале – середине 1920-х гг., во время первых дискуссий в Театральной секции ГАХН с ее ветвящимися подсекциями, отделениями и лабораториями как будто «стало видно далеко – во все концы света». Высветились многообразные возможности научного изучения театрального феномена. Искусство театра исследовалось на всех уровнях: от назначения и функций драмы до формальных принципов структуры спектакля и способов его фиксации, от углубленного проникновения в метафизическую, психологическую и технологическую сущность актерского творчества до скрупулезного анализа сценического жеста, движения, мимики, особенностей голосоведения и проч.
Бесспорная заслуга исследователей, работающих в Теасекции ГАХН, состояла в том, что они не только утвердили самостоятельность искусства театра и ввели театроведение в сферу науки, но и попытались создать метод исследования, выработать его понятийный аппарат. Отказавшись от естественнонаучного и социологического методов, осознав ограниченность сугубо формального подхода, они предложили пусть несовершенные, но тем не менее пригодные для работы аналитические дефиниции; выявив важнейшие компоненты спектакля, обнажили его структуру.
Принципиальная сложность работы была связана с тем, что собственно художественный язык театра осознавался и разрабатывался в 1920-х гг. одновременно с языком науки о театре. Объект изучения стремительно менял очертания, расширяя свои возможности, – теоретикам недоставало необходимой исторической дистанции, «охлаждающей», кристаллизующей предмет. А если вспомнить, что первая кафедра теории и истории музыки была создана в 1787 г., т. е. что изучение театрального искусства «отстало» с институционализацией на полтора века, станет очевидной поразительная научная результативность недолгих лет, отпущенных отечественными обстоятельствами Теасекции ГАХН. Пусть и не все задачи, которые ставили перед собой исследователи, удалось убедительно решить.
В полемике В. Г. Сахновского и П. М. Якобсона исследовательская мысль развивалась по двум важнейшим направлениям: традиция философствования о театре поверялась стремлением к выработке понятийного аппарата строгой науки. И по обоим направлениям ее развитие было прервано. Борьба с формализмом, начавшаяся в 1931 г., не дала выйти наружу дискуссиям и спорам.[932] Театроведческие работы исследователей-немарксистов к концу 1920-х гг. были изгнаны из открытой печати. Пафос высокого профессионализма, поиска научной истины подменялся требованиями общедоступности, массовости. Теория театра вытеснялась критикой, театроведческой беллетристикой. Не будучи обсужденными, проблемы так и не были решены. С закрытием ГАХН всем участникам теоретических споров 1920-х гг. пришлось искать новую нишу для продолжения занятий. Многие были вынуждены менять не только место работы, но и направления исследований, что привело к скорому обрыву, в том числе, и рецепции европейских философских идей.[933] Вплоть до появления исследователей лотмановского призыва к ним не обращались.
В. Г. Сахновский, пройдя в 1930-х гг., как и многие другие сотрудники ГАХН, через арест и ссылку, будет работать режиссером во МХАТе. П. М. Якобсон сменит сферу деятельности, занявшись психологией актерского творчества. Лекции Н. М. Тарабукина останутся на долгое время лишь в благодарной памяти студентов ГИТИСа. К научному наследию сотрудников Теасекции начнут обращаться лишь в два последних десятилетия. Вплоть до настоящего времени опубликовано и, стало быть, изучено далеко не все. При (порой радикальном) расширении спектра сценических структур мизансцена, жест, пауза продолжают изучаться как важнейшие семантические единицы сценического искусства. Многие вопросы, так или иначе затронутые на заседаниях Теоретической подсекции Театральной секции ГАХН, и сегодня находятся в проблемном поле современного театроведения.
О. А. Бобрик
От эмпирики прикладного музыковедения – к музыкальной науке. Формирование первых русских музыкально-теоретических концепций в трудах Музыкальной секции ГАХН
Исследование русской музыкально-теоретической мысли 1920-х гг. на примере деятельности Музыкальной секции РАХН / ГАХН[934] – новая задача для музыковедения, как русского, так и зарубежного.[935] Основным материалом для исследования послужили издания ГАХН 1920-х гг. и неопубликованные протоколы, доклады и другие документы, связанные с Музыкальной секцией ГАХН и хранящиеся в РГАЛИ (Ф. 941 (ГАХН). Оп. 5), а также в личных фондах Б. Л. Яворского, Г. Э. Конюса и В. М. Беляева в ГЦММК им. М. И. Глинки (Ф. 146, 62 и 340). Главным объектом изучения являются для нас концепции и идеи музыкальной науки, а потому история и хронология жизни секции будут освещены с минимально необходимой степенью подробности.[936]
Деятельность Музыкальной секции ГАХН была уникальным этапом в истории русской музыкальной науки. Его уникальность стала особенно очевидной со временем, и состоит она прежде всего в сосуществовании выдающихся личностей, собранных вместе – пусть и на короткое время. В ГАХН сконцентрировались крупнейшие русские музыкальные ученые нескольких поколений, от старших современников и ровесников Г. Г. Шпета – Г. Э. Конюса, Б. Л. Яворского и Л. Л. Сабанеева – до их учеников В. А. Цуккермана и С. С. Скребкова, ставших впоследствии основателями науки о музыке советского периода. Их совместная работа была направлена на утверждение первых в русском музыкознании оригинальных научных концепций и на поиск ответов на главные вопросы музыкальной науки: о первоначале музыки и о существе ее элементов.
1. Состав Музыкальной секции ГАХН
Музыкальная секция ГАХН, существовавшая с сентября 1921 по сентябрь 1930 г.,[937] объединила крупнейших русских музыкальных ученых и музыкантов того времени, причем не только московских, но и ленинградских. Список имен говорит сам за себя. В разные годы в заседаниях секции принимали участие: А. М. Авраамов, А. А. Альшванг, В. М. Беляев, С. Н. Беляева-Экземплярская, Н. Я. Брюсова, Н. А. Гарбузов, Н. С. Жиляев, М. В. Иванов-Борецкий, А. Д. Кастальский, Г. Э. Конюс, К. А. Кузнецов, П. А. Ламм, Б. В. Левик, А. Ф. Лосев, А. В. Луначарский, Е. А. Мальцева, М. И. Медведева, Д. М. Мелких, А. В. Мосолов, Н. Я. Мясковский, С. С. Попов, С. В. Протопопов, П. Н. Ренчицкий, Э. К. Розенов, Л. Л. Сабанеев, С. С. Скребков, Б. М. Теплов, А. Б. Хессин, В. А. Цуккерман, А. А. Шеншин, Ю. Д. Энгель, Б. П. Юргенсон, Б. Л. Яворский, В. В. Яковлев и др. В составе секции числились также знаменитые пианисты, профессора Московской консерватории А. Б. Гольденвейзер, К. Н. Игумнов, Г. Г. Нейгауз, хотя на заседания они приходили редко.[938] В 1928 г. в число членов секции был включен один иностранный участник – французский музыковед, знаменитый пропагандист русской музыки М. Д. Кальвокоресси.[939] С докладами приезжали из Ленинграда И. А. Браудо, Г. М. Римский-Корсаков, Р. И. Грубер и А. В. Финагин (последние трое – ученики руководителя Разряда истории музыки Ленинградского государственного института истории искусств Б. В. Асафьева). Интересно, что сам Б. В. Асафьев[940] (один из выдающихся музыкальных ученых советского времени, впоследствии единственный из музыковедов – член АН СССР), часто бывая в Москве, в ГАХН почти не заходил. Он сделал всего один доклад – «Мои впечатления от поездки за границу летом 1928 г.» – на последнем заседании Группы по изучению русской музыки 18 февраля 1929 г.[941]
931
Н. М. Тарабукин. Тезисы доклада «Ритм и диалектика жеста». На группе по экспериментальному изучению ритма (по-видимому, Хореологической лаборатории. – В. Г.) ГАХН 8 апреля 1929 г. // Там же. Оп. 2. Ед. хр. 26. Л. 68–69.
932
«Нужно отметить, что вся научно-исследовательская работа до последних лет была сосредоточена в руках формалистов и идеалистов (ленинградский ГИИИ) и в руках идеалистов и эклектиков (ГАХН до реорганизации). Подсекции марксистского театроведения Комакадемии насчитывается всего 1 1/2 – 2 года существования. Марксист[ов], а тем более коммунистических сил Теасекции ГАХН даже в настоящее время насчитываются единицы», – сообщалось в «Материалах к совещанию драматургов и критиков по вопросу о современном состоянии театрального дела в СССР» (9–27 июля 1930 г.). См.: [Аналитическая записка] Состояние научно-исследовательской работы в области театроведения // РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 4. Ед. хр. 68. Л. 47.
933
Когда в советской прессе стали появляться осуждающие деятельность ГАХН статьи, можно было прочесть, например: «По-русски Гуссерль читается Шпет… а Бергсон – Лосев» (О последнем выступлении механистов // ПЗМ. 1929. № 10. С. 12–13) и т. п.
934
Уточнение: до декабря 1925 г. в протоколах заседаний Музыкальной секции фигурирует аббревиатура РАХН (Российская академия художественных наук), с января 1926-го она заменяется на ГАХН (Государственная академия художественных наук). В случаях, когда речь будет идти о деятельности Музыкальной секции на всем ее протяжении, мы будем пользоваться более распространенным названием – ГАХН.
935
За последние десятилетия появилось несколько исследований, в которых научное наследие выдающихся музыкальных ученых, работавших в ГАХН (Б. Л. Яворского, Г. Э. Конюса и А. Ф. Лосева), рассматривается параллельно и подробно. Наиболее значимыми нам представляются два из них: коллективный труд (учебник для историко-теоретических и композиторских факультетов музыкальных вузов) «Музыкально-теоретические системы», созданный на основе одноименного курса, читавшегося в Московской консерватории профессором Ю. Н. Холоповым (Ю. Холопов, Л. Кириллина, Т. Кюрегян, Г. Лыжов, Р. Поспелова, В. Ценова. Музыкально-теоретические системы. Учебник для историко-теоретических и композиторских факультетов музыкальных вузов), и «Исследования русской музыкальной мысли 1920-х» Андреаса Вермайера (A. Wehrmeyer. Studien zum russischen Musikdenken um 1920). Единственной работой советского периода, в которой подробно рассматривалась теория Яворского, были «Очерки по истории теоретического музыкознания» И. Рыжкина и Л. Мазеля (И. Я. Рыжкин. Теория ладового ритма (Б. Яворский). С. 105–205).
936
В этой статье мы не будем рассматривать также и труды музыкальных историков, работавших в ГАХН: М. В. Иванова-Борецкого, П. А. Ламма, К. А. Кузнецова, С. С. Попова, Б. П. Юргенсона и др.
937
В первом выпуске гахновского журнала «Искусство» ошибочно указано, что «музыкальная секция ГАХН организована в январе 1922 года» (Искусство-1. 1923. № 1. С. 428). На самом деле первый протокол заседания секции, сохранившийся в РГАЛИ, датирован 19 сентября 1921 г. (РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 5. Ед. хр. 1. Л. 1–2).
938
Например, Гольденвейзера заинтересовал доклад Л. Л. Сабанеева «Цветной слух» (27 октября 1925 г.), в прениях по которому он принимал участие (РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 5. Ед. хр. 19. Л. 5).
939
Сам Кальвокоресси в заседаниях не участвовал. Его статья «Первые критики “Бориса Годунова” на Западе» была прочитана на заседании Группы по изучению русской музыки 26 ноября 1928 г. В. М. Беляевым. За уточнение сведений о дате этого доклада, а также за помощь в установлении хронологии деятельности Музыкальной секции ГАХН я благодарю Ю. Н. Якименко.
940
В 1920-х гг. он писал под псевдонимом Игорь Глебов.
941
Члены Музыкальной секции ГАХН сами проявляли большой интерес к работам Асафьева. Им были посвящены несколько докладов, в том числе доклад В. М. Беляева «Игорь Глебов и его учение о музыкальной форме, как оно выразилось в его книге о Глазунове [И. Глебов. Глазунов. Опыт характеристики]» и доклад-рецензия А. Ф. Лосева на сборник «De musica» (Вып. 1), вышедший в Ленинграде под редакцией Игоря Глебова (см. протоколы заседаний Подсекции теории музыки Музыкальной секции РАХН от 26 марта 1925 г. и 3 декабря 1925 г.: РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 5. Ед. хр. 10. Л. 96–97; Там же. Ед. хр. 18. Л. 15–16).