Командующий фронтом

— Готовьте главный удар по Сучану! Взорвите подъемники на перевалах! — советовал Всеволод Сибирцев Лазо. Они уже успели трижды встретиться, вспомнить институт, Федора Кодряну, Тихона и даже белые петербургские ночи.

Лазо выслушал все советы и наставления и дал обязательство комитету партии представить через два дня план нападения на Сучан. Долго он беседовал у Глазкова с горняками, расспрашивая, что именно надо разрушить на шахтах, чтобы прекратить добычу угля. Много времени он уделил железнодорожникам, знавшим устройство подъемников на перевалах. Каждому отряду было определено место в боевом порядке и поставлены боевые задачи.

Когда на сопки спустилась ночь и в темном небе зажглись звезды, Лазо вызвал своего помощника по Цимухинскому отряду Аврелина и сказал:

— Езжай в отряд и выводи его на исходные позиции.

Накануне, будучи у цимухинцев, Лазо выступил с речью, которую закончил словами: «Как для обильного урожая требуется влага, так для победы пролетарской революции требуется кровь революционеров, и мы всегда должны быть готовы отдать эту кровь». Уезжая из отряда, командующий увидел, как у коновязи боец чистил лошадь. Почистив, он выбил щетку о зубчатую насечку скребницы и со свистом сдул пыль. Это очень понравилось Лазо: было видно, что Шевченко и Мелехин с помощью Машкова навели дисциплину, а партизаны подтянулись и стали серьезными, требовательными к себе. «Жаль, что нет Гаврилы Ивановича», — подумал он и сказал Попову:

— Напомни мне написать письмо Шевченко.

Аврелин тоже слушал речь Лазо у цимухинцев. И вот сейчас, получив приказ вывести отряд на исходные позиции, он вспомнил заключительные слова командующего и сказал:

— Товарищ главком, сотенные и взводные просили передать, что они готовы отдать свою кровь, но только дорогой ценой.

Лазо одобрительно кивнул.

Наступление началось одновременно в нескольких пунктах Сучанской долины. В один и тот же час партизаны, подкравшись к вражеским лагерям, подняли их гранатами и ружейной стрельбой.

В каждом отряде были подготовлены свежие кони для Лазо. Вихрем мчался он из отряда в отряд и, мгновенно оценивая обстановку, появлялся в цепи бойцов. Воодушевленные его присутствием, партизаны смелее бросались в бой.

От Лазо ни на шаг не отставал Миша Попов, но если надо было, то он мчался один, унося в кубанке или за пазухой приказ командующего.

На станции Сица раздался оглушительный взрыв, и раскаты его волнами разнеслись по Сучанской долине — это взлетели в воздух подъемники. Взлетели подъемники и на перевалах Бархатной, Тахэ и Сихотэ-Алиня.

Вражеские войска отступали в беспорядке. Безуглов с полусотней конных партизан смело врезался в их ряды и рубил без устали. Шевченковские бойцы не уступали безугловским.

В полдень Лазо получил первые донесения. Сосинович занял Кангауз и Моленный Мыс. Петров-Тетерин ворвался на станцию Фанза. Аврелин захватил Ново-Нежино. Сучанская ветка была выведена из строя, интервенты остались без угля.

Задание подпольного комитета партии было выполнено.

Над Владивостоком опустилась ночь. На улицах горели яркие фонари, в море мерцали огоньки, но генералы Калмыков, Розанов и Рождественский уже знали, что завтра город не получит из Сучана ни одного пуда угля, что паровозные топки погаснут, что улицы погрузятся в темноту. Какой толк был в насмешках над партизанскими берданками? Ведь этими берданками голь перекатная побила американцев и японцев, вооруженных первоклассной техникой! И уж главный виновник взрывов на станциях и рудниках, бесспорно, неуловимый Лазо. И премия за его голову не соблазнила никого среди партизан — у них не оказалось ни одного предателя.

В самом Владивостоке произошли необычайные события. Сначала забастовали железнодорожники службы тяги, за ними служащие военного и торгового порта, Добровольного флота и наконец рабочие железнодорожных мастерских.

Рождественский не находил себе места. Корнеев больше не приходил к нему, но генерал не раз вспоминал своего спутника, с которым ему пришлось играть в шахматы, и никак не мог поверить в то, что под видом скромного и вежливого инженера Анатолия Анатольевича, блестяще говорившего по-французски, скрывался большевистский комиссар Лазо. «Не могут быть у большевиков такие культурные люди, — думал он, — но если они действительно есть, то что это за большевистская доктрина, к которой тяготеет так много интеллигентных людей?» Он готов был серьезно размечтаться, но помешал телефонный звонок. Генерал услышал в трубке голос Хорвата, к которому он питал неприязнь. Рождественский владел документами, уличавшими Хорвата, управляющего Китайско-Восточной железной дорогой еще с царских времен, в крупных взятках.

Адъютант Рождественского, не выпуская отводной трубки, прислушался к разговору:

— Генерал, это правда, что вы ехали в одном купе с Лазо и играли с ним в шахматы?

Рождественский вскипел:

— Эту провокацию распространяет какой-то капитан, которому я лично отрежу кончик языка.

— Слухами земля полнится, — захихикал Хорват.

— А я слышал, что вы решили породниться с Рокфеллером, — резко сказал Рождественский.

Хорват ничего не ответил и повесил трубку.

«Началась грызня, — подумал адъютант, — этак может все печально кончиться».

В ту же ночь Хорват, узнав о продвижении Красной Армии, отправил Колчаку телеграмму:

«Сведения об отступлении Сибирской армии отразились катастрофически на курсе сибирских денег — рубль дошел до двух копеек. Этим обстоятельством, как наиболее выгодным средством для враждебного против правительства выступления, воспользовались большевистские вожди, чтобы провести под видом экономической — политическую забастовку, имеющую цель расстроить транспорт.

В Никольско-Уссурийском организована большевистская контрразведка с участием местных земцев. Общим руководителем большевиков здесь является Лазо. Во Владивостоке идет подпольная работа большевиков.

В Сучанском районе правительственные отряды, совместно с отрядами союзников, предприняли планомерное очищение района от большевиков».

Хорват знал планы командования, ибо никто иной, как он, настойчиво требовал от генерала Розанова послать большие силы против партизан в Сучанскую и Анучинскую долины. Он доказывал, убеждал, писал докладные записки, уверяя, что партизаны могут в любой день перерезать Уссурийскую дорогу или незаметно пробраться через леса и Уссурийский залив к фортам Владивостока.

Против партизанских отрядов была брошена десятитысячная армия и мощная артиллерия. Лазо считал, что при большом напряжении сил он сможет нанести чувствительный удар противнику, но дорогой ценой.

— Это будет пиррова победа, — сказал он на совещании командиров. — Нам нужно медленно отходить в тайгу, но при благоприятных для нас условиях тревожить интервентов.

Посланный во Владивосток гонец привез согласие подпольного комитета партии на этот маневр.

В бухтах Ченьювай и Тетюхе высадились крупные десанты японцев. В Кангауз прибыли американские войска. Противник повел наступление на Владимиро-Александровское, Унаши и Перятино, вверх по Цимухинской долине. Шла кавалерия, пехота, артиллерия.

Партизаны медленно отходили. Безуглов, переведя свой отряд через речку, укрыл его в кустарнике и выставил на сопках дозорных. Прошел час, другой, третий… Вдруг дозорные донесли, что по долине движутся большие силы противника, а впереди них пешая разведка. Партизаны насторожились: к реке подошли несколько белых солдат. Вскоре к ним присоединились десять всадников. Офицер разрешил всем разуться и перейти речку.

Спешившиеся безугловские бойцы зорко следили за вражескими разведчиками, а те, перейдя речку, беспечно уселись на траву и стали обуваться.

— Огонь! — скомандовал Безуглов.

Все разведчики были убиты. Захватив лошадей и оружие, партизаны ускакали.

Изучив по карте местность, Лазо решил при переходе интервентов из Бровничей в Хмельницкую дать им бой в ущелье Щеки. Ущелье простиралось на пять верст, справа нависала отвесная скала, слева — бурная речка. Втянув врага в ущелье, можно было закупорить оба выхода и методично сжимать неприятеля с обеих сторон.