Страница 2 из 23
Тьма ныла в ушах, точно туча москитов. Этот навязчивый, омерзительный писк оглушал, и могло показаться, будто из него состоит весь мир вне салона «Бьюика». Из него и из ритмичных всхлипов, похожих на звук работающей помпы.
Натали оглянулась. То, что она приняла сначала за цистерну, содрогалось, словно пораженное аритмией сердце. Колыхалась бахрома мясистых отростков. Влажно отблескивающие в свете фар «Бьюика» сети – то ли кишки, то ли сухожилия – оплетали двускатную крышу магазина и стелились в проулке. На стенах, заборах, на хилых кустарниках и дороге серебрилась слизь, точно иней.
Ловец снов упал к ногам Тома Два Ворона. Старый индеец содрал шляпу, взлохматил длинные волосы. Затем приосанился и зашагал в сторону «цистерны».
Натали охватили сомнения. Она оглянулась на «Бьюик», который не стоило оставлять открытым. Но сомнения длились недолго, точно что-то отсекло колебания и вообще лишние мысли. Длинноногая Натали кинулась за попутчиком вдогонку.
В мелко клубящуюся тьму. Навстречу москитному писку и утробным всхлипам.
А оно все выворачивалось, выворачивалось, выворачивалось…
2
Ласкова волна. Гладит бока и брюхо, подобно нежному материнскому плавнику. Погружаюсь в воду по глаза и наблюдаю, как на бирюзовом небе появляются белые клочки облаков и как снова растворяются в синеве. Непрерывна и случайна череда рождений и смертей, небо отражает жизнь народа кхару так же, как море отражает ход огненного круга.
Горизонт теряется в паркой дымке. Непонятно, где заканчивается море и начинается небо. Ясно только, что кхару живут в море, а змеекрылы и огненный круг – в небе.
Мир Ша-Даара безбрежен. Только вода на все стороны света. Вода синяя, вода зеленая, вода желтая, вода белая. Вода, отравленная донными вулканами, вода, которая из-за водорослей густа, как слизь, покрывающая мою кожу. Вода здоровая, вода больная, вода обыкновенная или вода чудесная.
О том, что такое «берег» и «земля», мы узнали от пальцеруких, живущих на плавучих растениях. На Ша-Дааре нет берега или земли. На землю больше всего похожи льдины белых вод. Похожи, но и только.
Срываюсь с поверхности, плыву на глубину и догоняю клейкохвостку. Проглатываю ее живьем и наслаждаюсь трепетом добычи в просторном желудке.
Выныриваю и вижу, что горизонт разорван темным пятном. Что-то плывет, неуклюже раскачиваясь на волнах, в мою сторону.
Плот.
Плот – тоже слово пальцеруких. Так они называют связанные вместе стебли плавуна.
Пеня хвостом воду, спешу навстречу.
Давно не встречал пальцеруких. Я бы не прочь послушать, как они рассказывают истории. Пальцерукие знают много удивительного. Их слова могут показаться излишне сложными или даже лишенными смысла. Но стоит только задуматься, и туманное станет ясным. Народ кхару думает все меньше и меньше. Мы живем одиноким дрейфом и подводной охотой; для того и для другого не нужно много мыслей. И истории пальцеруких помогают народу кхару отсрочить сон разума.
Может, на плоту есть кто-то живой?
Пальцерукий лежит ничком на стеблях и смотрит в небо, как делал и я какое-то время назад. Он пытается отогнать тонкой рукой грызух, что кружатся над его лицом и грудью.
Сначала я привлекаю внимание пальцерукого пением, затем бью ластом по воде так, чтобы сверкающие в сиянии огненного круга капли окатили его с головы до ног.
Пихаю хлипкий плот в бок и прошу: «Расскажи!» Подныриваю под плот, оказываюсь с другой стороны, снова толкаю плот и повторяю свою просьбу.
Пальцерукий приподнимается на локтях, глядит на меня.
«Я умираю! – шепчет он. – Какие еще рассказы!»
В досаде погружаюсь на глубину; вонзаюсь в воду, как врезаются клыки в плоть добычи. Когда прохлада нижних течений остужает мне голову, я спешу на поверхность.
«Чем тебе помочь?» – интересуюсь у пальцерукого.
«Добудь воды!»
Это так, на Ша-Дарре, где океан – от края до края, самая большая ценность – вода. Но не простая, а чудесная: та, что льется с пасмурных небес в непогоду. Еще она есть в стеблях зеленых плавунов. Но у меня такой нет, и нигде поблизости ее не найти. Я с сожалением качаю головой.
«Болтливая рыба, – обращается ко мне пальцерукий. – Слушай сюда. Севернее я видел колонии плавунов. Подтолкни мое корыто! Всего день пути… Не дай сдохнуть! А я за это расскажу столько историй, сколько тебе ни один фраер на Ша-Дааре не наплетет!»
Недоверчиво баламучу хвостом воду. Дел неотложных у меня нет, и решительно все равно, в какую сторону плыть.
«По рукам!» – говорю ритуальные слова пальцеруких.
Затем упираюсь в плот плечом. Толкаю против течения.
3
Валерка докурил сигарету и швырнул ее в мокрую от вечерней росы траву. Несколько мгновений окурок еще тлел в темноте, а потом с коротким шипением погас.
– Чего бычками швыряешься! – пробурчал Костик. – Пацанов отучаем, а сами…
– Ты мне зубы не заговаривай, – с ленцой отозвался Валерка. – Пойдешь сейчас на кладбище или бздишь?
– Детский сад…
– Значит, бздишь.
– Да пошел ты!
– В общем, так, братан, – как ни в чем не бывало продолжал Валерка. – Там в ограде дырка, ты ее легко найдешь, тропинка ведет прямо к ней… Значит, через дырку и дуй к склепу. На могильной плите мы с Лоркой бутылку из-под «Мартини» оставили. Принесешь ее мне, понял?
– Понял, – мрачно откликнулся Костик.
– Принесешь, значит, не бздун.
– Хрен с тобой, принесу!
– О, это по-пацански! – Валерка покровительственно похлопал младшего вожатого по плечу. – Ступай, герой! Жду с победой… А я… – Старший вожатый зевнул. – К Лорке пойду… зябко что-то…
Он нырнул в дом. Стукнула рама, затянутая противокомариной сеткой. Костик остался в одиночестве.
«Почему это Смирнов всегда берет меня на слабо?..» – подумал он горестно.
Валерка нравился девчонкам. Рослый накачанный блондин, наглый, как танк, и обаятельный, как Джонни Депп. Он любил прикалываться над чернявым невысоким Костиком, который при виде Валеркиной подружки, медсестры Лариски Емельяновой, мучительно краснел и заикался. Не то чтобы Лорка ему нравилась, но от ее пышного тела веяло такой женской притягательностью, что не реагировать на нее было невозможно. Валерка это быстро просек и стал пользоваться, придумывая Костику все более каверзные испытания и недвусмысленно намекая, что Лорка не любит маменькиных сыночков и бздунов.
Зубчатая стена Клетинского бора чернела на фоне серебристо-белого ночного неба. Ухал филин. От реки несло промозглой сыростью. Зудели комары. Смутно белела тропинка, которую любознательные пионеры протоптали к кладбищу. И пионеров-то давно нет. И лагерь «Салют» называется просто – детским и оздоровительным. А тропинка осталась. И вот теперь ему, Костику, студенту-второкурснику, предстояло отправиться туда, куда бегают по ночам разве что глуповатые пятиклассники. Единым духом одолеть полкилометра. Протиснуться между ржавыми прутьями. Отыскать склеп и забрать эту дурацкую бутылку.
«Отдам и скажу, чтобы засунул ее себе куда поглубже!..» – решил Костик, спрыгивая с крыльца.
Штанины джинсов промокли мгновенно, но кроссовки были хорошие, им роса не страшна. Костик мчался едва ли не вприпрыжку. Вспомнилось детство. Такой же лагерь. Страшилки, которые рассказывали пацаны после отбоя. Сладковатая жуть и тайное желание проверить себя. Но рядом с лагерем «Лазурный берег», где Костик проводил летние каникулы, не было кладбища. Там все было по высшему разряду, как и положено в заведении для детей состоятельных родителей. Костик и сейчас бы не парился в этом совковом «Салюте», да времена изменились. Папик разорился в кризис две тысячи восьмого и не мог больше замолвить словечко перед ректором педунивера, куда Костику пришлось поступать своими силами, без протекции. И тем более ничто не мешало отправить сынка бывшего владельца торговой сети на практику в бюджетный детский лагерь на берегу Нутромы.