Страница 82 из 107
К вечеру он не вернулся. Не вернулся и на другой день.
Кто-то в отряде сказал:
— Видно, американцы ему по душе, вот он и остался у них.
Так и исчез Кирилл Хлыст.
Месяц в зимовье незаметно пробежал. Книги, беседы с новыми друзьями преобразили Лазо. От Ольги Андреевны он получил письмо. Она сообщала, что живет на Русском острове, но еженедельно бывает в гостях у Нины Пригожиной.
Весной Лазо приехал во Владивосток на нелегальную партийную конференцию с участием представителей всего Приморья и Западной Сибири. Для делегатов было ясно, что партизанское движение, разросшееся в крае, может стать грозной силой против интервентов и помощью для Красной Армии, продвигавшейся с запада.
На конференции разгорелся спор: достаточно ли сил у партизан, чтобы, объединив их, выступить против белогвардейцев и интервентов.
— Не рано ли, товарищи, мы затеваем это дело? — спросил Чумаков, уравновешенный, но медлительный работник, любивший, как он выражался, рассматривать вопрос со всех точек зрения. — Может быть, людей найдется достаточно, но оружия не хватит. Нужны пушки, нужны патроны, снаряды, многое нужно. Проиграть бой — значит подвергнуть крестьян той местности, где мы схватимся с интервентами, смертельной опасности, противник сожжет деревню дотла, повесит или расстреляет всех жителей. Вот почему я думаю, что стоит повременить.
После Чумакова слово взял Лазо. В лицо его знали не многие, но среди делегатов не было ни одного, кто бы не читал в газетах о том, что его голова оценена японцами в большие деньги. Это невольно заставило всех выслушать его со вниманием. Уже с первых минут Лазо, бросив упрек Чумакову, перешел в наступление на маловеров и до конца своей речи держал в напряжении весь зал.
— Где и когда боялись большевики трудностей? Не напоминает ли нам товарищ Чумаков тех, кто накануне Октябрьского переворота отговаривал Ленина от решительного шага? Мне сказали, что Чумаков уже много лет в партии. Тем более удивительно, что он мало знает в военном деле. Вот мы создавали, например, Забайкальский фронт в трудных условиях. Мы не имели в своих рядах основного ядра — рабочих. На помощь нам пришли другие города. Против нас действовал сильный враг, атаман Семенов, получавший помощь от японцев. В его войсках служили хунхузы, богатое казачество, отъявленные головорезы, но это не помешало нам дважды разгромить Семенова. Три батальона на Прибайкальском фронте сдерживали чехословацких мятежников на подступах к Чите две недели.
Лазо посмотрел на притихших товарищей и продолжал:
— В наших победах на Забайкальском и Прибайкальском фронтах была не случайность, а закономерность. Если человек знает, за что он борется и во имя чего, то его сила в десять раз мощнее, чем у противника. Такой человек перенесет все тяжести походов, будет смелым в бою и победит.
Раздались аплодисменты, но Чумаков не унимался:
— Попробуйте заставить Шевченко так воевать.
Лазо улыбнулся и ответил:
— Товарищ Чумаков, не так страшен черт, как его малюют. Я Шевченко не знаю, но не сомневаюсь, что и его можно прибрать к рукам, заставить подчиниться. В Чите действовали анархисты Пережогин и Лавров, попросту говоря, уголовники и воры. Честные люди из их отряда перешли к нам и хорошо дрались на фронте, а хулиганье разбежалось при первом натиске врага. Сам Пережогин обокрал банк и скрылся. Какой же отсюда вывод? Надо тщательно ознакомиться со всем отрядом, поговорить с самим Шевченко и уж тогда решать, какие меры нужны для оздоровления отряда.
— Шевченко никого не признает, — крикнул Чумаков, — он считает себя чуть ли не командующим.
— Сейчас речь не о Шевченко. Мы решаем вопрос: подготовлены ли мы к объединению всех партизанских сил в мощный кулак? Можем ли мы оказать серьезное сопротивление интервентам и белогвардейцам? Я отвечаю: можем и должны! По нашей земле американцы, японцы, канадцы разгуливают, как у себя дома. Приморье горит. Больше терпеть нельзя. А товарищу Чумакову надо сказать прямо: если вы слабы и боитесь вступить в борьбу с врагом, то не мешайте другим.
Партийная конференция решила объединить все партизанские силы и рекомендовала Лазо командующим всеми отрядами.
Миша Попов отличался от своих сверстников острым умом, приятной внешностью и сильным характером. Он был одним из первых комсомольцев в Забайкалье, гордился этим и готовил себя в коммунисты. В детстве один политический ссыльный рассказал Мише о том, как тяжела и беспросветна жизнь крестьянина, как над рабочими издеваются фабриканты и заводчики, и мальчик дал себе клятву бороться за лучшую жизнь. Однажды он пришел к ссыльному и застал его мертвым. Он побежал к его друзьям и со слезами на глазах рассказал, что дядя Ваня умер. Как оказалось, дядя Ваня, потеряв веру в свое освобождение, вскрыл себе вены, оставив своим друзьям письмо, в котором просил их не рассказывать Мише истинную причину. Но один из товарищей дяди Вани зло сплюнул и сказал: «Таким не место в рядах революционеров. Бороться надо до последнего вздоха». Уже после революции Миша понял ошибку дяди Вани, и, хотя ему было жаль этого человека, он не оправдывал его слабовольного поступка.
С первой же встречи с Поповым Лазо почувствовал в юноше волевого, бескорыстного, пытливого и способного человека.
— На досуге больше читай, — говорил ему Сергей Георгиевич. — Вечно воевать не будем. Освободим Сибирь и Приморье от интервентов, пойдешь в институт.
Сергей Георгиевич, убедившись в аккуратности Миши, со спокойной душой доверял ему любое поручение, но был неумолим в своих требованиях, и это заставляло Попова быть всегда начеку.
Лазо с Поповым отправились верхом в Цимухинский отряд. Въехав в село, они повстречали на околице бойцов, разгуливавших на улице. Никто не остановил их, никто не поинтересовался, зачем они приехали, и только у колодца, над которым высился высокий журавль, показался молодой, развязный партизан.
— Кто будете? — спросил он, хватая за узду коня Лазо.
Попов, ловко соскочив с коня, мигом очутился рядом с партизаном и с такой силой стиснул ему кисть, что тот разжал пальцы и выпустил узду.
— Где штаб товарища Шевченко? — спросил строго Попов.
— Ты кто будешь? — поинтересовался боец.
— Адъютант командующего всеми партизанскими отрядами товарища Лазо.
Боец нагло усмехнулся, повернулся и поспешил обратно в избу.
Шевченко из окна увидел всадников.
— Мелехин! — крикнул он низким голосом начальнику штаба. — Нехай Федька дознается, що за люди.
Федька рванулся на улицу. Возвратившись, он с усмешкой сказал:
— Якись-то командующий.
— Чего брешешь? — закричал Шевченко.
— Побей меня бог.
Шевченко тотчас переменился.
— Мелехин! Выйди до этих людей и покличь их до мене.
Мелехин поднялся из-за стола, но в эту минуту дверь отворилась, и на пороге появились Лазо и Попов.
— Кто из вас Гаврила Иванович? — спросил Лазо.
— А хоть бы и я, так що?
— Здравствуй, товарищ Шевченко! Я командующий всеми партизанскими отрядами Приморья, Лазо! — и протянул руку.
Шевченко привстал, пожал руку и пренебрежительно сказал:
— Вроде как главковерх.
Лазо пропустил мимо ушей шутку Шевченко, не спеша сел за стол, вынул из планшета карту, придвинул ее к Шевченко и сказал:
— Покажи мне, Гаврила Иванович, линию фронта. А зовут меня, между прочим, Сергей Георгиевич.
— Гм, — глухо промычал Шевченко. — Я на картах не учился воевать, а на местности. Вдарю раз — и противника нема. У каждого американца этих карт до чертовой матери, а толку мало. Как трохфеи наберем, так бабам раздаем эти карты на запалку.
— Ружья не раздаете?
— Какой же дурак отдаст военное снаряжение?
— Разве военная карта не снаряжение? Если противнику попадет твоя карта, — а ведь ты на ней нанесешь, где штаб, где какая часть, — то он будет знать, в кого целить в первую очередь. По моей карте, например, известно, где и какой отряд дислоцируется, то есть размещается, какие населенные пункты занимает противник.