Страница 13 из 36
Наступила тревожная тишина. Грозно хмурились лица. некоторых. Молодежь одобрительно кивала головами и не спускала глаз с ашуга.
— И просветлил Аллах после жаркой молитвы султана! Кто же должен болеть сердцем за народ, как не наместник пророка! По воле калифа — кристалла чистоты и мудрости — заполнились стамбульские тюрьмы. Сотни повешенных на площадях качались с утра до ночи. На то была воля Аллаха! Кто посмеет пойти против неба? И вновь султан писал танизматы, а великий шейх-уль-ислам выпускал фетву.
Ашуг закашлялся и обтер вспотевший лоб.
— Эффенди, челеби, кто из вас не знает, что раз собака испробовала мяса, она не отходит от кости! Раз раб поднял голову, он не скоро опустит ее, на свою презренную грудь. И хотя султан каждое утро глядел на Стамбул, прежде чем начать своим благословенным умом обдумывать новый танизмат, он не мог быть покоен за правоверных. Презренные псы, рабы его предков, не могли оценить заботы падишаха. Тюрьмы еще больше переполнились рабами, и тысячи повешенных болтались на площадях Стамбула.
IV. Мявтуха — глупая жена ходжи.
Луч прожектора, брошенный в небо Босфором, вбежал в открытые двери кофейни, и десятки глаз заблистали в ярком свете.
— И пришел тогда к султану во дворец великий шейх-уль-ислам и, склонившись перед наместником пророка, тихо сказал: «Повелитель правоверных, твой ум и твоя мудрость спорят с блеском луны и солнца, а твоя святость превосходит святость любого смертного. Не расточай перлы своих мыслей презренным стамбульским рабам — они не достойны движения твоего пальца! Твой разум, твой ум, твои повеления достойны удивления не для псов, ползающих по базарам! Призови муллу Наср-Эддин-ходжу[41]), и пусть он успокоит лающую стаю!» Челеби, эффенди — так передавал мне слова главы ислама мой отец, стодесятилетним старцем взятый на небо, и я не утаил ничего от древних преданий!
Двое военных, шептавшихся с третьим эффенди, встали из-за столика и сели вблизи ашуга.
— Долго искали по всей стране ходжу. Наконец, нашли муллу в Бахчисарае. Пали перед ним на колени слуги султана и слезно молили ехать к падишаху. Кто не слышал про хитрого Эд-дина? Кто из вас, эффенди, не знает про его жадность?! Заплакал мулла горькими слезами: «Не поеду я к султану без своей жены, старой Мявтухи» — сказал он слугам калифа и сел на осла, чтобы ехать в поле.
И заплакала Мявтуха, ожидая решения слуг султана. Долго совещались они и, наконец, согласились! Поехал мулла с Мявтухой в столицу падишаха, и, когда ходжа постучал в ворота Сераля, — уже нехватало тюрем для народа, и десятки тысяч рабов висели на холмах и базарах. На то была воля Аллаха и его наместника калифа! Так говорили святые книги! Кто может итти против правды неба? Аллах Экбер!
Осман боялся проронить слово и, вытянув шею, так и впился глазами в ашуга.
— Эффенди, челеби, — продолжал ашуг. — Велика была милость падишаха! Поселил он ходжу с Мявтухой в Серале и сделал его первым советником калифата. Стал жить Наср-Эддин во дворце Сераля так, как и не снилось ему в Бахчисарае. И вот призвал его однажды падишах и сказал: «Мулла Наср-Эддин, скоро в Стамбуле нехватит зданий для тюрем, а улиц и площадей для повешенных. Скажи, что делать?» — «О разум жизни, о свет востока, о святая тень Аллаха! — воскликнул Наср-Эддин. — Объяви войну неверным! Лучше пусть народ гибнет во славу священного плаща пророка, чем попусту болтается на стамбульских базарах!» Да не усомнится никто из присутствующих здесь эффенди — султан послушался бахчисарайского плута и объявил войну франкам. Много крови пролилось на земле, много работали духи добра и зла над душами убитых. Наконец, франки победили. Аллах Экбер — да проклянет Аллах их память!
Ашуг все сильнее повышал голос.
— Рабы падишаха — эти собаки Стамбула— громче завыли на базарах и подняли руки против султана! О, великий Аллах, если ты хочешь наказать своего раба, ты берешь у него разум и на пути его бросаешь женщину! Захотел Аллах наказать ходжу и внушил Мявтухе призвать франков. Челеби, почтенные франки, сидящие здесь друзья нашего милосердного султана — не для вас сказаны слова старого ашуга! Пришел мулла к падишаху и повторил слова глупой Мявтухи: «О падишах, о минарет земли, о защита правоверных — призови сюда франков, чтобы рабы твои не смели нагло глядеть в глаза вали и верным мудирам». Султан призвал франков, и их суда осквернили чистые воды Босфора. О челеби, будьте покойны — то было давно, когда свет ислама ярко горел над холмами Стамбула и когда ни один франк не смел сесть за стол с правоверным!
По кофейне раздался неопределенный шопот. Не то угрозы, не то одобрения. Молодые гвардейцы, забыв про улыбки левантинок, задумчиво слушали слова ашуга. На Босфоре жалобно стонала сирена уходившего в море транспорта с одалисками Илдыза. Луч прожектора на секунду осветил бледное лицо Османа. Он понимал смысл сказаний загадочного ашуга.
— Эффенди, это было давно! Много раз восходило и заходило солнце за скутарийские горы, много речек высохло на земле, много могил прибавилось на Эюбе[42]). И пусть не блестят ваши глаза гневом, потому что решением султана руководила одна мудрость! Аллах вторично решил как следует наказать за плутни Наср-Эддина. Он заставил Мявтуху сказать: «Пусть султан соберет вокруг себя всех изменников народа, своих верных пашей и беев!» Аллах да простит слова глупой и неразумной Мявтухи, и да не оскорбят они слух сидящих! И, когда ходжа пошел к султану, его жена Мявтуха добавила: «… и при помощи пушек франков укрепит престол калифата!»
И слово в слово повторил желание Мявтухи ходжа, призванной султаном. И стали проклятые франки топить суда оттоманов, сжигать их деревни, убивать их женщин, надругиваться над стариками. О, Аллах! Почему ты не просветлил разум глупой женщины? Уходили собаки-рабы в поля Малой Азии и грозились султану гневом своей мести! Слышите вы, эффенди, слышите вы, челеби — гнусная пыль султанских сапог смела грозиться калифу!..
Ашуг кричал громким голосом и стучал рукой по мраморному столику. Осман с восхищением глядел на певца и следил за возбуждением военных.
— Эффенди, челеби! И в третий раз решил Аллах наказать ходжу Наср-Эддина, ибо даже Аллах не посмеет указать собственную тень на земле — падишаха! В третий раз Аллах внушил Мявтухе сказать: «Ходжа, твой разум выше мудрости калифа, и ты должен стать султаном! Что такое эффенди? Что такое паша? Что такое бей?» — говорила темная женщина, лишенная всякого почтения к столь высоким особам. — «Они продажные ослы, они нечестивые животные. Верные слуги своего султана — они изменники своего народа! Иди просить престол падишаха, а я сяду чинить твой чулок, который будут целовать гордые беи!» О эффенди, мне тяжело передавать слова моего стодесятилетняго отца. Эта злая женщина кричала ходже: «Не все равно, что. целовать турецкому паше или бею — сапог падишаха, спину франка или грязную ногу бахчисарайского муллы Наср-Эддин-ходжи»…
V. Бегство Фуад-бея.
Громкие проклятия и крики вскочивших на ноги офицеров не дали возможности ашугу закончить свою сказку.
Красивый полковник, предложивший старику стул, ругался, как простой редиф. Албанские гвардейцы молча сидели за столом и что-то думали. Красивые левантинки, испуганные криками взбешенного полковника, жались к эстраде. Из-за буфета бежали лакеи в страхе за целость посуды, стоявшей на столиках. В дверях кофейни показались любопытные. Французы и англичане спокойно прислушивались к крикам турок, не понимая причины общего шума.
Ашуг невозмутимо протянул руки, жестом приглашая успокоиться, и, повысив голос до силы молодого звучного баритона, громко закричал:
— Эффенди, высокочтимые паши, всесильные беи и вы, офицеры — верные слуги падишаха, друга великих франков, чьи грозные суда охраняют покой Стамбула! То были слова глупой женщины Мявтухи, жены бахчисарайского муллы Наср-Эддина-ходжи…