Страница 24 из 36
Резким усилием Семен выдернул из болота увязшую руку. Сжал кулак и со злостью ударил им по трясине, разбрызгивая грязную воду.
— Палка с платком! — закричал он. — И ты выдернул ее, да?!
— Выдернул, брат, прости…
И, помолчав, упавшим голосом Кузьма продолжал:
— Понял я теперь — для тебя эта палка была. Знаком, где сворачивать тебе на Маркелицы, а я выдернул… Ты прошел мимо и попал на Эльмитовскую гать. К нам пошел. В свою ловушку попался… И здесь ваши разобрали… Все теперь понял… Прости, брат!.. Не хотел я у белых служить. Заставили. Что ж поделаешь…
Оба замолчали. Кузьма не плакал больше.
Болото под ними глухо шлепало и лопалось. Семен и Кузьма быстро погружались в трясинную муть. Чтобы дышать, им приходилось теперь, до боли сгибая шею, закидывать голову назад.
* * *
Солнце поднималось все выше и выше. Туман беспокойно двигался под ним, дергался и дымился. В нем ползли тонкие серые струи и быстро уносились вверх.
— Я кричать буду, — сказал Кузьма.
— Кричи. Никто не услышит. А если услышит, не пойдет. Время беспокойное…
Разорвав туман, лучи солнца вдруг упали на соседний куст, и верхушка его зазолотилась. Кузьма повернул голову.
— Солнышко, брат, смотри, — сказал он. — И какое веселое! Погляди…
— Солнышко, брат, смотри… какое веселое! — сказал Кузьма, повернув голову…
Семен ничего не ответил.
— Слышишь, брат? — повторил Кузьма.
Со стороны Семена послышалось задавленное булькание. Кузьма хотел посмотреть, но, как только он повернул голову, рот и нос его сразу погрузились в трясину.
Кузьма дернул головой обратно. Только в этом положении он мог еще дышать.
Булькание прекратилось. Страшный, задушенный, совсем не Семенов голос, прерываясь, прохрипел:
— Прощай, Андрейка… Не сердись… ужо… гостинцу из города… привезу… семечек…
—Прощай Андрейка… Не сердись… Ужо гостинцу привезу!.. — прохрипел Семен…
Хрип прервался. В болоте лопнул большой пузырь воздуха, один, другой…
Верхушка куста золотилась все больше и больше. По стебелькам, по веткам и чахлым листьям поползли вниз оранжевые змейки, карабкаясь с сучка на сучок. Кузьма не спускал с них глаз. Смрадная, жидкая муть натекла ему на лицо. Кузьма стал задыхаться. Конвульсивно дернувшись, он широко раскрыл рот, и темная, дурно пахнущая грязь хлынула ему в легкие.
КОРАБЛИ-РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ
Исторический очерк М. Зуева-Ордынца
Рисунки Ив. Ткаченко
Текст и рисунки по материалам
Революционного отдела
Центрального Военно-Морского Музея
I. «Люди смекалистые и со сноровкой».
История революционного движения в России неразрывно связана с историей нашего военного флота. Начиная с эпохи декабристов и кончая нашими днями, морской флот и моряки были всегда наиболее деятельными участниками в революционной работе.
Активное участие моряков военного флота в мятежах, бунтах, направленных против царского правительства, во всей вообще революционной борьбе, объясняется тем, что всегда для службы во флоте отбирались «люди смекалистые и со сноровкой». Многие моряки ходили в «дальний вояж», как тогда назывались кругосветные плавания, знакомились с чужими странами, народами, их обычаями, порядками, непохожими на жандармские порядки тогдашней царской России. Это способствовало развитию в моряках, людях и без того смекалистых, свободомыслия, отвращения к рабскому палочному режиму своей родины. На кораблях, приходивших; из-за границы, незаметно провозился страшный для царей груз — революционная зараза.
Первые открытые «матросские бунты» имели место при Александре I. До этого же имеются сведения лишь о. случаях неповинования начальству отдельных лиц из числа военных моряков. А при «благословенном царе», несмотря на железную дисциплину во флоте, на зверскую порку линьками[7]), мордобитие, разгул шпицрутенов[8]), впервые опора трона — военные корабли — выступили против царей, и выступления эти, возникая по разным причинам, все же имели определенную революционную окраску.
II. «Тасманийский бунт».
Тихим майским вечером 1823 года в порт Дервент, на острове Тасмания, вошел русский военный фрегат[9]) «Крейсер».
Генерал-губернатор колонии Сарель радушно принял редких гостей — русских, которые для него были не менее загадочны, чем его же подданные, темнокожие австралийцы. Губернатора приятно поразили порядки на фрегате этих «северных медведей», — чистота, дисциплина. Но ему вскоре и очень горько пришлось разочароваться.
Старый английский чинуша, конечно, не мог знать, что на русском судне не все благополучно. На борту «Крейсера» уже давно назревал матросский бунт. Экипаж фрегата решил, наконец, свести счеты со своим смертельным врагом, старшим лейтенантом Кадьяном.
Капитан-лейтенант И. Кадьян (о котором придется упоминать еще несколько раз) славился во всем Балтийском флоте своей неуживчивостью, скряжничеством, зверской жестокостью, способностью сбивать матроса с ног одним ударом и употреблением при ругани мифологических имен. Матросы, не понимавшие выражений, вроде «Венера лопоухая» или «длинноногий Меркурий», особенно озлоблялись, видя в этом желание оскорбить их и выказать презрение. Во время плавания на «Крейсере» Кадьян и без того суровую дисциплину исказил самым бесмыссленным произволом. Он придирался к любой мелочи, чтобы беспрестанно подвергать людей наказаниям.
На третий день стоянки «Крейсера» в Дервенте большая часть команды была свезена на берег и направлена вглубь острова, вверх по реке Дервент, для рубки дров, заготовки угля, вязки голиков и т. д. А еще через два дня на фрегат примчался сам губернатор Сарель. На трапе он уже кричал, требуя командира фрегата Лазарева. Губернатор привез ужасную весть. Высаженные на берег русские моряки взбунтовались и двигаются к порту с целью захватить фрегат и вздернуть на нок[10]) ненавистного Кадьяна. К русским присоединились английские каторжники и отбывавшие на острове наказание дезертиры. А так как у губернатора, кроме полуроты, вооруженной силы не было, то он уже видел свою колонию целиком во власти бунтовщиков. У капитана Лазарева тоже было безвыходное положение. С оставшейся командой он не мог даже выйти в море, чтобы спасти фрегат.
Неизвестно, чем кончился бы «тасманийский бунт», если бы в дело не вмешался лейтенант Д. И. Завалишин[11]), любимый матросами за доброту, постоянные заступничества и братское к ним отношение. Он предложил капитану успокоить бунтовщиков.
— Возьмите хоть кортик, — сказал Завалишину Лазарев, видя, что тот, отправляясь на берег, оставляет все свое оружие.
— Не надо, — ответил лейтенант. — Я вашими способами не пользуюсь. Не запугивать их еду…
Матросы, действительно, послушались уговоров любимого начальника и вернулись на фрегат. Через неделю «Крейсер», к великой радости губернатора, покинул порт Дервент. А едва вышли в море — на мостике появился снова Кадьян и снова загремел на весь фрегат: