Страница 26 из 27
– Жирный.
Вот – генерал Кутепов. Присмотрелся Савка, докладывает:
– Тощий.
Повторяет Мишка:
– Тощий.
Повторяет Пашка:
– Тощий.
Вот – генерал Май-Маевский. Присмотрелся Савка, докладывает:
– Не тощий. Не жирный. Средний.
Повторяет Мишка:
– Средний.
Повторяет Пашка:
– Средний.
Стоял рядом с ребятами какой-то рабочий парень. Посмотрел он на Савку, на Мишку, на Пашку, хитро подмигнул им и вдруг сказал:
– Жирный, тощий, средний – не имеет значения. Всем им будет один конец.
Крутанул сжатыми кулаками рабочий, словно генеральские головы скручивал.
Рассмеялись ребята. Вот бы так да на самом деле!
Размечтались ребята. Вот так бы на самом деле!
Улыбнулся ребятам рабочий парень. Мол, будьте спокойны, мол, так и будет. И вновь крутанул руками.
Стояло лето 1919 года. Наступали, шли на Москву деникинцы.
«Самообслуживание»
Довмонт Кикикин, кулацкий сын, записался в войска к Деникину. Нравилось ему у Деникина. Особенно «самообслуживание». Бесчинствует Белая армия. Грабит она население. Воля во всем Кикикину. Вступили войска в Обоянь. Сразу шмыгнул по дворам Кикикин. Видит мясо – давайте мясо. Видит яйца – давайте яйца. Хлеб раздобыл, молоко и квас. Даже принес пироги с грибами.
Приглашает других. Угощает. Смотрят солдаты:
– Откуда?
– Как?
Отвечает Кикикин:
– Самообслуживание.
Смеются другие – эка ж словечко выдумал!
Вступили деникинцы в город Курск. Вот где мечта, где простор солдату. Юрок, пронырлив, нахален Довмонт Кикикин, сразу видно – сын богача. Пригрозил он винтовкой какому-то портному. Френч, галифе и рубаху сшил за сутки ему портной.
Смотрят солдаты – Кикикин, словно жених, с иголочки.
– Откуда?
– Как?
Отвечает Кикикин:
– Самообслуживание.
Вступили войска в Фатеж. Город Фатеж на пути к Орлу. И в Фатеже куда-то исчез Кикикин. Где-то шнырял, вынюхивал. Вернулся. Смотрят солдаты: сапоги на нем хромовые. Новые. Со скрипом.
– Откуда?
– Как?
Отвечает Кикикин:
– Самообслуживание.
В город Кромы вступила Белая армия. Это рядом совсем с Орлом. Снова простор Кикикину.
Уже в тонкорунной папахе стоит Кикикин.
Доволен солдат-деникинец: и одет, и обут, и желудок всегда набит. Хорошее дело самообслуживание.
Вступили войска в Орел. Снова исчез Кикикин. Ждут его час. Ждут день. Волноваться стали.
Вдруг видят, несется Кикикин.
– Караул! – истошно вопит.
Посмотрели солдаты: нет ни папахи на Кикикине, нет ни сапог. Исчезли френч, галифе, рубаха.
Голым, в чем мать родила, несется к своим Кикикин.
Что же случилось?
Раздели Кикикина солдаты соседней части. Вор дубинку унес у вора. Нередко случалось такое в войсках Деникина. Привыкнув грабить других, деникинские солдаты стали друг друга грабить.
– Верну! Отомщу! – бушевал Кикикин.
И верно, вернул. Для острастки теперь гранатами вдоль и поперек обвесился. Ходит как склад с оружием.
Недолго ходил Кикикин. На первой версте за Орлом погиб. И надо же – на собственной гранате подорвался деникинец. Взорвалась одна из гранат Кикикина.
Поражались другие:
– Сам! На своей гранате!
Вспоминали Кикикина:
– Самообслуживание!
Автограф
Пардон-Халилецкий – пианист, музыкант. Одобрял Халилецкий во многом белых. Хотя знал, что они разбойничают.
– Так время такое, – говорил Халилецкий.
Знал, что казни, что розги для непокорных у них в ходу.
– Фи, – говорил Пардон-Халилецкий. – Я демократ. Я категорически против казней. Розги? Хи-хи, розги – это другое дело.
Считал он, что белые порядок несут России. Лучше они, чем красные. Впрочем, не очень ругал и красных:
– Я демократ, я демократ. Что-то есть и у них хорошее.
Захватили белые город Курск. Отмечали свою победу. На торжественный ужин был приглашен и Пардон-Халилецкий.
Сам генерал Кутепов пришел на ужин. Генералы в зале. Юнкера, офицеры, нарядные дамы в зале.
Играл Халилецкий на фортепьяно. Играл. Старался.
Похлопали дружно ему офицеры. Генералы улыбкой встретили. Дамы кричали:
– Браво!
Кланялся важно Пардон-Халилецкий. Был на десятом небе. Попросил он на память автограф Кутепова.
Пригласили к столу музыканта. Выпил он шампанского. Милое общество!
Хорошо на душе у Пардон-Халилецкого. Дружно кричал с другими:
– Слава Деникину!
– Слава Кутепову!
– Май-Маевскому долгие лета!
Были танцы, затем и карты. Заговорили потом о красных. Не удержался Пардон-Халилецкий. Полез со своим любимым:
– Я демократ, я демократ. Что-то есть и у них хорошее.
Обернулись на эти слова офицеры. Генералы глаза скосили. Посмотрели, как змеи, дамы.
– Что-то хорошее?
Выпил Пардон-Халилецкий шампанского. Море ему по колено.
– Так точно, хорошее, – сказал Халилецкий. – Хи-хи, не секут они, скажем, розгами.
Сказал и этим подал идею. Насупился Кутепов.
– Красный змеёныш! – прошипел генерал какой-то, что-то шепнул кому-то; какой-то полковник куда-то повел глазами; какой-то поручик едва заметно кивнул головой и тихо ответил:
– Есть.
Поманили за дверь Халилецкого. Вышел. Схватили его офицеры. И тут же, как куль, в подвал.
Скрутили, связали, на лавку бросили. Взлетели, как сабли, над Пардон-Халилецким розги.
– А-а-ай! – завопил Халилецкий. – Я пианист! Я музыкант! Я демократ!
– Демократ! – хихикают офицеры.
Взлетают, взлетают розги.
Больше недели отлеживался после этого Пардон-Халилецкий.
Остался на память автограф Кутепова. Один – на бумаге, второй – на теле.
Ромашки
Во время наступления генерала Деникина на Москву в городе Харькове для деникинской армии был организован сбор средств. Объявили в Харькове День ромашки. Лето. Как раз уйма в полях ромашек. Вот и стали их продавать на улицах города. Появились сотни корзин с цветами. Продавцами их были дети. Разнаряженные, разодетые. В матросках мальчики. В бантиках девочки. Сынки и дочери богатых родителей.
Плата за ромашки могла быть любой. Возьми ромашку, а в корзину положи сколько хочешь – хоть копейку, хоть сто рублей.
Сбор от продажи ромашек и поступит в фонд деникинских войск.
Оживились улицы Харькова. Повалили к цветочным корзинам все те, кто против Советской власти, кто за Деникина. Кто рубль, кто два, кто полтину, кто двадцать копеек в корзину бросит. Особенно стараются местные богатеи, обходят один другого.
– Я десять рублей положил!
– Что – десять, я – двадцать!
– Что – двадцать, я – тридцать!
– Что – тридцать, я – сорок!
– Подумаешь – сорок. Я сто положил целковых!
Мальчишка Игнашка, по прозвищу Сверчок, оказался на редкость в тот день смекалистым.
Не в семье богачей появился на свет Игнашка. В железнодорожных мастерских работал рабочим его отец. Соседи по дому, соседи по улице тоже простые рабочие люди.
Спохватились в тот же день на рабочей улице: где же Сверчок Игнашка?!
Мать всполошилась. Отец всполошился. Всем домом пошли на поиски. Лишь к вечеру вернулся домой Игнашка.
Идет, как луна сияет. Держит в руках корзину.
Заглянули в корзину люди. На дне лепестки от ромашек. Рядом целая горка денег.
– Для рабочей кассы, – сказал Игнашка. (Была у рабочих такая касса для общих нужд.)
Догадались люди, где пропадал Игнашка.
А на следующий день притащили соседи газету. И вот тут все без конца дивились. Напечатан в газете снимок. На снимке Игнашка, а рядом с ним генерал Деникин. Ниже подпись, что сам генерал Деникин купил у Игнашки за десять рублей ромашку.
Пригодились Игнашкины деньги. Передали их рабочие из рабочей кассы на нужды харьковским революционерам-подпольщикам.
Долго вспоминали тогда Игнашку:
– Ну и Сверчок! Ну и Сверчок! Деникину всунул, шельмец, ромашку.