Командующий фронтом

Никандр шел с обозом под видом возчика. Ему надо было пробраться в Омск и передать письмо учителю Лепетневу, а самому уйти в Сосновку к двоюродной сестре.

В городе обоз задержали. Какой-то вихрастый парень, щупая на возах мешки, весело орал:

— На партизанскую кухню!

Возчики свернули по указанию парня в какой-то переулок, а Полтинин незаметно отделился и ушел бродить по улицам. Лепетнева он нашел без труда. В сенях он снял с головы задубевший от дождя мешок, стянул с ног облипшие грязью дырявые сапоги и черные портянки и прошел в комнату. Комната сияла безукоризненной чистотой, сам Лепетнев, одетый в хорошо сшитый синий костюм, сидел за письменным столом и проверял ученические тетради.

Полтинин достал из потайного кармана в штанах письмо и подал Лепетневу. Тот небрежно прочитал его и спросил:

— Видели, что в городе творится?

— Видел.

— Понятно?

Никандра удивили лаконичные вопросы Лепетнева, и он в свою очередь хитро спросил:

— За какие деньги хлеб-то можно купить?

— За советские, голубчик! Сегодня рабочие с перешедшим на их сторону гарнизонным полком подняли восстание.

— А в Сосновку я пройду?

— Не знаю, голубчик. В городе вам скажут.

Полтинин показал на свои босые ноги и пожаловался:

— Сапоги худые, насквозь промокли.

— Могу подарить старые валенки, — предложил Лепетнев, желая поскорей избавиться от гостя.

Попрощавшись, Полтинин вышел на улицу. Трудно было представить себе, что вчера весь день шел дождь. А сейчас холодный ветер бродил.

«Куда идти? — подумал Никандр. — Учитель-то оказался барином, не оставил у себя ночевать». Он догадывался, что принесенное им письмо из Черемушек от какой-то женщины было любовным посланием, но никогда не поверил бы, что в каждом слове письма заключен шифрованный смысл. Женщина щедро уплатила ему, и он к ней не в претензии.

Недалеко от моста через Иртыш горел костер, а вокруг костра стояли вооруженные люди, подпоясанные пулеметными лентами.

— Ты кто? — спросил молодой парень у Никандра.

— Кто?! — зло передразнил Никандр. — Мужик! Привез сегодня картошку, а ваши отобрали.

— Не убивайся! У тебя небось этой картошки не одна мера, не обеднеешь, а нам — подмога. Зато белых прогнали. Иди, дурень, к огню!

Никандр подошел, присел на ящик из-под гранат и незаметно уснул.

События, происходившие в Омске, закружили Полтинина, черемушкинского плотника, и понесли его, как ветер былинку. Ему хотелось вернуться в Черемушки, но там, по рассказам партизан, невесть откуда появились английские стрелки. Они никого не выпускали из Черемушек и никого не впускали.

Лепетнева он позабыл, зато Лепетнев вспоминал простодушного плотника. Из писем он узнал, что Темирева вместе с адмиралом скоро приедут в Омск, и он, Лепетнев, может рассчитывать на должность адъютанта, а не играть роль учителя.

Город страдал от отсутствия муки, картофеля, мяса и молока. Партизаны голодали. Среди солдат восставшего гарнизонного полка оказались малодушные.

— На кой черт мы поверили бунтовщикам и пошли за ними? — говорили им переодетые в солдатские шинели офицеры. — Подохнем все с голоду.

А в Черемушках, в доме старого земского врача, сидели за круглым столом с плюшевой скатертью Темирева в синем платье и большой камеей на бархатном шнурке и адмирал Колчак, возвышавшийся над столом, как александровская колонна. Александру Васильевичу нравилось, когда у его приятельницы лицо сияло, а полные губы приятно пришептывали. Адмирал следил за ее пухлыми руками, ловко раскладывавшими карты, и сосредоточенно о чем-то думал. На столе потрескивала стеариновая свеча и рядом с ней дымилась папироса, положенная Темиревой в ложбинку фарфоровой пепельницы. Адмирала умиляло, когда она тихо произносила слова: «Казенный дом… червовая дама… бубновый валет…»

— А вот бубновый валет, милочка, ни к чему, — словно очнувшись, сказал сухим голосом Колчак.

— Сашенька, вы не правы, — ответила Темирева, выпустив несколько колец дыма и положив папиросу на край пепельницы, — бубновый валет ждет нас в Омске.

— Милочка, он ни к чему, — повторил Колчак и, зевнув, прикрыл рот холеной рукой.

— Вы знаете, мой друг, я устала и все перепутала, — оправдывалась Темирева. — Вы ведь тоже утомлены с дороги. Идемте лучше спать…

Кто, как не Темирева, знала, какой длинный путь проделал адмирал, чтобы попасть в Черемушки. В июле прошлого года он уехал по предложению Керенского в Соединенные Штаты во главе военно-морской миссии. Да и куда было пристроить адмирала, когда черноморские моряки изгнали его с позором, и он, сойдя на берег, с трудом уехал из Одессы? В Америке адмирал представился президенту, и тот без труда убедил его вернуться на родину для свершения великой миссии. Колчак направился в Шанхай, оттуда пробрался в Токио, а затем в Харбин. Здесь его радушно принял официальный представитель английского правительства при Уфимской директории генерал Нокс, усадил его в свой поезд и привез на станцию Омск, откуда он проследовал в карете в Черемушки.

— Я не знаю, о чем вы беседовали с президентом, — сказал ему, прощаясь, Нокс, — но в России вы будете пользоваться только моими советами. Сперва вы разгоните Омское правительство, потом Самарское и Уральское.

— А Уфимскую директорию? — почтительно спросил адмирал.

— Бесспорно разогнать! Всё и все будут подчинены вам: Юденич и Деникин, Семенов и Дутов, Каппель и Розанов. Вы один на всю Россию. Мы имеем дело только с вами, господин адмирал.

Нокс знал план Антанты. В темную ночь части мятежного чехословацкого корпуса с помощью английских стрелков и белогвардейских артиллерийских дивизионов подавили восстание омских рабочих и партизан. Власть перешла к адмиралу Колчаку, провозгласившему себя верховным правителем и верховным главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России.

Никандр Полтинин не сумел пробраться в Черемушки и остался в городе. Контрразведка ловила всех мужчин без разбору. Суд был короткий: либо в армию, либо расстрел. Так была создана трехсоттысячная белая армия в Сибири.

Никандра зачислили в Омский резервный полк, и теперь он часто стоял в карауле то в банке, то на телеграфе, то у главного штаба. Не раз он укорял себя за то, что, соблазнившись двумя золотыми пятерками, согласился отнести письмо учителю Лепетневу в Омск. «Сидел бы дома и плотничал, — думал он про себя, но тут же утешал себя тем, что и в Черемушках его бы мобилизовали. — Всех взяли, и меня не миловали бы». Узнав из газет, что колчаковская армия успешно продвигается на запад и на восток, он решил, что через год красных разгонят, в России воцарится порядок, и тогда он вернется в Черемушки.

Солдатскую лямку он покорно тянул, заслужив похвалу взводного. Ему казалось, что только послушание и покорность помогут сохранить себя в вихре страшных событий, разбушевавшихся на тысячи верст в стране. Он даже выработал для себя заповеди и свято выполнял их: «Кто бы ни ругал — молчи! Бьют — терпи! Ни в какие разговоры не суйся!» Но не все солдаты были похожи на Полтинина. Многие жаловались на то, что кормят впроголодь, что в армии снова мордобой. Ему даже как-то сказали: «У тебя-то и душа мелочная, по фамилии, видать». Никанор ничего не ответил.

Жизнь в Омске бурлила лишь в центре и на берегу Иртыша, заваленного ящиками и мешками под брезентом, а на окраинах все мертво. Население сбежало в Азово, Боголюбовку, Троицкий, в деревни и села.

Однажды Никандр стоял в наружном карауле у штаба. Это был час, когда зимнее солнце, краснея в морозной дымке, с каждой минутой быстро садится за дома и вот-вот скроется. Невеселые думки лезли в голову Никандру, а тут еще такой мороз, что все тело холодит, до костей добирается. Стал Никандр то притопывать в худых валенках, подаренных ему Лепетневым, то в сторону отворачиваться от ветра и не заметил, как к штабу подошел быстрой походкой офицер в новой шинели и серой папахе.