Страница 41 из 107
Она вошла на середине разговора командующего с командиром полка, поздоровалась и стала у окна, присматриваясь к Лазо. Ольга была молода, еще никого не любила, а сейчас она подняла глаза и натолкнулась на взгляд Лазо. Взгляд его был не рассеянным, как на дороге, а наполнен заинтересованностью, теплотой.
Всю дорогу Ольга молчала. Лазо хмурился без нужды, морщил лоб, желая скрыть свою молодость, а Ольга с усмешкой смотрела на его густые брови и говорила самой себе: «Мы оба молоды. Зачем тебе напускать на себя этакую серьезность?»
— Знаете, о чем я подумал, когда мы встретились на дороге? — спросил Лазо.
— Наверное, о том, что мне не место в Аргунском полку.
— Ошибаетесь.
— Тогда о том, что я показалась вам давно знакомой.
Она угадала его мысль, и он порывисто придвинулся к ней, прижавшись к плечу. Ольга не отстранилась, а повернула к нему лицо, ощущая их неотделимость друг от друга.
Первой проснулась Нюта и вышла к гостям. В глазах удивление: уже восьмой час, а Лазо как сидел над картой, так и сидит. Хотела спросить у него, но не знала, как обратиться. Подумала: «Я ведь все же старше его, мать шестерых детей» — и осмелилась спросить по-домашнему:
— Сергей, а спать-то когда?
— Сегодня не удастся.
— А вчера спали?
— И вчера не удалось. — Посмотрев на Кларка и Бронникова, добавил: — Хорошо, что они хоть поспали. Им ведь труднее, чем мне.
Нюта походила по комнате, потом снова остановилась перед Лазо, помялась и все же спросила:
— Опасно на фронте?
При этом она настойчиво смотрела в глаза командующему, ожидая от него ответа. Лазо должен был ответить, но что ответить? Утаивать от нее было бесполезно — Нюта спросила бы у Бориса, и тот сказал бы правду.
— На фронте всегда опасно, — ответил Сергей Георгиевич.
— Если убьют Бориса, — сказала она совсем тихо, — как я справлюсь одна с детьми?
— Убьют Бориса — останусь я, — твердо ответил Лазо, — убьют меня — останется Бронников, убьют его — останутся тысячи товарищей. Они не забудут детей Бориса.
Нюта продолжала прямо смотреть на Лазо. Ей понравился честный ответ человека, подружившегося с ее мужем. Только сейчас она обратила внимание на его глаза.
— Ну и глаза у вас! — сказал она. — Черные как ночь… И честные. За вас любая девушка пойдет.
— Я женат, — смутился Лазо.
— Где же она?
— Со мной, на фронте.
— Правду говорите?
— Сами ведь, помнится, говорили, что глаза у меня честные.
— И дети есть? — с женским любопытством спросила Нюта.
— Пока нет, — рассмеялся Лазо, — но будут.
— Чего же она не приехала с вами?
— У каждого на фронте своя работа. Впрочем, я и там ее редко вижу.
— Кто она, пулеметчик или казачка?
— Политработник.
— И давно вы женились? — не отставала Нюта. — Говорите, не таите.
— Недавно.
— Значит, читинская?
— Нет, из Томска.
— А как зовут?
— Ольга Андреевна.
— Ольга! — повторила мечтательно Нюта. — Красивое имя!
— Значит, Аргунский полк, говоришь, лучший на фронте? — переспросил председатель ревкома Матвеев, щуря небольшие глаза.
— Лучший, — ответил Лазо.
— Кто им командует?
— Все тот же Фрол Балябин. Умный командир, правда, немного с удальцой, но у него это уляжется со временем. И все же думаю назначить Метелицу на его место.
— А Балябина?
— К себе в помощники.
— Тебе видней. А что скажешь о даурских казаках?
— Казак казаку рознь, одни служат советской власти, другие атаману Семенову.
— Значит, не нравятся? — заключил Матвеев.
— Напротив, забайкальский казак за советскую власть. Молодой хорошо владеет оружием, ловко ездит на коне. Он уже почувствовал свободу. А о старом и говорить нечего, тот атаманщину не любит, службу знает назубок, а сформироваться в сотню, а то и в полк на любом, что называется, аллюре — ничего не стоит.
— Правильно подметил, Сергей Георгиевич, — одобрительно сказал Матвеев.
— Ну, что еще сказать про них? — продолжал Лазо. — Ты сам, Николай Михайлович, из казаков и хорошо их знаешь. Народ спаянный: земляки, кумовья, свояки, сваты. В карман за словом не полезут, в атаке дружны, напористы, но бывает иногда, что удирают от противника тоже дружно. У них это называется, — Лазо добродушно засмеялся, — казацкой хитростью.
— А как дерутся читинские железнодорожники?
— Это устойчивые, крепкие люди. Их политическое влияние на казаков велико, и это весьма ценно. А насчет военной подготовки, они, понятно, слабы, многие впервые держат винтовку в руках, но дерутся самоотверженно. Ими я сам руковожу: Есть у меня еще интернациональный полк — мадьяры, немцы, австрийцы… Все они бывалые, с боевым опытом. В бою стремительны, темпераментны и преданы революции. Но, — Лазо щелкнул пальцами, — политическая работа в их полку слабая. Мы не знаем их языка, они — нашего.
— Кларк у тебя? — перебил Матвеев.
— Командиром особой разведывательной сотни. Блестящий командир и чудесный товарищ. Люблю, как родного брата.
— А анархисты дерутся?
Лазо тяжело вздохнул.
— Видно, досадили? — подсказал Матвеев.
— Сам виноват, — признался Лазо. — Не надо было их звать на фронт… Станичники прибегали с жалобой: дескать, грабят нас красные. Лаврова я арестовал и отправил в Иркутский ревтрибунал. Какой он там анархист? Просто вор, как и Семенов.
— А Пережогин?
— Тот скрылся после ареста Лаврова. Говорят, что здесь скрывается.
— Тут мы с Шиловым дали маху. — Повременив с минуту, Матвеев спросил: — Когда возвращаешься?
— Завтра утром.
— С Семеновым скоро закончишь?
— Не раньше чем через месяц, — неопределенно пожал плечами Лазо.
— Да!.. — протянул Матвеев, словно вспоминая то, о чем ему давно не терпелось сказать. — Сюда Грабенко приезжала утром по твоим делам. Была у Мамаева, ко мне заходила.
— Какие же это дела?
— Повидаешь ее — расскажет.
По тому, как Матвеев прищурил при этом один глаз, Лазо почувствовал недосказанное и с видимым интересом спросил:
— Где она сейчас?
— Уехала обратно в полк.
Лазо заторопился. Матвеев не стал его упрашивать. Он встал и протянул руку. Задержав ее в своей ладони, Матвеев, подыскивая слова, сказал:
— Приезжали с фронта товарищи, жалуются на тебя, Сергей Георгиевич, бесшабашный, говорят. Честное слово, так и говорят, — бесшабашный, не жалеет себя. Ведь дважды тебя ранило, мы все в ревкоме знаем, от нас не утаишь.
— Кто я? — недовольно спросил Лазо. — Командующий или… Что ты затеял отцовский разговор? И вообще я не был ранен, один только раз поцарапало.
— Я на то имею право, — строго ответил Матвеев и хитро сощурил глаза, — ты хотя и командующий, но поаккуратней веди себя, иначе мы примем решение насчет тебя. Не так легко подыскать командующего. Ты меня понимаешь!..
Лазо и Бронников возвращались к Кларку, Мэри, Гриша и Вера, игравшие во дворе, увидя Лазо, бросились к нему. Обхватив детей за пояс, он поднял их и понес в дом. А там остальные — Наташа, Катя и Боря, — хором закричали:
— Дядя Сережа, дядя Сережа!
Лазо опустился на колени и стал на четвереньки, а дети — кто взобрался на спину, кто держал его за ремень — визжали и кричали от радости. Лазо подражал паровозному гудку, пыхтел, свистел, шипел. А потом он выстроил всех детей на линейке и скомандовал: «Смирно!» Малыши комично топтались, вылезая из строя. Последовала команда: «Вольно!» — и началась «война». Дети должны были взять в плен дядю Сережу, а он бросал в них подушки, шинели, одеяла. Под конец обессиленный Лазо упал на пол, а «победители» расселись у него на спине.
— Сергей Георгиевич, — напомнил Кларк, — мы сейчас поедем или завтра?
— Сейчас. Собирайся.
Неожиданно в дом вошел Рябов.
— Зачем приехал? — спросил Лазо.
— Принес новую кавалерийскую шинель, товарищ главком. Прошу старую сдать, а эту примерить.