Страница 63 из 107
Согревшись и передохнув, двинулись дальше.
— Ночевать будем в тайге, — предупредил Лазо.
Ночь выпала туманная, холодная. Безуглов развел костер. Сучья дымили, языки пламени буйно играли в дыму. Сухие щепки ломались от огня, разбрасывая в стороны золотые брызги.
Лазо и его друзья сидели вокруг веселого огня и грызли сухари, прихлебывая кипятком.
— Жаль мне казака, Сергей Георгич, который осенил тебя крестом, — сказал Степан. — Уж как ему хотелось поехать с тобой.
— Хороший старик, мне самому жаль было расставаться с ним.
Потом все улеглись спать, кроме Безуглова. Он охранял лагерь и напевал про себя любимую песню:
К вечеру отряд Лазо добрался до реки Тыгды, неподалеку был расположен дом известного в тех местах зимовщика Шкарубы. Степан, дойдя до реки один, увидел на противоположном берегу невысокого худого старика с развевающейся на ветру седой бородой. Не дожидаясь зова, старик сел в небольшую лодку и, гребя одним веслом, поплыл к берегу, на котором стоял Безуглов.
Не сходя на берег, старик неприветливо спросил:
— Зачем пожаловал сюда?
— Не ты ли Шкаруба? — по-деловому спросил Степан.
— Я!
— Плот у тебя есть?
— Дом, что ли, собираешься перевозить? — усмехнулся зимовщик.
— Не дом, а две повозки, лошадей да людей.
— Кто такие будете?
Степан по затаенной усмешке старика понял, что тот готов за деньги перевезти хоть черта, не то что повозки, и без обиняков сказал:
— Почто долго толковать?.. Перевези да и на ночлег устрой, а деньги я тебе заплачу.
— Ладно! — согласился Шкаруба.
— Вот и сговорились, плыви за плотом.
— Где же твои повозки? — поинтересовался зимовщик.
— Пока приплывешь с плотом — все на берегу будем.
По ленивой воде Тыгды медленно шел плот, и Шкаруба, стоя на нем широко расставленными ногами, управлял одним багром.
Перед тем как снесли первую повозку на плот, Безуглов в присутствии Ольги Андреевны обратился к Лазо:
— Очень прошу тебя, Сергей Георгич, не сильно в глаза бросаться. И звать я тебя буду не по отчеству, а просто Серегой.
— Думаешь, зимовщик выдаст?
— Береженого и бог бережет. Ты меня извини за старую присказку, другой не вспомнил. Шкаруба, видишь ли, деньги любит, обрадовался, когда пообещал ему уплатить. А такой за деньги все сделает.
Несколько раз возвращался Шкаруба с плотом, перевозя красногвардейцев, и вместе со Шкарубой возвращался и Безуглов. Когда переправа закончилась, зимовщик, потирая натруженные, давно огрубевшие руки, потребовал:
— Выкладывай деньги, человек незнакомый!
Сергей успел незаметно всунуть в руку Степана ассигнации, и тот, быстро скомкав их, спрятал в свой карман.
— Торговаться я не стану, но заплачу по совести. Мы не старатели, не с фартом едем, и не душегубы с большой дороги. — Степан вытянул одну ассигнацию, потом другую, поплевал на них и добавил: — Получай наши трудовые деньжата.
Шкаруба рассмотрел ассигнации и спрятал их за пазуху.
Дом, в котором жил зимовщик с женой, стоял у дороги. Другой был в лесу, а третий — еще дальше. В нем ютились два старика, два неразлучных таежника, доживавших свой век. К ним и подался Безуглов.
Наступили осенние сухие солнечные дни, когда в тайге видимо-невидимо рябчиков. На склонах гор созрел дикий виноград, поспели кедровые орехи, а на кустах малинника краснели пузырчатые ягоды.
В один из таких дней Лазо с Безугловым, позвав стариков-таежников, отправились на охоту. Одного из стариков звали Демидом, другого Егором, и отличить их друг от друга было трудно: оба обросшие, с большими узловатыми пальцами на руках, оба осипшие и незлобивые.
Набив вещевой мешок краснобровыми хохлатками-рябчиками, все сели перекурить на густо заросшей, едва заметной тропинке, извивавшейся вдоль горного ручейка. Лазо обратил внимание на странное дерево. Ветвистое и увешанное созревающими плодами, оно, как гигантский удав, обвивалось вокруг маньчжурского ореха.
— Что это растет, Демид? — поинтересовался Лазо, показав рукой на дерево-спрут. Демида он запомнил по шраму на левом виске.
— Аргута, — охотно ответил старик. — В здешних местах редкое дерево, а в Уссурийской тайге оно на каждом шагу. Не дерево, а паразит, стебли, как канаты, зажимают другое дерево, и по его ветвям взбирается высоко-высоко… — Демид усмехнулся. — Как говорят, на чужом хребте в рай ползет.
— А что за человек Шкаруба? — перевел разговор Лазо.
Демид помялся, а Егор прямо ответил:
— Зверя он не боится, а человека сторонится.
— А ты тайги не боишься? — спросил Степан.
— Она нас кормит, — признался Егор, — мы ее, матушку, всю знаем.
— Так уж и знаете? — недоверчиво спросил Степан.
— А то нет? На десятки верст вокруг знаем каждое зимовье, каждую тропу.
— Ну что теперь слыхать об Якутске или о Чите? — Степан выждал с минуту и подзадорил: — Ну, вот и не знаете. Хотите, у меня с вами уговор будет: встречайте людей, узнавайте у них, что на белом свете делается. Как скажете — я вам по мерке риса дам, в другой раз пшена или сахару.
Егор подумал и ответил:
— Согласны на такой уговор, но этому каторжнику Шкарубе — ни-ни…
— Ты меня не учи.
Демид и Егор уходили, возвращались, приносили сведения, и одно безрадостней другого: всей Якутией правят белые, они же и в Чите. На прииски вернулись хозяева, старателей попрекают советской властью, притесняют. Денег развелось уйма, и все бумажные и разные: николаевские, керенки, колчаковские, японские и даже американские.
— На прииски стали каратели наведываться, — рассказывал Демид, — на Алмазном троих рабочих пороли, а на Северном двоих повесили.
— Лютуют, значит, — сказал Безуглов, и по лицу его пробежала хмурая тень.
— Лютуют, — повторил Демид, — этак они и до наших зимовьев доберутся.
— Куда же нам податься? — спросил Безуглов так, словно его вопрос был обращен не к таежнику, а к своим друзьям.
— Куда ни глянешь, повсюду тайга, уж лучше оставайтесь на месте. Я, правда, не знаю, — сказал он с лукавинкой в глазах, — что вы за люди, но днем отсиживайтесь в тайге, а на ночь приходите спать в зимовье.
Как-то вечером, когда отряд пришел на ночлег, Демид, подавая Степану кружку с горячим чаем, сказал:
— Как говорил, так и сталось.
— Не мудри, старик, говори ясно.
— Сегодня днем офицеры к Шкарубе приезжали, нас с Егором вызывали. Один злющий-презлющий, вроде Митьки Болотного, что убил прошлым летом на Бородинском прииске товарища и золото у него отобрал, спрашивает: «Не видали здесь красных комиссаров? Не заявлялся ли сюда Лазов?» А кто этот Лазов, я и не знаю.
При этих словах Степан вздрогнул и посмотрел исподлобья на Сергея Георгиевича, а тот, словно его это не касалось, рассеянно слушал, поглаживая бородку.
— А Шкаруба что ответил? — не вытерпел Безуглов.
— Не выдал вас, но только наказал передать тебе, чтобы ты зашел к нему, видно, тебя за Лазова считает.
Степан тут же поставил кружку на стол и вышел из зимовья. Вернувшись через полчаса, он весело произнес:
— Где кружка? Чай-то свой я не допил.
— Столковались? — спросил Демид.
— Шкаруба дьявола купит и продаст, — засмеялся Степан.
Ночью, укладываясь на оленью шкуру, Лазо тихо спросил:
— О чем говорил с зимовщиком?
— Коня выпросил, обещал молчать. Не сердишься, Сергей Георгич?
Лазо в темноте нащупал голову Степана и нежно потрепал его за волосы.
Днем в тихом прозрачном воздухе неслись запахи осени, запахи увядающей травы. Блестя на солнце полосатой шерстью, из норы выскакивал веселый бурундук. Ночью, когда над тайгой опускалась мертвая тишина, в небе зажигались звезды, отливая дымчатым блеском ледяных хрусталиков. Утром они таяли и исчезали, и только на западе еще долго блистала одиноким глазом последняя звезда.