Командующий фронтом

На Мациевской раздался взрыв такой силы, что казалось, сказочный великан, засыпанный землей, поднялся и сбросил с себя сопки, давившие его веками. За первым ударом последовал второй, третий… Дрожала, стонала земля от разрывов снарядов, над станцией поднялся черный столб дыма, и в небо взвился пламенный столб.

— Коня! — крикнул Лазо и бросился с сопки.

Командующий мчался во весь опор. Теперь он думал и об Агееве и о захвате Мациевской. Придержав коня, он оглянулся и крикнул одному из адъютантов:

— Скорей к Метелице! Пусть обходит Мациевскую и врежется семеновцам в тыл! — И поскакал вперед с неудержимой силой.

Вот и место, где паровоз с платформой врезались в неприятельский бронепоезд. Вдоль полотна валяются обломки, бронепоезд безжизненным чудовищем лежит под откосом.

Навстречу скакал Безуглов. Подняв коня на дыбы перед Лазо, он выпалил одним духом:

— Шесть офицеров убито… Один японец… Четверых взяли в плен…

— Агеев жив? — нетерпеливо перебил командующий.

— Жив!

— Молодец! — обрадовался Лазо. — А ты, Степан, собирай сотню, обойди станцию справа и дай семеновцам жару! Только не открывай огня по Метелице, он слева обходит.

На траве под откосом сидел запыленный машинист. Лазо узнал Агеева издали. Остановив коня, он ловко спрыгнул на землю.

— Степан Степанович!

Агеев услышал голос командующего и с трудом поднялся на ноги.

— Здоров?

— Здоров!

— Проси чего хочешь.

— Ничего мне не надо. — И, подумав, добавил: — Есть у меня дружок, машинист Павел Максимович Шаборин, старательный человек, как и я, учился у Парамона Парамоновича. Отец Шаборина старик, тоже железнодорожник, работал на станции Маньчжурия. Дошел до Павла Максимовича слушок, что семеновцы избили его отца до полусмерти. Вот я и прошу, товарищ главком, не за себя, а за друга: найдите старика Шаборина и спасите его.

— Сделаю! Еще что?

— А больше ничего.

Обняв Агеева, Лазо крепко поцеловал его.

Над забайкальскими сопками взошел тонкий серп луны. В черном небе душной ночи перемигивались звезды.

На станции Мациевская — хаос. Кругом лежат обломки вагонов, снарядные гильзы, винтовки без затворов. Только один путь расчищен, и по этому пути недавно прошел штабной вагон командующего.

В вагоне собрались командиры частей. Они слушали Лазо, голос у него сегодня утомленный, осипший:

— Осталась последняя крепость врага — Тавын-Тологой[8]. Дальше маньчжурская граница. Ни один наш снаряд не должен лечь на чужую землю, иначе правитель Маньчжурии Чжан Цзолин откроет против нас военные действия. А взять Пятиглавую сопку безоговорочно нужно… У кого есть план?

— В лоб ударить, — предложил Прокопий Атавин.

— Расшибешь рога, как баран о ворота, — заметил командир газимурцев Василий Кожевников.

— Что ты мудришь, Сергей Георгиевич? — не выдержал Павел Журавлев. — Небось давно у тебя выработан план, ты его положь на стол. На то ты и командующий фронтом.

Командир Забайкальского полка так просто и бесхитростно сказал, что Лазо невольно улыбнулся.

— Прав Журавлев, — сознался он, — хитрить нечего. Я думал над этой операцией. А может, кто еще думал. Вот давайте вместе обсуждать. Фронтальным ударом нам Тавын-Тологого не взять. Семеновцы, по сведениям разведки, отрыли вокруг Пятиглавой окопы с ходами сообщения, прикрыли их колючей проволокой в три ряда и стянули все свои орудия. Надо послать через монгольские степи в тыл сильный отряд, вооруженный пиками и гранатами.

— Не дойдут, — усомнился Журавлев и покачал головой.

— Не дойдут, говоришь? — спросил Лазо и задумался. — Путь действительно трудный, безводный.

— Вот то-то и оно. Пропадут без воды и люди и кони.

— Трудности большие, но их можно преодолеть. Во-первых, надо беречь коней, а как беречь — Безуглов научит. Во-вторых, выступить надо на рассвете, чтобы пройти до жары как можно дальше. Опять же кочевники встретятся в пути, а они Семенову пока верно служат и тотчас ему донесут. Поэтому надо снять с себя красные звезды. Как видите, товарищи, трудностей много, но ведь форсировали же мы ночью бурный Онон, так здесь, что ли, не одолеем зной и пустыню?

— Много людей пойдет? — поинтересовался Метелица.

— Думаю, что две сотни: Кларка и Безуглова.

— А мы?

Лазо развернул расчерченную карту и показал движение всей армии.

— Главные силы пойдут со мной вдоль железной дороги. Журавлев атакует сопку слева, Бутин, Седякин и Кожевников поддерживают Журавлева и охраняют его левый фланг. Справа от меня — аргунцы. О дне штурма Пятиглавой я извещу вас, но никто не должен знать этой даты, все держите в глубокой тайне. А сейчас, друзья мои, и я устал и вы устали. Давайте отдыхать!

Голова Лазо беспомощно упала на карту. Тихо, чтобы не разбудить командующего, командиры поднялись и, пройдя через коридор, вышли из вагона.

У коновязей кони жевали траву.

Невдалеке догорал костер. Дневальные покуривали цигарки.

Из палатки вышли Кларк и Безуглов. Поеживаясь на предутреннем холодке, Кларк крикнул сидевшим у костра:

— Начать седловку!

И сразу ожил лагерь. Люди, уснувшие накануне в сумерках, вскочили, чтобы отправиться спозаранок в трудный путь. Кто сладко позевывал, кто похлопывал себя по плечам, чтобы размять кости.

— Быстрей, быстрей, — торопил Безуглов. — Фляги наполнить водой до края, закупорить и приторочить к седлам.

— По коням! — раздалась команда Кларка.

Покачиваясь в седлах, казаки двинулись. Впереди Кларк и Безуглов, по бокам ординарцы. И вдруг вдали послышался конский топот.

— Не иначе как главком едет, — сказал Безуглов и, заложив в рот два пальца, свистнул.

К сотням подскакал Лазо.

— Вышли? — спросил он у Кларка.

— До одного.

— Фляги у всех?

— Так точно!

— Смотри, чтобы никто не пил. Пусть пригубят, чуть прополощут рот — и все.

— Так и наказывал.

— Звездочки есть на ком-нибудь?

— Поснимали.

— Помни, бить только офицеров и хунхузов, а казаков не трогать.

— Народ настроен против всех, — сознался Кларк, — в бою разобраться трудно.

Лазо помолчал, потом тронул коня за повод и, поравнявшись с Безугловым, сказал ему:

— Храни Кларка, пусть даром в огонь не лезет. Езжайте!

Командующий свернул в сторону, и обе сотни на рысях проплыли мимо него.

За зеленой забайкальской степью потянулась монгольская. Ни деревца, ни кустика, кое-где выглядывали островками засохшие стебли травы, и чем дальше, тем безрадостней: чахлая земля, мертвая тишина и безжизненная пустыня.

— Как тут народ живет? — спросил с сожалением Кларк.

— Кроме кочевников, тут никто и не живет, — ответил Безуглов. — Стоит эта пустыня испокон века и стоять будет. Без воды земля умирает.

— Воду можно и сюда подать, — уверенно сказал Кларк.

— Откуда?

— Из Аргуни.

— Что же, ее в бочках возить?

— Зачем? Прорыть канал и пустить сюда воду.

— Крепко ты загнул, — рассмеялся недоверчиво Безуглов.

— Будем жить, — сказал Кларк, — будет эта земля советской — увидишь своими глазами. А жить, Степан, охота! Намаялся я на чужой стороне, многое перевидел.

— Повезло нам с командующим, Борис Павлович, другого такого человека вовек не встретить. Он нас, казаков, зрячими сделал.

Безуглов переждал с минуту и добавил:

— Скажем людям, куда едем?

— Можно!

Безуглов поднял руку и придержал коня.

— Стоп! — крикнул он и повернул коня к сотням. — Тихо! Слушай, что будет говорить товарищ Кларк!

Кларк приподнялся на стременах.

— Товарищи! — начал он. — Ехать нам еще целый день, а может, и ночь. Сотни наши разобьем на три отряда. Одним буду командовать я, другим Безуглов, а третьим — молодой казак Ермолай Игнашин. У Пятиглавой сопки спешимся, коноводам строго беречь коней, и с трех сторон гранатами и пиками поднимем семеновский лагерь в воздух. В дороге из ям не пить — вода в них вонючая, и человек и скотина от нее умирают. Разговор закончен. Игнашин, вперед! Рысью марш!

8

Пять голов (бурят.).