Командующий фронтом

— Оставайся за меня в сотне, а я буду охранять главкома. И чтобы…

— Не сомневайся, Степан Агафонович.

Днем Кларк прискакал к вагону. Увидев Безуглова сидящим на камне, он удивленно спросил:

— Ты чего здесь?

— Семеновцы поразбежались, недоглядишь — какой-нибудь с гранатой подберется.

— Умница! А что, командующий спит?

— Как лег, так еще не выходил.

Кларк постучал в дверь вагона. На пороге показался заспанный адъютант.

— Спит? — спросил Кларк.

— Спит.

— Буди!

Адъютант замялся.

— Уж вы сами…

Кларк поднялся в вагон, подошел к койке Лазо, взглянул на лицо Сергея Георгиевича, и мгновенно перед ним возник другой образ Лазо. Это было в Чите, когда он, Кларк, пришел к Лазо в первый раз. Сергей Георгиевич выглядел тогда полнее, розовощеким, а сейчас его лицо осунулось, посуровело, даже скулы стали выделяться.

— Сергей! — тихо произнес Кларк.

Лазо открыл глаза и тотчас вскочил.

— Что случилось?

— Извини, что разбудил, но иначе не мог. Из Маньчжурии прибыла делегация для переговоров. Поезд их остановился у того места, где подрывники ночью взорвали железнодорожное полотно, а парламентеры прошли пешком. Я пытался с ними говорить, но они настаивают на своем: «Командующего Лазо». И подарки тебе привезли: чай, безделушки и мешок сахару. А ребята пощупали мешок и рассмеялись — сахар, говорят, мокрый.

— Дай им лошадей, — сказал Лазо, — и пусть верхами сюда приедут. И ты с ними возвращайся… И командиров наших привези… Метелицу, Атавина, Кожевникова, Седякина, в общем, всех… И Безуглова не забудь!

После ухода Кларка командующий оделся, умылся, приказал убрать штабной вагон и вышел на улицу. Увидев Безуглова, он поспешил к нему.

— Здравствуй, Степан!

— Здравствуй, Сергей Георгич!

— Уехал Кларк?

— Уехал.

— А ты уже прибыл на званый завтрак?

Не понимая, в чем дело, Безуглов уклончиво ответил:

— День-то хороший сегодня, я спозаранок и приехал.

— Вот ты меня и выручишь. Скоро ко мне приедут маньчжуры для переговоров, а стульев нет, да и стол худой. И рафинаду бы раздобыть, именно рафинаду. Что бы придумать?

— Понятно, — ответил Безуглов и, оставив Лазо одного, бросился к своему стреноженному коню.

Через час с ближайшего разъезда прибыла телега, груженная столом, стульями и двумя ящиками. Адъютанты, подгоняемые шутками Безуглова, вносили в вагон обстановку.

— Там в ящике скатерть, блюдца, чашки, рафинад и даже самовар, — предупредил Безуглов, — не разбейте, слово дал, что все верну, окромя рафинада.

— Вот это да! — с особым удовольствием произнес Лазо, когда увидел накрытый стол. — Ну и молодец, Степан!

Маньчжурцы приехали в чесучовых костюмах и панамах. С ними были два переводчика. Выстроенный из адъютантов, ординарцев и штабных работников караул торжественно встретил гостей. Кларк подвел их к Лазо и представил им командующего. Низко склонив головы, они учтиво пожали ему руку.

— Прошу гостей в вагон! — пригласил Лазо.

Кларк был изумлен, увидя накрытый белой скатертью стол. Командиры частей, выбритые и подтянутые, сели по одну сторону, гости — по другую. Подали крепкий чай.

Лазо поднялся и предложил:

— Прошу гостей пить чай! Мы, русские, предпочитаем его пить с крепким рафинадом, но если вам больше нравится сахарный песок, — пожалуйста! — я прикажу его подать.

— Поддел их, — прошептал Кларк сидевшему рядом Атавину.

— Так им и надо, буржуям.

После чая глава делегации медленно, обдумывая каждое слово, прокартавил:

— Мы надеемся, что русские не перейдут границу.

— А мы в свою очередь надеемся, — ответил Лазо, — что вы не дадите убежища врагам советской власти и уберете с границ семеновских бандитов и хунхузов.

— Это не в наших силах.

— Почему?

— Японское правительство имеет в Маньчжурии свои интересы.

— Не смешивайте коммерческие интересы с вооруженным вмешательством в дела другой державы.

Глава маньчжурской делегации подумал и предложил:

— Заключим перемирие, а наши правительства за это время начнут переговоры.

— Согласен! — ответил Лазо.

Тут же стороны подписали соглашение о перемирии на пять недель, и маньчжуры, важно и церемонно пожав руки всем командирам, уехали обратно.

Безуглов остался при командующем.

— Ну как, Степан, замирение?

— Верить им, Сергей Георгич, опасно. Границу надо пуще зеницы ока охранять.

— Верно, Степан! Куда это стулья понесли?

— Отвезти надо, я слово дал.

— Слово сдержать надо, но только оставь мне эту мебель еще на два дня. А сейчас я тебе дам другое задание. Машинист Агеев просил за своего друга Павла Шаборина. У того отец работал на станции Маньчжурия, семеновцы его избили. Надо старика разыскать и отправить в Оловянную.

— Понятно, — бросил Безуглов любимое словечко и умчался к Пятиглавой.

На другой день к Лазо привели старика. Верхняя губа была рассечена пополам, на лбу темнело пятно, клок бороды вырван.

— Били тебя, отец? — спросил Лазо.

— Крепко, сынок.

— Хороша семеновская власть?

— Провалиться бы ей… Не люди, а звери.

— К сыну своему хочешь поехать? К Павлу Максимовичу?

— Если будет твоя воля.

— За тебя машинист Степан Степанович Агеев просил.

Старик с трудом улыбнулся.

— Степка! — сказал он. — Вырос он небось, Павкин-то дружок. Давно не видел его.

В вагон поспешно вошел начальник штаба и подал Лазо телеграмму. Командующий прочитал ее и спрятал в карман.

— Ну, отец, — сказал он старику, — ты оставайся у меня, тебя накормят, а завтра я тебя отвезу в Оловянную.

— Спасибо, сынок!

У Пятиглавой собрались все полки. Бойцы сидели кольцом на траве, тесно прижавшись друг к другу, а на зарядном ящике стоял Лазо.

— Дорогие товарищи! — прозвучал его чистый и окрепший за последние дни голос. — Вы освободили Забайкалье от семеновских банд и головорезов. Немало наших бойцов сложили свои головы в боях за Борзю, Мациевскую, при переходе через Онон. Предлагаю почтить их память вставанием…

Бойцы встали и безмолвно сняли шапки.

— Садитесь! — продолжал Лазо. — Придет время, когда жизнь в этом крае зацветет. Но сейчас на Советскую республику зарятся иностранные капиталисты. С Байкала движется новый враг — мятежники-чехословаки с белогвардейцами и эсерами. Решением Центросибири образован Прибайкальский фронт. Сегодня я уезжаю его принимать. Вместо меня командующим фронтом назначен товарищ Балябин. От имени Центросибири выражаю всем командирам и бойцам благодарность за победы, высокую дисциплину и верность советской власти.

Бойцы молча слушали. Но едва Лазо сошел с ящика, как неожиданно возле него вырос Игнашин. Сняв с головы каракулевую кубанку, отороченную узким серебряным галуном, он нервно мял ее.

— Казаки! — крикнул он. — Дозвольте мне сказать главкому слово.

— Говори! — откликнулось несколько человек.

— Сергей Георгич, — волнуясь, сказал Игнашин, — прости меня, молодого казака, за то, что не так складно скажу. Так вот!.. Научил ты нас любить советскую власть. Теперь мы знаем, чего хотят коммунисты… Правильные они люди! И ты правильный человек! Мы тебя за даурского казака считаем, за родного, забайкальского человека!

— Ура! — раздались мощные возгласы, и в воздух полетели кубанки и папахи.

Над Пятиглавой рдел закат. Глядя на степь, насколько мог видеть глаз, казалось, будто на землю бросили бескрайний разноцветный ковер — каких только полевых цветов здесь не было!

Под вечер паровоз дал гудок, и оба вагона — командующего и штабной — тронулись. Лазо стоял на ступеньках с непокрытой головой и махал рукой, а вдоль дороги выстроились бойцы Даурского фронта, провожая своего главкома. Сергей Георгиевич смотрел на степь, манившую своей далью и необыкновенной красотой, на сопки, лежавшие в голубой дымке, на небо, залитое багрянцем. Тяжело было расставаться с Даурией, но еще тяжелее было покидать людей, с которыми он сроднился, и знал, что каждый из них готов биться до последнего вздоха за советскую власть.